Так, в общем количестве дел, рассмотренных судами общей юрисдикции, учитываются и дела, рассмотренные в порядке приказного производства (почти 70% от общего числа дел, рассмотренных мировыми судьями). С учетом их несостязательного характера данные дела не требуют значительного времени для рассмотрения. Соответственно, большинство случаев превышения сроков относится к оставшимся чуть более 30% дел, что несколько меняет общую картину.
Кроме того, в срок рассмотрения дел, установленный процессуальным законодательством, не включаются отдельные, иногда достаточно продолжительные, периоды, в частности время приостановления производства по делу. Поскольку перечень оснований для приостановления довольно внушителен, можно предположить, что оно достаточно часто используется в практике судов в том числе как средство получить отсрочку в рассмотрении дел без каких-либо дисциплинарных санкций, например путем направления судебного поручения в другой суд (статья 62 ГПК РФ). Установленные законом сроки рассмотрения дел не учитывают также периоды задержки, вызванные некоторыми другими причинами, например заменой судьи, пересылкой дела из одного суда в другой по подсудности или из вышестоящего суда в нижестоящий при направлении дела на новое рассмотрение. Кроме того, согласно действующему правовому регулированию сроки рассмотрения дел начинают течь с начала в случае изменения предмета или основания исковых требований (ч. 3 статьи 39 ГПК РФ), привлечения соответчиков или соответчика к участию в деле, замены ненадлежащего ответчика надлежащим (ч. 1 статьи 41 ГПК РФ, ч. 3 статьи 47 АПК РФ).
В то же время Европейский суд по правам человека, как известно, при определении соответствия срока судебного разбирательства требованию разумности, установленному п. 1 статьи 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, принимает во внимание общий календарный период рассмотрения дела, со всеми возможными остановками, в том числе вызванными приостановлением производства по делу и другими причинами.
Соответственно, официальная статистика российских судов, касающаяся сроков рассмотрения дел в отдельных инстанциях, не отражает совокупного календарного срока рассмотрения дела и потому не может дать представления о реальной ситуации, а следовательно, не позволяет прогнозировать количество обоснованных жалоб на чрезмерную длительность судебного разбирательства, которые могут поступать в российские суды после введения в действие нового закона о компенсациях за несвоевременное рассмотрение дел и исполнение судебных решений.
Серьезную озабоченность вызывают последствия несоблюдения установленных законом сроков рассмотрения дел для самих судей. Хотя истечение этих сроков с точки зрения процессуального законодательства не влечет за собой каких-либо неблагоприятных последствий для вынесенного решения, их несоблюдение может служить основанием для привлечения судьи к дисциплинарной ответственности, в том числе в виде досрочного прекращения его полномочий.
Очевидно, что вместо карательных санкций, применяемых индивидуально к судьям, допускающим просрочки в ходе судебного разбирательства, необходимо устранять причины чрезмерной продолжительности судебного разбирательства — при общем изменении подходов к срокам рассмотрения дел.
Нормативный характер требование разумного срока судебного разбирательства получило после закрепления в статье 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, приобретя, таким образом, обязательное значение для всего европейского правового пространства и став одним из ключевых элементов права на справедливое судебное разбирательство («минимального стандарта правосудия»).
Кроме того, временной фактор является принципиальным с точки зрения целесообразности решения: если спорный вопрос к моменту вынесения решения по нему уже утратит свою актуальность, это может свести на нет всю пользу от принятия решения (в этой связи нельзя не вспомнить известное выражение Justice delayed is justice denied, что означает «задержка правосудия — это отказ в правосудии»).
а) дело должно быть рассмотрено в течение оптимального времени, установленного для организации работы суда (не должно быть периодов, когда с делом ничего не происходит);
б) при составлении графика рассмотрения дела необходимо учитывать значимость дела для сторон и продолжительность рассмотрения дела на более ранних стадиях (речь идет о выборе процедуры движения дела судьей в зависимости от сложности дела и иных его особенностей);
в) стороны должны чувствовать, что судебное разбирательство было быстрым;
В современной концепции развития процессуального права срок судебного разбирательства рассматривается как один из ключевых параметров качества и эффективности правосудия, но соответствие этому параметру не должно достигаться в ущерб другим основополагающим параметрам, в первую очередь правильности выносимого решения.
Большинство современных процессуальных систем основаны на концепции соразмерности при определении разумности срока судебного разбирательства; соразмерность же определяется как соответствие продолжительности рассмотрения дела его сложности, индивидуальным особенностям и значимости для сторон. В то же время с точки зрения процедуры индивидуальный подход к определению продолжительности судебного разбирательства, соответствующей концепции соразмерности, обеспечивается расширением полномочий суда по управлению ходом движения дела в странах как общего, так и континентального права.
Таким образом, само по себе введение применительно к судебному разбирательству понятия разумности срока — посредством статьи 6 Европейской конвенции — повлекло за собой пересмотр роли суда в управлении ходом судебного разбирательства. У суда появились дополнительные полномочия по определению той оптимальной временной модели, которая требуется для рассмотрения и разрешения конкретного дела исходя из его сложности, значимости и других важных критериев.
При этом определяемый Европейским судом «разумный» срок по тем или иным делам не может быть принят за образец такой «оптимальной» модели, поскольку, как отмечалось выше, он представляет собой срок пограничный, т.е. такой, превышение которого уже означает нарушение.
Соответственно, сегодня перед всеми без исключения правовыми системами стоит задача выработать такую модель определения срока (вместе с механизмами ее реализации), которая, с одной стороны, обеспечивала бы полноценное рассмотрение каждого дела с учетом его индивидуальных особенностей, а с другой — не допускала бы такой ситуации, при которой итог рассмотрения дела мог быть обесценен чрезмерной длительностью ожидания результата определения судом прав и обязанностей каждой заинтересованной стороны.
В связи с распространением на Россию юрисдикции ЕСПЧ проблема оптимизации сроков судебного разбирательства привлекает к себе особое внимание, в том числе на высшем государственном уровне.
Прежде всего необходимо изменить цель осуществляемых в данной области реформ. Сегодня она формулируется как «ускорение рассмотрения споров судами», «сокращение сроков рассмотрения дел» или «обеспечение рассмотрения дел в установленные законом сроки». С точки зрения обеспечения баланса критериев качества правосудия, а именно полноты рассмотрения дела, правильности и обоснованности выносимого решения и продолжительности судебного разбирательства, более оправданным является рассмотрение каждого дела в течение такого срока, который учитывал бы индивидуальные особенности дела и обеспечивал бы полное и всестороннее изучение всех его обстоятельств. Лишь при этом условии возможно говорить об эффективности правосудия не только по форме, но и по существу, поскольку одно лишь стремление любой ценой сократить сроки судебного разбирательства, как показывает в том числе предшествующий исторический опыт, неизбежно приводит к конфликту качественных и количественных параметров правосудия.
Названной цели должен соответствовать концептуальный подход к регламентации сроков рассмотрения гражданских дел. Выше было показано, что сегодня в мировой процессуальной науке существует два таких основных подхода, основанных на признании срока судебного разбирательства одним из неотъемлемых критериев качества последнего. Но при этом в соответствии с одним подходом объективно необходимая продолжительность судебного разбирательства определяется индивидуально для каждого конкретного дела на основе принципа соразмерности, позволяющего затратить на рассмотрение дела такое количество ресурсов (в том числе временных), которое оправдано его сложностью, составом субъектов процессуальных отношений и надлежащих доказательств, а также его социальной значимостью (этот подход в общем виде отражен в требовании разумного срока судебного разбирательства). Второй подход предполагает установление сроков рассмотрения дел в самом законе, с небольшой дифференциацией для различных видов судопроизводства и дел с различной родовой подсудностью, изначально без учета индивидуальных особенностей дела, но с возможностью «приостанавливать» исчисление срока в тех случаях, когда эти особенности требуют совершения каких-либо дополнительных действий (повторный вызов сторон, истребование доказательств, изменение субъектного состава и т.д.). При этом соблюдение сроков судьей, рассматривающим дело, фактически стимулируется возможностью дисциплинарных санкций за их нарушение.
В пользу перехода российской правовой системы к концепции разумного срока судебного разбирательства говорят несколько соображений.
Прежде всего, обеспечение внутригосударственных средств правовой защиты от нарушения разумного срока, предусмотренного статьей 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, уже предполагает введение данного понятия и обосновывающей его концепции в правовой оборот. Очевидно, что одновременное существование и применение в законе двух таких понятий, как разумный срок и установленный законом срок рассмотрения дела, вряд ли возможно. Если нарушение установленных законом сроков само по себе не означает нарушения разумного срока, эти сроки не могут быть содержательно значимыми. Следовательно, целесообразно ли сохранять их в российском судопроизводстве?
Вторым соображением в пользу перехода к концепции разумного срока судебного разбирательства является уже отмеченная выше необходимость обеспечения баланса между такими важнейшими параметрами правосудия, как вынесение правильного и обоснованного решения и быстрота (оперативность) разрешения спора. С одной стороны, дело не должно рассматриваться бесконечно долго, с отсутствием временных ограничений на представление доказательств сторонами, но с другой — стремление суда во что бы то ни стало уложиться в предусмотренные законом временные границы, невзирая на объем вопросов и доказательств, которые ему предстоит рассмотреть, может существенно снижать качество судебного разбирательства. Не говоря уже о том, что фактическое применение дисциплинарных санкций за несоблюдение установленных законом сроков негативно отражается на независимости судей.
Выбор критерия разумного срока как определяющего допустимую продолжительность судебного разбирательства также будет способствовать выявлению реальной картины длительности рассмотрения гражданских дел, поскольку при оценке разумности срока — согласно практике Европейского суда по правам человека — принимается во внимание именно фактическая календарная продолжительность процесса.
Принятие в качестве концептуальной основы регулирования сроков судебного разбирательства требования разумного срока рассмотрения дела потребует пересмотра сложившихся подходов к роли суда и его полномочиям по управлению ходом движения дела исходя из индивидуальных особенностей последнего.
В отсутствие у суда четкого ориентира в виде срока, установленного законом, он должен будет определять этот срок самостоятельно, и, таким образом, при дифференцированном подходе к срокам рассмотрения дел от суда потребуются дополнительные усилия по оценке обстоятельств дела в целях прогнозирования графика его рассмотрения. Отдельные полномочия суда по контролю за ходом судебного разбирательства вытекают из положений процессуальных кодексов и реализуются в судебной практике (особенно это справедливо для арбитражных судов). Например, можно рассматривать в качестве контрольного полномочия указание суда в определении о назначении предварительного судебного заседания на необходимость представления сторонами определенных документов и обязательность явки в судебное заседание. Иногда в таких определениях указывается и на возможность наложения штрафа за невыполнение предписаний суда. Конечно, применение подобных мер не может противоречить принципу диспозитивности, не должно приводить к неоправданным ограничениям автономии воли сторон. Задача процессуальной науки и практики состоит и в том, чтобы, руководствуясь объективными потребностями, находить баланс при решении таких задач. Пока ресурсное обеспечение судебной системы этому не способствует. В условиях, когда за половину рабочего дня (с 9 до 14 часов) судья должен рассмотреть более 90 дел (такие списки судебных дел приходилось видеть, например, в Арбитражном суде Санкт-Петербурга и Ленинградской области), поиск мер, позволяющих судье максимально сокращать продолжительность рассмотрения дел, становится вопросом выживания для судебной системы в целом и отдельных ее представителей.
Существующие в законе и сложившиеся в практике полномочия суда по управлению ходом движения дела требуют систематизации и расширения, в том числе на основе изучения опыта стран, таких, например, как Англия и Франция, где уже успешно работают различные процедуры составления графиков движения дел с различной степенью наполнения их планируемыми процессуальными действиями.
В своей практике Суд исходит из понимания права на исполнение судебных решений как неотъемлемого элемента «права на суд» по смыслу статьи 6 Конвенции. Основные концептуальные подходы к данному вопросу были сформулированы Судом в постановлениях по делу «Di Pede v. Italy» от 26 сентября 1996 года, когда Суд прямо указал, что исполнительное производство должно рассматриваться как второй этап судебного разбирательства (п. 24), и по делу «Hornsby v. Greece» от 19 марта 1997 года.
В последнем дана следующая развернутая характеристика права на исполнение судебного решения:
«34. Суд вновь напоминает, что пункт 1 статьи 6 Конвенции закрепляет за каждым право обращаться в суд в случае любого спора о его гражданских правах и обязанностях; таким образом, она заключает в себе «право на суд», одним из аспектов которого является право на доступ к правосудию, представляющее собой право возбуждать исковое производство в судах по вопросам гражданско-правового характера. Однако такое право было бы иллюзорным, если бы правовая система государства — участника Европейской Конвенции допускала, чтобы судебное решение, вступившее в законную силу и обязательное к исполнению, оставалось недействующим в отношении одной стороны в ущерб ее интересам. Немыслимо, чтобы пункт 1 статьи 6 Конвенции, детально описывая процессуальные гарантии сторон — справедливое, публичное и проводимое в разумный срок разбирательство, не предусматривал бы защиты процесса исполнения судебных решений; толкование статьи 6 Конвенции исключительно в рамках обеспечения лишь права на обращение в суд и порядка судебного разбирательства, вероятней всего, привело бы к ситуациям, несовместимым с принципом верховенства права, который государства — участники Европейской Конвенции обязались соблюдать, подписав Конвенцию. Исполнение судебного решения, принятого любым судом, должно, таким образом, рассматриваться как составляющая «судебного разбирательства» по смыслу статьи 6 Конвенции...».
В деле «Di-Pede v. Italy» Суд прямо указал, что он не включается в теоретическую дискуссию (ведущуюся в итальянской доктрине) относительно того, является ли исполнительное производство самостоятельным процессом или же частью судопроизводства. По смыслу высказываний Суда для него является важным, было ли реализовано право заявителя, установленное судебным решением, и тем самым каков был реальный, практический результат судебного процесса (см. п. 22 постановления по делу «Di-Pede v. Italy»).
Первым российским делом, касающимся неисполнения судебных решений, стало дело по жалобе гражданина Бурдова против России (постановление от 7 мая 2002 года), связанной с тем, что решение, вынесенное российскими судами по иску заявителя о взыскании компенсации вреда здоровью, причиненного в результате участия заявителя в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, не исполнялось российскими властями (органами социальной защиты населения) в связи с отсутствием финансирования.
В данном деле Европейский суд применил ранее сформулированные им в постановлении по делу «Hornsby v. Greece» подходы, касающиеся исполнения судебных решений как неотъемлемого элемента права на суд и обеспечения процесса исполнения в рамках процессуальных гарантий, предоставляемых статьей 6.
Соответственно, Суд признает длящееся неисполнение судебного решения, вынесенного в пользу заявителя, нарушением права на доступ к суду и препятствием к получению заявителем причитающегося ему имущества, на получение которого он обоснованно рассчитывал; такая позиция была воспроизведена в делах «Vasserman v. Russia», «Gerasimova v. Russia», «Gizzatova v. Russia» и многих других.
Практика Суда по данной категории российских дел на редкость монолитна, что объясняется чрезвычайной схожестью фактических обстоятельств этих дел. Как правило, позиция Суда, которая была сформулирована в самых первых постановлениях по делам данной категории — «Burdov v. Russia», «Vasserman v. Russia» и др., здесь не подвергается какой-либо значительной корректировке от решения к решению. Поэтому в постановлениях по указанным делам чаще всего Суд констатирует нарушение статьи 6 и статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции, указывая, что «правительство не предоставило никаких объяснений или аргументов, которые могли бы убедить его принять другое решение в данном деле» (см., например, среди многих других постановления по жалобам «Korolev v. Russia» и «Miziuk v. Russia» от 12 апреля 2007 года, «Stivich v. Russia» от 31 июля 2007 года).
Что касается фактической стороны указанных дел, то в подавляющем большинстве из них речь идет о неисполнении судебных решений, вынесенных по искам против государства или иных публичных образований. Сам факт наличия такого большого количества дел, в которых неисполнение решений происходит по вине самого государства в лице его органов или иных публичных субъектов, является именно российской особенностью (возможно, присущей до некоторой степени также практике некоторых стран Восточной Европы).
Пристальное внимание Суда к неисполнению решений, вынесенных против государства, объясняется тем, что страны, подписавшие Конвенцию, несут особую ответственность за исполнение своих обязательств, предусмотренных статьей 6. Если субъектом неисполнения выступает само государство, против которого вынесено решение, то это с точки зрения Суда усиливает негативный аспект последствий такого неисполнения для заявителя, поскольку подрывает доверие к государству. Таким образом, в повышенной требовательности Суда к государству, четко прослеживающейся в делах данной категории, проявляется особая защитная философия Конвенции в отношении индивида.
Необходимо отметить, что Европейский суд рассматривает ответственность России как государства — ответчика по данным делам чрезвычайно широко, устанавливая эту ответственность за неисполнение решений не только собственно государственными органами (министерствами, ведомствами и т.д.), но и муниципальными образованиями, бюджетными и казенными предприятиями и учреждениями.
Согласно позиции Суда государство как ответчик по судебным решениям выступает не только в лице казны или государственных органов, но и в лице субъектов, не являющихся с точки зрения права государственными, но рассматриваемых Судом как агенты государства, выполняющие публичные функции (см., в частности, постановления ЕСПЧ по делам «Bakharev v. Russia» от 19 июля 2007 года — о неисполнении судебного решения по иску к администрации муниципального образования о предоставлении жилого помещения; «Yavorivskaya v. Russia» от 21 июля 2005 года — о длительном неисполнении судебного решения по иску к муниципальной больнице о взыскании компенсации вреда, причиненного ненадлежащим лечением; «Ayrapetyan v. Russia» от 14 июня 2007 года — о неисполнении судебного решения по иску к командованию воинской части о выплате задолженности; «Vydrina v. Russia» от 29 марта 2007 года — о длительном неисполнении судебного решения по иску к органам муниципального образования о выплате пособия на ребенка; «Korolev v. Russia» от 12 апреля 2007 года — о длительном неисполнении судебного решения по иску к отделу связи Уральского военного округа о взыскании денежных средств). В указанных и многих других делах ЕСПЧ пришел к выводу, что именно государство несет ответственность за неисполнение судебных решений публичными субъектами.
В этих и многих других делах ЕСПЧ пришел к выводу, что именно государство несет ответственность за неисполнение судебных решений публичными субъектами. Так, в деле «Yavorivskaya v. Russia» ЕСПЧ указал, что «муниципальные учреждения являются публичными организациями в том отношении, что их деятельность регулируется нормами публичного права и они осуществляют общественно значимые функции, которыми они наделены в соответствии с Конституцией Российской Федерации и другими нормативными правовыми актами», и напомнил, что понятие «государственная организация» распространяется не только на центральные органы государственной власти. В государствах с децентрализованной системой управления данное понятие распространяется на любые органы власти, которые осуществляют общественно значимые функции (см. решение по делу «Gerasimova v. Russia», постановления по делу «Zhovner v. Ukraine», «Piven v. Ukraine» и др.).
Возложение на государство ответственности за неисполнение судебных решений публичными субъектами, не являющимися органами государства, но финансируемыми из бюджетных средств, в подобных случаях обусловливается Судом еще и тем, что в соответствии с нормами Бюджетного кодекса РФ взыскание на средства бюджетов всех уровней выведено из сферы принудительного исполнения, что предполагает совпадение должника и лица, ответственного за исполнение. Таким образом, государство несет ответственность за ненадлежащую организацию процедуры исполнения.
Для российской правовой системы такая позиция была весьма необычной, поскольку, в силу устоявшихся в российском праве подходов, государство не несет ответственности за действия субъектов, не входящих в структуру органов государственной власти. Так, в соответствии со статьей 12 Конституции РФ органы местного самоуправления не входят в систему органов государственной власти. Российское гражданское право дифференцирует ответственность за вред, причиненный органами государственной власти и органами местного самоуправления: в зависимости от причинителя вреда последний возмещается за счет соответственно казны Российской Федерации, казны субъекта РФ или казны муниципального образования. Европейский суд, однако, не вдается в детали дифференциации статуса того или иного органа, результатом действий (бездействия) которых явилось нарушение Конвенции, и возлагает эту ответственность на государство как субъекта обязательств по Конвенции.
Еще интереснее обстоит дело с ответственностью за неисполнение судебных решений, вынесенных против государственных и муниципальных унитарных предприятий. Основы правового статуса этих лиц и их взаимоотношений с собственником переданного имущества устанавливаются Гражданским кодексом РФ. В соответствии с п. 7 статьи 114 ГК РФ собственник имущества, основанного на праве хозяйственного ведения, не отвечает по обязательствам предприятия, за исключением случаев, предусмотренных п. 3 статьи 56 ГК РФ (т.е. в случае банкротства предприятия, вызванного обязательными указаниями собственника). Согласно п. 5 статьи 115 Кодекса собственник имущества казенного предприятия несет субсидиарную ответственность по обязательствам такого предприятия при недостаточности его имущества.
Как видно из практики Суда по российским делам данной категории, подобные нюансы российского правового регулирования его не смущают и Суд исходит из общего принципа ответственности государства за исполнение судебных решений теми субъектами, которые находятся в организационной и финансовой зависимости от него.
Совершенно иной подход у Суда к ситуациям неисполнения судебных решений в отношении частных компаний. Согласно его практике ответственность государства в этих случаях сводится только к надлежащей организации процедуры принудительного исполнения, но при этом государство не может нести ответственность за невозможность взыскания, присужденного судебным решением, с частноправовых субъектов.