Возникает вопрос — соответствует ли принципу презумпции невиновности применение таких фактических презумпций в ходе доказывания.
Так, в деле «Telfner v. Austria» (постановление от 20 марта 2001 года), в котором заявителя признали виновным в наезде на пешехода, приговор основывался на двух доказательствах: принадлежащая заявителю машина совершила наезд на пешехода и в тот момент его (заявителя) не было дома. Из этого полиция заключила, что за рулем был сам заявитель — владелец машины. Заявитель в суде сказал, что не управлял машиной в тот вечер, но отказался давать более подробные показания и сообщить, кто был за рулем его автомобиля. Австрийские суды отдельно отметили, что заявителю, если не он был за рулем этой машины, ничего не стоило объяснить, где он был и что делал в момент наезда, но он этого не сделал. Иначе говоря, австрийские суды действовали на основании фактической презумпции и переложили бремя опровержения этой презумпции на обвиняемого.
Европейский суд, рассматривая дело, решил, что приговор нельзя было строить на молчании заявителя (отметив вместе с тем, что «презумпции закона» и «презумпции факта» допускаются Конвенцией — об этом см. ниже). ЕСПЧ согласился, что внутренние суды могут делать выводы из отсутствия вразумительных объяснений со стороны заявителя по поводу предъявленных ему обвинений и ввиду серьезных доказательств, эти обвинения подтверждающих, однако такого рода выводы должны соответствовать здравому смыслу (common-sense inferences). В данном случае, по мнению Суда, нельзя было из того факта, что машиной обычно пользуется заявитель и его не было дома в момент ДТП, делать вывод о том, что он был за рулем. Кроме того, в этом деле были различные доказательства того, что заявитель не был единственным членом семьи, который пользовался машиной. В таких условиях нельзя было требовать от заявителя представить его собственную версию событий и основывать выводы о его виновности на его молчании и на умозаключениях. Следовательно, приговором была нарушена статья 6, § 2, Конвенции.
Вопрос о применении фактических презумпций при доказывании часто пересекается с вопросом о праве не свидетельствовать против самого себя. Если приговор основан на совокупности косвенных доказательств вины обвиняемого, это можно представить как нарушение презумпции невиновности по статье 6, § 2, Конвенции (поскольку не достигнут стандарт доказанности виновности «вне разумного сомнения») либо как перемещение бремени доказывания на подозреваемого и, следовательно, как нарушение права не свидетельствовать против себя (нарушение статьи 6, § 1, Конвенции).
В качестве примера второго подхода можно привести дело «John Murray v. the United Kingdom» (постановление от 8 февраля 1996 года). В этом деле заявителя осудили в том числе и со ссылкой на то, что он не смог объяснить, как оказался на месте преступления в очень подозрительных обстоятельствах. Британские суды использовали молчание подозреваемого как аргумент, подтверждающий его виновность. Такого рода правовая конструкция, в принципе, может рассматриваться как принуждение к даче показаний. Поэтому заявитель в жалобе в Европейский суд ссылался на нарушение двух положений Конвенции: права не свидетельствовать против себя и права на правовую помощь при первых допросах.
Европейский суд, анализируя ситуацию заявителя, учитывал многие факторы. Он отметил, что право на молчание не является абсолютным. Если обвиняемый оказался в подозрительной ситуации, которая очевидно требует объяснения, можно потребовать у него такое объяснение. ЕСПЧ отдельно отметил, что в тех странах, где существует правило свободной оценки доказательств, суды могут принимать во внимание самые разные факторы, в том числе поведение свидетеля или подозреваемого в ходе процесса.
Суд далее оценил «степень принуждения» к даче показаний, существовавшую в британском праве. Заявитель мог хранить молчание и не нес уголовной или какой-то иной ответственности собственно за отказ отвечать на вопросы (в отличие, например, от дела «Funke v. France» от 25 февраля 1993 года, где уголовный кодекс предусматривал ответственность за отказ предоставлять информацию, которая в последующем могла быть использована против заявителя). «Принуждение» состояло лишь в том, что суд мог истолковать молчание обвиняемого неблагоприятным для него способом.
Кроме того, британские суды не использовали молчание заявителя как основной аргумент. Против заявителя существовали очень серьезные улики (что было отдельно отмечено британским апелляционным судом). Судья не мог делать никаких выводов из молчания заявителя иначе как в тех случаях, когда на этот счет в законе были прямые и очень подробные указания (т.е. «презумпция» была подробно описана в законе как допустимое исключение из правила). Подозреваемому в этом деле были объяснены последствия его молчания, и тем не менее он предпочел молчать. Британский суд задался вопросом, осознавал ли подозреваемый последствия выбранной им линии защиты, и пришел к выводу, что осознавал. В таких условиях суд имел все основания прийти к выводу, что, если бы у заявителя было что сказать в ответ на выдвинутые против него обвинения, он сказал бы об этом либо на следствии, либо в суде. Таким образом, не было признано ни нарушение права обвиняемого не свидетельствовать против самого себя, ни нарушение презумпции невиновности.
Одним из проявлений принципа презумпции невиновности является запрет устанавливать виновность и налагать уголовное наказание иначе как в рамках уголовной процедуры. Практика Европейского суда знает две основные ситуации, в которых вопрос о презумпции невиновности может возникнуть вне рамок уголовного процесса. Во-первых, это дела о гражданской ответственности бывшего подозреваемого или обвиняемого за акт, который, даже при отсутствии оснований для привлечения лица к уголовно-правовой ответственности, может составлять гражданский деликт. В этом случае бывший подсудимый выступает чаще всего гражданским ответчиком по делу. Во-вторых, это дела о компенсации за незаконное привлечение к уголовной ответственности. В данном случае истцом чаще всего выступает бывший подозреваемый или обвиняемый (хотя возможны и обратные ситуации — см. ниже).
Действительно, одни и те же факты часто составляют основу и уголовного преступления, и гражданского деликта. Уголовноправовая виновность может быть установлена только приговором, влекущим определенные санкции. В силу особой серьезности этих санкций уголовное обвинение предполагает специальный статус и повышенную защиту для обвиняемого. Когда риск столкнуться с уголовным наказанием отсутствует, нет необходимости и в этом специальном статусе для «ответчика», и в повышенном стандарте доказывания претензий к нему.
В то же время презумпция невиновности включает в себя не только защиту от уголовного наказания без приговора, но и защиту от «объявления виновным» без приговора (даже если уголовного наказания не последует). Презумпция невиновности имеет, так сказать, репутационную составляющую, поэтому возникает вопрос: можно ли рассматривать гражданские дела (например, о гражданских деликтах, граничащих с уголовными преступлениями) и вместе с тем не делать заявлений, которые могут быть расценены как «объявление виновным» в уголовноправовом смысле?
Начнем с рассмотрения относительно простого случая — дела «X. v. Austria» (постановление от 6 октября 1982 года).
Здесь фактический контекст уголовного дела и связанного с ним дисциплинарного производства не были, строго говоря, идентичными. Заявитель работал учителем. Он пригласил одного из учеников к себе домой. Ученик принес с собой наркотики, принял их, после чего спрыгнул с крыши дома и разбился насмерть. Учителя обвинили в том, что он дал наркотики подростку и оставил его одного в опасном состоянии наркотического опьянения. Однако в ходе процесса доказать это не удалось — напротив, суд решил, что ученик действовал втайне от учителя и, более того, подсыпал часть наркотиков тому в кофе. Тем не менее из школы этот учитель был уволен.
Европейская комиссия, анализируя это дело, заметила следующее. Австрийский суд, рассматривавший гражданское (дисциплинарное) дело, был связан выводами уголовного суда о том, что заявитель не виновен в уголовно-правовом смысле. Однако это не мешало гражданскому суду сделать свои выводы о виновности лица в совершении гражданского деликта или дисциплинарного проступка. Выводы дисциплинарного суда основывались на поведении заявителя в целом, в том числе и на тех фактах, которые для уголовного суда не имели значения. Например, было установлено, что подросток уже предлагал своему учителю попробовать наркотики и учитель никак не прореагировал на это предложение. Такое безразличное отношение к поведению ученика не соответствовало профессиональным требованиям к учителю. Иначе говоря, не было полного совпадения фактической базы уголовного обвинения и дисциплинарной санкции (решения об увольнении). Более того, в той степени, в какой фактология уголовного и дисциплинарного дел совпадала, дисциплинарный суд полностью основывался на выводах уголовного суда, не противореча им, а, так сказать, придавая им иное звучание (в контексте соответствия поведения педагога служебным правилам и этике). В результате Европейская комиссия отклонила жалобу как необоснованную.
Рассмотренное выше дело относительно простое, так как здесь фактология уголовного и гражданского судопроизводства не совпадала полностью. Кроме того, доказанность какого-то события и доказанность уголовной ответственности за это событие не одно и то же. Например, в этом деле было доказано (и суд положил этот факт в основу оправдательного приговора), что педагог действительно пригласил подростка к себе на квартиру для частной беседы. Сам этот факт мог быть расценен как нарушение кодекса поведения педагога, даже если из него и не следовала ответственность педагога за последующие события.
Следующая ситуация — в деле «M. C. v. the United Kingdom» (постановление от 7 октября 1987 года) — характеризовалась почти полной идентичностью фактов, лежавших в основе как обвинения, так и гражданского иска (или дисциплинарной процедуры).
Заявитель — уборщик в школе — был обвинен в краже одного фунта стерлингов (который был специально подложен администрацией школы на определенное место, чтобы узнать, кто в школе ворует). Его уволили, и решение об увольнении было подтверждено дисциплинарным судом. Однако в ходе расследования выяснилось, что доказать кражу очень сложно, так как доказательства были собраны неаккуратно и оказались малопригодными для уголовного процесса. Дело было закрыто с формулировкой no case to answer (это можно перевести как «не стоит и возиться»). Заявитель утверждал, что его увольнение нарушило презумпцию невиновности.
Европейская комиссия, рассматривая это дело, отметила следующее. Во-первых, приказ об увольнении, в котором упоминался факт кражи, был адресован лично заявителю и не был публичным. Во-вторых, последствия для заявителя не были уголовно-правовыми по сути: контракт с заявителем (который в шотландском праве рассматривался как обычный гражданско-правовой контракт) был прекращен, но не более того. Последующая процедура обжалования не закончилась также никакими выводами о виновности лица — суд всего лишь решал, имелись ли разумные основания прекратить контракт. В результате Комиссия решила, что ни решение об увольнении, ни последующие процедуры не нарушили презумпцию невиновности заявителя. В этом деле Комиссия опиралась на два аргумента: непубличность информации о вовлеченности заявителя в кражу и отсутствие уголовной санкции.
В деле «Ringvold v. Norway» (постановление от 11 февраля 2003 года) заявителя оправдали по обвинению в развращении малолетних, но впоследствии сама жертва предполагаемого «развращения» обратилась с иском о возмещении ущерба и получила решение в свою пользу. Норвежские суды в деле о компенсации заметили, что их подход к делу основывается на стандарте «более убедительных доказательств», применив который они решили, что заявитель, «по всей вероятности», совершил акт растления.
Европейский суд не нашел нарушения статьи 6, § 2, в этом деле и даже решил, что статья 6, § 2, неприменима. При этом Суд обратил внимание на четыре аспекта этого дела. Во-первых, процедура, в которой рассматривался спор о компенсации, была гражданским процессом с точки зрения норвежского права. Во-вторых (и это, похоже, был решающий аргумент), по сути, т.е. вне зависимости от квалификации ситуации по национальному праву, это был гражданско-правовой спор (направленный на выплату компенсации, а не на наказание виновного). В-третьих, присуждение к выплате компенсации было не уголовной, а чисто гражданско-правовой санкцией, направленной не на наказание преступника, а на возмещение убытков и морального вреда жертвы. И наконец, в-четвертых, суд не пытался в решении о компенсации каким-либо образом оспорить предыдущий оправдательный приговор. В результате Суд пришел к выводу, что между основным уголовным процессом и делом о компенсации нет прямой связи и статья 6, § 2, не может, следовательно, быть применена к гражданскому процессу о компенсации.
Отличие дела «Ringvold» от предыдущих дел, рассмотренных Комиссией, состоит в том, что Суд, в отличие от Комиссии, вообще не стал рассматривать гражданское дело как подпадающее под статью 6, § 2, Конвенции. Иными словами, Комиссия по умолчанию предполагала, что статья 6, § 2, может быть применена к процедуре, не являющейся уголовной. В деле же «Ringvold» Суд определенно заявил, что будет применять статью 6, § 2, только к такой процедуре, которая по своей сути является уголовной и в которой суд делает выводы об уголовно-правовой виновности подсудимого.
Казалось бы, это дело поставило точку в спорах о том, может ли быть удовлетворен гражданский иск в отношении оправданного лица, если основания иска и основания обвинения совпадают. Однако Суд внес коррективы в свою позицию в делах « Y. v. Norway» (постановление от 11 февраля 2003 года) и «Orr v. Norway» (постановление от 15 мая 2008 года). Решение по второму делу является лучшей иллюстрацией позиции Суда в этих вопросах.
Факты дела «Orr» очень похожи на «Ringvold», с той только разницей, что в первом норвежские суды имели неосторожность описать в решении по гражданскому делу «природу сексуальных контактов [оправданного заявителя с жертвой], понимание заявителем того, что половой акт не добровольный, уровень насилия с помощью которого заявитель действовал, и его умысел в этой связи» (§ 51). Иначе говоря, продолжил Европейский суд, выводы суда по гражданскому делу покрывали почти полностью все необходимые элементы уголовного состава изнасилования, объективные и субъективные. В результате, заключил Европейский суд, норвежские суды преступили границы того, что дозволено в гражданском процессе, и вторглись в область уголовно-правовую. В этом деле Суд, соответственно, нашел нарушение статьи 6, § 2, Конвенции (и, естественно, признал ее применимость).
Действительно, подход, который в вопросе о применимости статьи Конвенции основывается прежде всего на подборе слов и даже интонации текста национальных решений, весьма непредсказуем. Более того, его трудно принять в принципе. И в деле «Ringvold», и в деле «Orr» вопросы, решаемые гражданским судом, по сути, были идентичны вопросам, разрешенным в уголовном судопроизводстве, — разница была лишь в стандарте доказывания.
Современный подход Европейского суда можно сформулировать следующим образом. Лицо может быть оправдано в уголовном процессе за преступление, но затем проиграть гражданское дело по тем же самым фактам. В гражданском процессе стандарт доказывания будет ниже — это неизбежно. Однако в гражданском деле суды должны тщательно подбирать слова — так, чтобы их решение не читалось как отрицание оправдательного приговора. Иначе Суд может прийти к выводу о применимости и, более того, о нарушении статьи 6 Конвенции.
Отдельную группу составляют дела, в которых заявитель пытался взыскать с государства ущерб, причиненный уголовным преследованием, или в которых с заявителя взыскивались судебные расходы по уголовному делу.
В деле «Minelli v. Switzerland» (постановление от 25 марта 1983 года) уголовное преследование заявителя по делу о клевете было прекращено за истечением сроков давности. Тем не менее, закрывая дело, швейцарский суд постановил возложить на заявителя часть судебных расходов. Ссылаясь на аналогичные дела, суд решил, что заявитель, скорее всего, был бы осужден, если бы сроки не истекли. Европейский суд единогласным решением признал, что такая практика нарушает презумпцию невиновности. Суд отметил, что нарушение презумпции невиновности «возможно даже тогда, когда нет никакого формального решения, достаточно лишь мотивировки, которая предполагает, что суд рассматривает лицо как виновное».
Интересно, что в деле «Lutz v. Germany» (постановление от 25 августа 1987 года) Европейский суд не нашел нарушения в очень похожих обстоятельствах. Дело против заявителя было прекращено по истечении сроков, но суды отказались возлагать на казну расходы заявителя на адвоката (распределив судебные расходы по принципу «каждая сторона платит за свои собственные расходы»).
Ситуация выглядит иначе в тех случаях, когда речь идет о полном оправдании заявителя. В деле «Sekanina v. Austria» (постановление от 25 августа 1993 года) суд присяжных оправдал заявителя, которого обвиняли в убийстве жены. Однако, когда заявитель обратился за компенсацией вреда, причиненного уголовным преследованием, суд отказал в такой компенсации, сославшись на то, что против заявителя существовало и продолжает существовать серьезное подозрение. Европейский суд в этом деле единогласно постановил, что презумпция невиновности нарушена, так как оправдательный вердикт суда присяжных не оставлял никаких сомнений в том, что заявитель невиновен.
В последующих делах Суду приходилось сталкиваться с менее очевидной ситуацией. В деле «Asan Rushiti v. Austria» (постановление от 21 марта 2000 года) заявитель был оправдан семью голосами против одного. Как следовало из протокола совещания коллегии присяжных, оправдание явилось следствием недостаточности улик. Другой австрийский суд, рассматривая вопрос о компенсации, отказал в ее выплате со ссылкой на неоднозначную формулировку в протоколе и голосование одного из присяжных. По мнению австрийского суда, эти материалы показывали, что подозрения против обвиняемого не были беспочвенными. Однако эта линия рассуждений не убедила Европейский суд, который нашел нарушение статьи 6, § 2, в этом деле. По мнению ЕСПЧ, у суда, решающего вопрос о компенсации, не было правомочия пересмотреть приговор по материала дела (чем, по сути, он занялся). Невиновен — значит невиновен, и никаких противоречащих этому высказываний быть не может. Этот подход был позже подтвержден в деле «Hammern v. Norway» (постановление от 11 февраля 2003 года).
Резюмируя, можно сказать, что оправдательный приговор (в отличие от прекращения дела по «нереабилитирующим» основаниям с различными формулировками) снимает вопрос о виновности. Государство не может использовать гражданский процесс (с более низким стандартом доказывания виновности) для того, чтобы подвергнуть сомнению выводы уголовного процесса.
Процесс доказывания завершается приговором, до провозглашения которого вину подсудимого нельзя считать доказанной. Однако заявители часто жалуются в Европейский суд на то, что они были объявлены виновными на более ранних этапах уголовной процедуры. Рассмотрим несколько типичных жалоб такого рода.
В судебной практике, особенно по делам против членов преступных группировок, нередки случаи, когда дела нескольких сообвиняемых рассматриваются не вместе, а раздельно. Чаще всего это необходимо для удобства процесса, например если объем обвинений очень разный по разным делам, иногда связано с тем, что кто-то из преступной группы пойман и предан суду, а остальные скрываются.
Возникает ситуация, в которой одни и те же факты рассматриваются в рамках двух разных процессов в отношении разных лиц. Очень часто выводы суда по первому процессу (тому, который рассмотрен раньше) предопределяют выводы суда по будущему процессу в отношении заявителя. Заявитель в таком случае может справедливо заметить, что решением по первому делу нарушена презумпция его невиновности, ибо в мотивировке первого решения на него указывается как на одного из сообщников осужденного — до того, как он в своем собственном деле был провозглашен «сообщником».
Государство может злоупотреблять такого рода процедурой, искусственно разделяя дела. Предположим, в первом деле обвиняемый идет на сделку со следствием и признает факты в том виде, в каком они были сформулированы прокуратурой. В том числе он признает и участие заявителя в инкриминируемых событиях. Вот другой пример: сообвиняемый не представлен адвокатом или его адвокат неопытен. Ошибочная или пассивная тактика защиты приводит к тому, что прокуратура с легкостью обосновывает свою позицию и суд принимает ее. Но другой подозреваемый не должен нести ответственность за ошибки или иные неудачные решения своего предполагаемого подельника: он не участвует в первом процессе и не в состоянии использовать принципиальные предоставленные ему для осуществления защиты права.
Очевидно, что в определенных ситуациях, связанных, например, с уклонением лица от следствия и суда, у последних должна быть возможность начать рассматривать дело в отношении как минимум тех лиц, обвинение по которым подготовлено.
В деле «Gjerde v. Norway» (постановление от 31 марта 1993 года) брат заявителя был осужден в Норвегии за контрабанду наркотиков. Решение суда первой инстанции было вынесено в форме вердикта присяжных и не содержало мотивировки. Однако апелляционный суд указал в своем решении, что инкриминируемые действия брат заявителя совершил совместно с заявителем. Сам заявитель в этом процессе не участвовал, так как сидел в испанской тюрьме в ожидании экстрадиции. Когда его все-таки выдали норвежским властям, был открыт новый процесс, уже против него самого. Норвежская прокуратура опиралась, в числе других материалов, и на решение по делу его брата. Суд приговорил заявителя, и в решении апелляционного суда была ссылка на предыдущее решение по делу брата. Заявитель утверждал, что таким образом была нарушена его презумпция невиновности.
Европейская комиссия, однако, сочла эту жалобу необоснованной. Комиссия отметила, что задачей первого процесса было определить виновность брата, а не самого заявителя. Даже если в первом процессе против брата были рассмотрены и приняты доказательства, свидетельствующие об участии заявителя в сделке с наркотиками, суд не объявил его формально виновным. Как видим, в этом деле Европейская комиссия также в большей степени основывалась на «языке» судебного постановления, чем на его сути.
Похожая ситуация была недавно рассмотрена в российском деле «Miminoshvili v. Russia» (постановление от 28 июня 2011 года). Надо отметить, что в этом деле Суд рассматривал не нарушение презумпции невиновности заявителя, а беспристрастность суда, рассматривавшего сначала первое, а затем второе идентичное дело. Обвиняемые в обоих делах были братьями, и оба участвовали в серии вымогательств. Европейский суд тщательно изучил первый и второй приговоры, вынесенные судьей по этим делам, и отметил следующие аспекты:
1) первый приговор не называл заявителя ни исполнителем, ни сообщником преступлений, вмененных его брату;
2) первый приговор не содержал правовой квалификации действий заявителя;
3) все ссылки на действия заявителя в рамках группы вымогателей были описаны как часть показаний свидетелей, а не как выводы самого суда по фактам дела;
4) описание действий и роли заявителя не являлось обязательным условием для вынесения приговора брату;
5) выводы первого приговора в этой части не имели преюдициального значения в рамках второго процесса.