Суд отметил также, что судья, принимавший участие в обоих делах, был профессиональным судьей и, следовательно, был в состоянии правильно оценить свои собственные выводы в первом деле и рассмотреть второе дело как бы «заново». Несмотря на то что в данном случае жалоба заявителя была сформулирована по статье 6, § 1, представляется, что похожий анализ может быть применен и в делах по статье 6, § 2, Конвенции.
Одна из распространенных в практике Европейского суда ситуаций, связанных с нарушением презумпции невиновности, — высказывания официальных лиц, в которых содержится безоговорочное признание вины подсудимого или подозреваемого.
Классическим делом в этой связи является «Allenet de Ribemont v. France» (постановление от 10 февраля 1995 года). В этом деле заявителя арестовали по подозрению в громком убийстве. В день его ареста министр внутренних дел, глава следственного департамента Парижа и глава криминального отряда полиции на прессконференции изложили обстоятельства дела и заявили, что виновные арестованы, преступление раскрыто, а заявитель был заказчиком преступления.
Европейский суд прежде всего изучил вопрос о применимости статьи 6, § 2. Суд отметил, что презумпция невиновности может быть затронута не только решениями внутренних судов, но и высказываниями официальных лиц. По сути вопроса Суд решил, что высказывания официальных лиц (которые к тому же имели непосредственное отношение к расследованию дела) на пресс-конференции были слишком определенными и не оставляли сомнений в виновности заявителя. Полицейские чиновники не сделали никаких оговорок о том, что это лишь подозрение, и, таким образом, попытались воздействовать и на публику, и на судебные органы, рассматривающие дело.
Этот подход был впоследствии развит в ряде других дел. Так, в деле «Daktaras v. Lithuania» (постановление от 11 января 2000 года) Суд отметил, что в любой судебной процедуре неизбежно будут звучать слова, бросающие тень на подсудимого, выражающие подозрение в его виновности. Эти слова могут содержаться и в показаниях свидетелей по делу, и в обвинительной речи прокурора. Национальные суды не могут игнорировать свидетельские показания, даже обвинительного свойства, и могут воспроизводить их в своих решениях, не рискуя нарушить статью 6, § 2, Конвенции. Что касается заявлений органов уголовного преследования, их интерпретация зависит от контекста, в котором они сделаны. У правоохранительных органов есть право информировать публику о своих действиях и объяснять их со ссылкой на факты, оказавшиеся в распоряжении следствия. Более того, прокурор может выразить свою позицию в обвинительной речи о том, что вина подсудимого доказана совокупностью материалов, собранных на предварительном следствии. Однако до тех пор, пока эти высказывания выражают не уверенность, а только подозрение в совершении преступления, нарушения статьи 6, § 2, нет.
Из анализа этих дел следует, что подход Суда в значительной степени зависит от «интенсивности» обвинений, высказанных официальными лицами. Чем более определенно официальное лицо высказывается о виновности лица, тем больше риск нарушения статьи 6, § 2, поэтому так важен выбор слов и контекст высказываний при общении с прессой (см. постановление по делу «Böhmer v. Germany» от 3 октября 2002 года, а из числа российских дел можно вспомнить «Khuzhin and Others v. Russia» от 23 октября 2008 года, «Mokhov v. Russia» от 4 марта 2010 года).
Вместе с тем эту практику нельзя доводить до абсурда. В деле «Khaydarov v. Russia» (постановление от 20 мая 2010 года) Суд оценивал содержание решения об экстрадиции с точки зрения статьи 6, § 2, Конвенции. В этом решении российская прокуратура, характеризуя запрос об экстрадиции, заметила, что «действия г-на Хайдарова являются наказуемыми с точки зрения российского уголовного закона и соответствуют статьи 209, ч. 2, УК РФ». Европейский суд отметил, что выбор слов, употребленных прокуратурой, является весьма неудачным. Однако Суд не стал впадать в излишний формализм и заключил, что речь здесь шла лишь о том, что основания для экстрадиции были, а не о том, что заявитель действительно совершил какое-то преступление. Иначе говоря, Европейский суд выразил готовность закрыть глаза на буквальное значение слов, употребленных прокурором, и интерпретировать их в том контексте, в каком они были произнесены или написаны.
Очень часто высказывания, нарушающие презумпцию невиновности, допускают частные лица. Конвенция, как известно, защищает от нарушений со стороны государства — его органов и должностных лиц. Строго говоря, жалобы на публичные высказывания частных лиц будут несовместимы с Конвенцией ratione personae. Вместе с тем практика Суда признает существование позитивных обязательств государства по Конвенции, в число которых может входить и предоставление в той или иной форме защиты от действий частных лиц, вторгающихся в защищаемую Конвенцией сферу.
В деле «Barril v. France» (постановление от 30 июня 1997 года) газета опубликовала статью, в которой заявитель (офицер полиции) обвинялся в фабрикации уголовного дела против третьих лиц. Офицер возбудил дело о клевете и проиграл его (будучи жертвой и гражданским истцом одновременно), так как французские суды нашли факт фабрикации доказанным, со ссылкой на доказательства, представленные журналистами.
В этом деле Комиссия должна была разрешить конфликт между двумя правами по Конвенции — презумпцией невиновности заявителя и свободой выражения мнения (статья 10 Конвенции). Отвлечемся от уголовного процесса и рассмотрим эту ситуацию с точки зрения журналиста. Очевидно, что пресса достаточно часто публикует материалы, граничащие с вердиктом о виновности. Многое зависит от формы, в которой выражено мнение, и не всякое критическое замечание можно расценивать как оскорбление или клевету. Так, оценочные суждения (даже очень критические) пользуются наибольшей степенью защиты по статье 10. Но что делать с утверждениями о фактах, если в этих фактах любой читатель, слушатель и т.п. с легкостью может увидеть состав вполне конкретного уголовного преступления?
Очевидно, что журналисту должна быть как минимум предоставлена возможность доказать правоту фактов, на которые он сослался в своей статье или передаче. Слова «как минимум» здесь не лишние — Европейский суд в своей практике применяет стандарт, еще более снисходительный по отношению к журналисту. Этот стандарт даже не предполагает доказывания правдивости высказывания. Европейский суд всего лишь требует доказать (а) правдоподобность высказывания с учетом той информации и источников, которые были у заявителя, и (б) выполнения журналистом обязанности по их проверке (см., например, дело «Bladet Tromso and Stensaas v. Norway», постановление от 20 мая 1999 года). В любом случае нельзя лишать журналиста права доказать хотя бы правдивость своих высказываний (не говоря уже о правдоподобности). В противном случае никакая журналистская деятельность не была бы возможна (или была бы ограничена лишь сухим пересказом приговоров).
В то же время доказывать правдивость высказывания можно по стандартам гражданского процесса. Либо, что еще хуже, журналист, находясь на положении обвиняемого, сможет в полной мере воспользоваться защищающим его стандартом «вне разумных сомнений», что возлагает на обвиняющую сторону дополнительное бремя и требует особенно убедительно доказать факт клеветы. Возникает некоторый перекос в пользу журналиста и его процессуальных возможностей. Как разрешить этот конфликт?
Европейская комиссия не нашла ничего предосудительного в том, что от журналистов не стали требовать доказать виновность заявителя «вне разумного сомнения», а наоборот, на заявителя возложили обязанность доказать лживость журналистов «вне разумного сомнения». Комиссия заметила, что по делам о клевете доказывание правдивости спорного утверждения есть одна из допустимых форм защиты. Более того, установление правдивости опубликованного заявления неравнозначно объявлению истца виновным в уголовно-правовом смысле. Неважно, что заявитель никогда не преследовался за фабрикацию дела — в конце концов, во многих странах у государства нет обязанности возбуждать уголовное преследование, а есть лишь право по своему усмотрению возбуждать или не возбуждать дело. Вне зависимости от наличия или отсутствия приговора в отношении заявителя у журналистов все равно было право написать то, что они написали, и доказать правдивость этого высказывания. Особенно такое право должно существовать в отношении заявителя, который в тот момент был ответственным сотрудником правоохранительных органов.
Таким образом, Комиссия сделала очень определенный выбор в пользу гарантий по статье 10 Конвенции и в ущерб презумпции невиновности. Вывод, что обвинения, высказанные журналистами в статье, не были формальным признанием вины заявителя, звучит не очень убедительно. Как будет видно ниже (см. в особенности дело «Minetti»), форма высказывания не так уж важна для того, чтобы расценить его как признание вины, — важен смысл высказывания. Из дела «Barril» следует, что Комиссия не видела проблемы там, где решение суда, по сути, инкриминирующее заявителю уголовное деяние, было принято в гражданской процедуре.
Большинство мер процессуального принуждения, а также следственных действий базируется на подозрении против обвиняемого. Без такого подозрения невозможно открыть уголовное дело, организовать прослушивание телефонных переговоров, провести оперативный эксперимент и т.д. Еще большая степень подозрения требуется для помещения лица под стражу, предъявления ему обвинения и для передачи дела в суд. Все эти действия, однако, сами по себе не означают нарушения презумпции невиновности, иначе деятельность следственных и судебных органов была бы невозможна.
Следует отметить, что при применении всех вышеперечисленных процессуальных мер правоохранительные органы и суд неизбежно оценивают в определенной степени обоснованность обвинений. Так, первым условием для заключения под стражу является наличие «разумного подозрения». Об этом прямо говорит подп. «с» § 1 статьи 5 Конвенции, посвященной лишению свободы. Под «разумным подозрением» понимается такое положение вещей, которое указывает на возможную причастность лица к преступлению. Очевидно, что на данном этапе вина этого лица еще не доказана — не собрано достаточно доказательств, не проведено полноценное слушание и т.д. Стандарт доказывания «разумного подозрения» для целей ареста значительно более низкий, чем стандарт доказывания в самом уголовном процессе. Достаточно косвенных улик, чтобы обосновать необходимость предварительного заключения лица, в то время как их может быть явно недостаточно для того, чтобы вынести обвинительный приговор.
Представляется, что российские суды не всегда понимают, какова их роль на стадии предварительного следствия, в частности при решении вопроса о мере пресечения. Иногда судьи отказываются рассматривать доказательства и оценивать обоснованность подозрения на этой стадии, боясь предопределить виновность до конца судебного разбирательства, и, следовательно, нарушить презумпцию невиновности.
Судья не только может, но и должен рассматривать доказательства при решении вопроса о мере пресечения. В противном случае участие судьи в решении этого вопроса теряет смысл. Роль судьи состоит не только в проверке формальной законности ареста, включая возможность применить в связи с обвинением по определенной статье УК, на которую ссылается следователь в своем ходатайстве, такую меру пресечения. Несомненно, судья обязан убедиться, что по данному обвинению может быть применено заключение под стражу, что у задержанного нет депутатского иммунитета, что срок его содержания под стражей не превысил допустимых пределов и т.д. Однако этим функции суда не исчерпываются. Судье следует рассмотреть доказательства, которые есть в деле, и решить, достаточно ли их для «разумного подозрения» против лица, которое предполагается взять под стражу. В деле «Englertv. Germany» (постановление от 25 августа 1987 года) Европейский суд решил, что отказ возмещать убытки, причиненные предварительным заключением, не нарушает статью 6, § 2, в том случае, если предварительное заключение было обосновано наличием серьезного подозрения против заявителя (которое потом не было опровергнуто даже оправдательным приговором). Таким образом, выводы суда о наличии «подозрения» и о степени обоснованности не должны рассматриваться как нарушение презумпции невиновности.
Как было сказано выше, право не свидетельствовать против самого себя является одним из проявлений принципа презумпции невиновности. Этому праву корреспондирует обязательство государства не применять к обвиняемым никаких мер, которые могут принуждать их говорить. Право не свидетельствовать против себя также рассматривается как производное общего требования справедливого правосудия (статья 6, § 1), о чем свидетельствует, например, постановление по делу «Panovits v. Cyprus» от 11 декабря 2008 года.
В практике Европейского суда встречается несколько типичных ситуаций, когда можно говорить о нарушении права не свидетельствовать против самого себя. Во-первых, это различные правовые и фактические презумпции, существующие в каждой национальной правовой системе и перекладывающие на обвиняемого бремя доказывания (в той или иной мере). Во-вторых, право не свидетельствовать против себя может быть нарушено в ситуациях, когда показания получены от подозреваемого путем давления, обмана и т.п. В-третьих, это дела, касающиеся обязанности потенциального обвиняемого сотрудничать с правоохранительными органами и раскрыть им информацию, которая впоследствии может стать основой для его обвинения в совершении уголовного преступления.
Как уже отмечалось, праву обвиняемого хранить молчание корреспондирует обязательство государства не стараться получить информацию помимо воли обвиняемого, не принуждать к даче показаний. «Принуждение» может осуществляться в различных формах. Пытка, психологическое давление или обман являются способами принуждения — на этих ситуациях мы остановимся ниже. Сейчас же рассмотрим случаи, когда законодательство налагает на определенных субъектов обязанность сообщать информацию и вводит санкции за ее непредставление.
Так, в деле «Funke v. France» (постановление от 25 февраля 1993 года) заявителя подозревали в неуплате определенных таможенных сборов и незаконных финансовых операциях. В ходе расследования таможенные органы обыскали его дом и нашли документы, которые свидетельствовали о том, что у заявителя есть счета в зарубежных банках. Заявителю тогда предложили предоставить информацию и документы о его банковских переводах, осуществленных с помощью этих счетов, но он отказался. По французскому закону на заявителе лежала обязанность предоставить такую информацию по требованию таможенных органов. За уклонение от этой обязанности на него наложили штраф. Более того, он обязан был выплачивать пеню за каждый день задержки в предоставлении этих документов.
Заявитель утверждал, что подобная практика нарушает статью 6, § 2, так как на него фактически возлагается обязанность под страхом штрафа признаться в совершении преступлений и предоставить таможенным органам доказательства, которые его могут изобличить. Суд, не вдаваясь в подробный анализ обстоятельств, согласился, что статья 6, § 1, гарантирует право не давать показаний против себя и что это право в данном деле было нарушено.
Европейский суд внес дальнейшие коррективы в этот подход в деле «Saunders v. the United Kingdom» (постановление от 17 декабря 1996 года), которое касалось обязанности бухгалтеров и ряда других сотрудников раскрывать информацию о хозяйственной деятельности своих компаний в ходе специальных проверок. При этом существовала отдельная ответственность за отказ раскрывать соответствующую информацию: сотрудник компании под страхом наказания (до двух лет лишения свободы) был обязан предоставлять информацию, которая потом могла быть использована против него самого.
Правительство в этом деле утверждало, среди прочего, что ответы, которые дал менеджер компании в ходе проверки, не свидетельствовали о его виновности. Суд этот аргумент не убедил. Даже если обвиняемый в ходе проверки не дал, строго говоря, признательных показаний, он должен был давать объяснения по существу, в том числе и фактического характера, которые могли в результате способствовать его изобличению в суде. Тот факт, что обвинение во многом полагалось на результаты этой проверки, свидетельствовал о том, что оно само расценивало сообщенную заявителем информацию как подтверждающую суть обвинений.
Правительство также утверждало, что в делах о финансовых преступлениях в силу их сложности невозможно обойтись без таких проверок как средства получения информации. Суд также не удовлетворился этим аргументом и указал, что в таких принципиальных вопросах нельзя оправдывать отход от принципа «никто не обязан свидетельствовать против себя» со ссылкой на сложность расследования и необходимость бороться с преступностью в определенной сфере. Таким образом, обсуждаемый принцип в деле «Saunders» был представлен как почти абсолютный.
В последнее время Суд стал более снисходительно воспринимать практику государств, требующих у подозреваемых сообщать властям информацию потенциально обвинительного характера. В качестве примера можно привести дело «OHalloran and Francis v. the United Kingdom» (постановление от 29 июня 2007 года), в котором речь шла об обязанности собственника машины под угрозой штрафа сообщить полиции, кто был за рулем машины в день, когда было зафиксировано нарушение. В этом деле Европейский суд, вслед за английской палатой лордов, заметил, что все владельцы машин принимают на себя некоторые дополнительные обязательства, связанные с владением источником повышенной опасности. Далее Европейский суд отметил, что единственное, что требовалось от заявителя, — это сообщить имя водителя, причем в той ситуации, когда само нарушение (в данном случае серьезное превышение скорости машиной заявителя) было уже зафиксировано. Таким образом, имя водителя не было единственным элементом, на котором строилось обвинение в нарушении правил дорожного движения. Это отличало дело «OHalloran and Francis» от дела «Funke», в котором от заявителя требовалось предоставить практически любые документы, которые могли помочь финансовой службе в разоблачении этого заявителя (похожая ситуация была и в деле «Shannon v. the United Kingdom», постановление от 4 октября 2005 года). В итоге Европейский суд не нашел нарушения статьи 6, § 1, в этом деле.
В деле «Saunders» Суд в то же время решил, что правило, позволяющее не свидетельствовать против самого себя, не относится к «материалам, которые могут быть получены от обвиняемого против его воли, но которые существуют независимо от его воли, например документы, добытые с санкции суда, образцы выдыхаемого воздуха, крови, мочи, ткани для проведения анализа ДНК» (§ 69). Иными словами, изъятие образцов для сравнительного исследования не только не нарушает права на молчание, но даже не может рассматриваться как вторжение в это право.
В деле «Jalloh v. Germany» (постановление Большой палаты от 11 июля 2006 года) Суд заключил, что изъятие сравнительных образцов, существующих независимо от воли заявителя, не является нарушением его права на молчание. Вообще, исследования и тесты с участием подозреваемого (например, тесты на гадержание алкоголя в дыхании — см. постановление по делу «Tirado Ortiz and Lozano Martin v. Spain» от 15 июня 1999 года) не рассматриваются обычно как нарушение презумпции невиновности.
Процесс собирания доказательств нередко предполагает вторжение в частную жизнь лица (личный обыск или обыск жилища) или даже нарушение физической неприкосновенности подозреваемого (снятие отпечатков пальцев, рентгенограмм, изъятие образцов крови, спермы, слюны, волос, фотографирование и т.п.). Со стороны может показаться, что органы уголовного преследования в таких случаях преодолевают волю лица, получают от него доказательства, которые потом будут использованы против него. Следует, однако, отличать получение от подозреваемого информации, которую он знает, но не хочет сообщать, и получение информации, которая существует не в сознании подозреваемого, а вне его и закреплена на каком-то постороннем носителе — в документе, или, например, ногтевом срезе (см. постановление по делу «Saunders v. the United Kingdom» от 17 декабря 1996 года).
С точки зрения Суда сообвиняемый может рассматриваться как «свидетель» в отношении других обвиняемых в этом деле. Кроме того, для своего собственного дела он является свидетелем в том смысле, что имеет право (но не обязанность) давать показания. Использование судом показаний, полученных от него в ходе предварительного следствия и в суде, подчиняется правилам «справедливого судебного разбирательства». Вместе с тем обвиняемый является привилегированной фигурой — в том смысле, что может отказаться давать показания.
В деле «Lutsenko v. Ukraine» (постановление от 18 декабря 2008 года) предполагаемого сообщника заявителя допросили как свидетеля. При этом у него не было адвоката и не было также права отказаться давать правдивые показания — как и в российском праве, за лжесвидетельство или отказ свидетельствовать на Украине полагается уголовная санкция. Таким образом, у свидетеля не было возможности отказаться от показаний. Свидетель показал, что заказал убийство жертвы заявителю и заплатил ему за это деньги. Вскоре после допроса свидетелю было предъявлено обвинение. На следствии он отказался от ранее данных показаний, сославшись на то, что следователь угрожал ему. В результате первого рассмотрения дела заявитель и его сообщник были оправданы и отпущены на свободу. Сообщник скрылся, тем временем прокуратура обжаловала приговор в кассации. Дело было направлено на новое рассмотрение, но во втором раунде судебного разбирательства допросить сообщника уже не представлялось возможным. В результате второго судебного разбирательства заявитель был осужден за заказное убийство.
Европейский суд, рассматривая вопрос об использовании показаний сообщника в приговоре, отметил, что доказательства, полученные «без надлежащих процедурных гарантий», должны изучаться с особой осторожностью. Более того, в этом деле у заявителя не было возможности допросить этого свидетеля ни в суде, ни (судя по всему) в ходе предварительного следствия. На этих двух основаниях Суд сделал вывод о нарушении статьи 6, § 1, Конвенции.
Важно отметить, что Суд здесь не рассматривал нарушение презумпции невиновности, так как сам заявитель не был бы жертвой этого нарушения. Если чья-то презумпция невиновности была затронута, то это касалось сообщника, а не самого заявителя. Следовательно, статья 6, § 2, здесь была неприменима. Далее, Суд не стал рассматривать дело с точки зрения статьи 6, § 3 (d), гарантирующей право допрашивать свидетелей. Очевидно, что этого права заявитель лишился по той причине, что установить местонахождение сообщника было невозможно. Как будет показано ниже, отсутствие свидетеля по объективным причинам (например, потому что он скрывается), в принципе, не должно мешать национальному суду основываться на его (свидетеля) письменных показаниях, данных ранее, например на предварительном следствии. Однако отсутствие адвоката на первом допросе и обязанность свидетеля давать показания, по мнению Суда, были настолько серьезными дефектами, что лишали это доказательство какой-либо ценности. Следовательно, основывать приговор на таком доказательстве было нельзя — Суд пришел в этом деле к выводу о нарушении статьи 6 Конвенции.
Помимо права не свидетельствовать против самого себя правовые системы многих европейских стран признают право не свидетельствовать против своих близких. Например, статья 72 австрийского уголовного кодекса разрешает не свидетельствовать в отношении своих близких и, более того, включает в понятие «близкие» и сожителей, а не только зарегистрированных супругов (постановление по делу «Asch v. Austria» от 26 апреля 1991 года). С одной стороны, Европейский суд признает, что такой иммунитет от допроса имеет право на существование (см., например, дело «Unterpertinger v. Austria» от 24 ноября 1986 года). С другой стороны, Суд пока еще не сталкивался с делами, в которых заявитель жаловался на то, что его родственников или близких заставили давать показания. Сами же родственники, которых могли заставить давать показания, не могут жаловаться на нарушение их прав, так как статья 6 защищает права только обвиняемого, но не свидетелей.
Обязанность разъяснить право на молчание
Помимо права не свидетельствовать против себя некоторые правовые системы гарантируют право обвиняемого знать, что он может сохранять молчание. Эти два правомочия, при всей их похожести, являются самостоятельными гарантиями, и нарушение их может иметь различные правовые последствия для субъекта уголовного преследования. В российском УПК содержится норма о том, что подозреваемому должно быть разъяснено его право иметь адвоката и сохранять молчание. Такая же норма имеется и в отношении подозреваемого (см. статьи 46 и 47 УПК РФ). Показания, данные в отсутствие защитника и не подтвержденные в суде, подлежат безусловному исключению согласно статье 75, ч. 2, п. 1. Показания, данные без разъяснения подозреваемому или обвиняемому их права сохранять молчание, как следует из статьи 276, ч. 1, п. 3, также являются недопустимыми.
В практике Европейского суда нарушение обязанности государства разъяснить право на молчание долго не признавалось самостоятельным правом и, если право на молчание не было нарушено, само по себе неразъяснение этого права не считалось нарушением статьи 6. Ниже, в разделе, посвященном участию адвоката в допросе подозреваемого, будет показано, что подходы Суда в этой сфере меняются и разъяснение права может приобрести самостоятельную ценность наряду с самим процессуальным правом на молчание.
В данном разделе будут проанализированы некоторые типы доказательств, которые могут рассматриваться в практике Суда как несправедливо полученные. В первую очередь к ним относятся доказательства, полученные от самого обвиняемого путем преодоления его воли не давать показаний. Кроме того, здесь также подлежит обсуждению, в какой степени доказательства, полученные из иных источников, можно рассматривать как недопустимые с точки зрения Конвенции.
В Европейской конвенции нет подобной статьи. В то же время статья 3 Конвенции запрещает применять пытки. Она гласит: «Никто не должен подвергаться ни пыткам, ни бесчеловечному или унижающему достоинство обращению или наказанию». Таким образом, здесь не говорится напрямую о том, что доказательства, полученные под пыткой, являются недопустимыми. Нет такой нормы и в статье 6, посвященной справедливости судебного разбирательства. Это, однако, не означает, что Европейский суд не отвергает пытки как способ получения доказательств.
Как уже отмечалось, требование справедливости судебного разбирательства может содержать себе, в скрытом виде, некоторые гарантии, которые сложно обнаружить при поверхностном чтении текста Конвенции. Действительно, статья 6 не содержит формулировки, аналогичной статье 15 Конвенции ООН против пыток, но можно утверждать, что доказательства, добытые под пыткой, не могут использоваться внутренними судами, поскольку иное, как неоднократно отмечал Европейского суд, противоречило бы самому духу справедливого судопроизводства.
Согласно статье 75 УПК РФ доказательства, полученные под пыткой (или путем жестокого и унижающего человеческое достоинство обращения), должны быть признаны недопустимыми.
Дело «Harutynyan v. Armenia»: получение доказательства под пыткой — независимо от его значения — разрушает обоснованность всего обвинения.
Обратимся теперь к практике Европейского суда по этому вопросу. В деле «Harutynyan v. Armenia» (постановление от 28 июня 2007 года) Суд столкнулся с ситуацией, в которой доказательства, полученные под пыткой, были использованы против подсудимого. И это несмотря на то, что параллельно с процессом против заявителя суды рассмотрели дело против полицейского, которого обвиняли в применении пытки к заявителю, и приговорили этого полицейского к трем с половиной годам заключения.