Но деревенские кумушки — уж те-то знали. Они уверены были, что Икабода унес призрак.
И часто толковали об этом, сойдясь у очага зимними вечерами.
Мосток еще больше, чем прежде, внушает местным жителям суеверные страхи, и по этой причине дорога через овраг оказалась заброшенной, — люди теперь ездят в церковь мимо мельничного пруда.
Бром Бонс женился на Катарине.
А еще, говорили кумушки, призрак злосчастного учителя частенько наведывается в покинутую школу. И гуляющий там летним вечером мальчик нет-нет да и услышит дальний голос, поющий тоскливые гимны, и звук этот печально разносится над Сонной Лощиной.
Над брошенной школой летал призрак учителя.
Белок пострелять.
— Рип Ван Винкль! — гремел женский голос над тихой деревней у подножья синих, дымных Катскильских гор.
— Да, душенька, — отвечал Рип, слегка страшась того, что скажет его жена дальше.
— Ты где это был? — спрашивала грозная госпожа Ван Винкль.
— Ну, белок в горах стрелял моя добрая, — отвечал Рип.
Супруга его была злая, вовсе не добрая, вот Рип вечно и старался ее умаслить.
— А ну покажи-ка белок, каких настрелял на сегодняшний обед! — потребовала госпожа Ван Винкль.
— Да вот, не повезло, — признался Рип. — Белки все попрятались. Зато я славно побродил в горах.
Жена нахмурилась, и лицо у нее так налилось краской, что казалось, оно вот-вот начнет извергаться как вулкан.
— Вечно тебе бы шляться! — заорала она. — Курятник не белен, забор не чинен, дрова не колоты, канавы не чищены. Дел невпроворот!
Рип на это ничего не ответил. Пожал плечами, покачал головой и перевел взгляд на небо.
Такие его манеры всегда приводили жену в еще большую ярость. Она визжала, пока у него уши не заболели. И тогда он повернулся и пошел прочь.
«С курятника, что ли, начать? — рассуждал он сам с собой. — Или сперва огород прополоть? Или забором заняться?»
Жена была злая, а не добрая.
Так рассуждая, за какое дело ему взяться раньше, он брел по лугу, пока не добрел до большого старого вяза. Там он сел и стал дальше думать о предстоявшей ему работе. А через несколько минут, утомленный прогулкой, он заснул крепким сном.
Вы, верно, уж подумали, что Рип был ленив. Да ничего подобного! Он мог часами просиживать на мокрой скале, держа тяжелую удочку, и хоть бы минутку отдохнул! Он целыми днями бродил с мушкетом. Взбирался на горы, спускался в низины, только чтоб подстрелить двух белок или нескольких диких голубей.
— Рип, — говорил ему сосед, — не поможешь ли мне каменный забор поставить вокруг фермы?
— Конечно, помогу, — отвечал Рип. И помогал, пока не зайдет солнце. Он всегда был под рукой, если кому-то надо было ворошить сено, колоть дрова или сарай построить. Он, бывало, помогал даже и женщинам приглядеть за ребятишками, чего у собственных мужей те не могли допроситься.
Он бродил по холмам.
Только своей фермой ему вечно было некогда заняться.
Но на это у него была причина.
— Смысла нет возиться на таком клочке земли, — объяснял он. — Такая она голая, каменистая, ничего на ней не взойдет, как ты ни бейся.
Конечно, забор у него вечно обваливался. Коровы или разбредались, или вламывались в огород и поедали капусту. Сорняки росли лучше всех овощей. И вдобавок вечно — ну вечно — стоило Рипу решить заняться домашними делами, как припускал ливень.
Вот ферма, унаследованная от отца, и приходила в упадок, покуда не остались от нее только грядки маиса да картошки. Но и с теми он не управлялся.
Рип едва мог содержать свою семью. Сын его, названный тоже Рипом, лицом был вылитый отец, любил праздность, как отец, и даже носил отцовские обноски. Он бегал в отцовских штанах и вынужден был их придерживать одной рукой, чтоб они с него не свалились.
Грядка маиса да картошки.
Рип-младший любил своего отца, который с ним играл и даже брал его вместе с сестренкой на рыбалку. Все местные дети любили Рипа. Он с ними играл, он строгал им дудочки из ивовых прутьев. И никогда не уставал таскать их на закорках по деревне.
Рип Ван Винкль был счастливый человек. Поменьше огорчаться — таков был его девиз. Он с равным удовольствием ел белый хлеб и черный — какой бы ему ни достался без малейшего труда. Но жена его пилила утром, днем и вечером, чтоб он работал, работал, работал.
— Я не заслуживаю таких головомоек, — говорил Рип, когда жена не могла его услышать. — Ведь правда, Волчок?
Дома не было у Рипа никого ближе его пса Волчка. Они друг друга понимали с полуслова. Волчок был храбрый пес, но и он боялся госпожи Ван Винкль. Он ускользал за дом, поджавши хвост, едва завидит вдалеке хозяйку. Стоило ей взяться за швабру или за половник, он пулей летел за порог.
Все дети в деревне обожали его.
Когда хотел улизнуть от горьких нравоучений своей супруги, Рип шел прямиком в кабачок, где собирались мудрецы, философы и вообще все, кому делать было нечего. Над ними висел портрет Георга Третьего, короля Англии, ибо Америка была тогда еще британской колонией.
— Слыхали про Яна Вандерскампа? — начинал кто-нибудь. И выкладывал местную сплетню. А потом кто-то тоже рассказывал ни о чем.
Частенько проезжий оставлял в кабачке старую газету. Дерик Ван Буммел, школьный учитель, им читал последние новости. Он был человек образованный, самые сложные слова во всем словаре умел произносить без запинки.
Когда он кончал, начинался глубокий спор о событиях в мире, происходивших несколько месяцев назад. Причем каждый высказывал свое веское мнение по всем мыслимым вопросам.
Лучшим другом Рипа был его пес.
Самым умным здесь был хозяин кабачка — Николас Ведцер. Весь день сидел он в своем кресле подле двери, попыхивая трубкой. Как только начинало припекать солнце, он передвигался в тень огромного дерева. Перемещалось на небе солнце — перемещался он в своем кресле. Соседи, наблюдая его движения, определяли время с такой же точностью, как если бы пред ними были солнечные часы. Все уважали его мнение, хоть говорил он немного. Когда с кем-нибудь не соглашался, он курил мелкими сердитыми затяжками. Когда соглашался, выпускал просторное, мирное облако дыма, а то даже вынимал трубку изо рта и качал головой.
Как-то вечером Рип обсуждал с друзьями, в каких местах горных речек лучше всего ловится рыба.