— Андрей, если у тебя срастется. Ты же вытащишь меня отсюда?
— Не вопрос. Буду жив — вытащу.
— Потому что… Если забудешь, я ведь тебя когда-нибудь найду.
— Чтобы плюнуть в морду?
— Обязательно.
— А как же карьера? Аспирантура?
— Как Бог даст.
Если бы троечнику филфака Смирнову нагадали бы второй диплом с отличием, а затем аспирантуру, Слава не то, что усомнился бы. Он бы вообще не понял, о чем речь. Он, конечно, знал такое слово «аспирантура». Но о смысле его как-то не задумывался. Особенно применительно к себе. Спецфакультет это изменил.
На одной из первых лекций Рюрикова сердито заметила:
— Тут я услышала, как наш факультет назвали девятимесячными курсами. Курсами! От наших же студентов услышала. Запомните — это вам не курсы! Это — полноценное высшее образование. С интенсивным изучением профильных дисциплин. Этот диплом обеспечит вам право на любую работу в контексте новой специальности. И даже на поступление в аспирантуру.
Слава запомнил. В таинственном слове «аспирантура» мигали заманчивые перспективы. Задержаться в столице еще года на. А там… Плюс общение с интересными людьми. С влиятельными людьми. Диссертация, научная карьера. Кафедра. Престиж. Спокойно, — остановил трезвый голос, — не верь ей. Это не для тебя. Ты — ноль из мухосранска. Ноль. И шансы твои нулевые. Никакой дядя Гера здесь не поможет. Согласен, забудем об этом на время. Для начала — просто хорошо учиться. Не хорошо, а отлично. Лучше всех. Красный диплом и ни баллом меньше. Затем: стать любимчиком Рюриковой… Невозможно. Она любит только себя. Полюбит. Больше личной преданности в глазах. Кроме того, она тебе нравится. Неужели? Нравится, нравится — это облегчает задачу. Только без перебора. И диплом писать у нее. Почему не у Запрудина? Потому. Его карьера сделана на много лет вперед. А у Рюриковой большие планы, ей нужны свои люди. Выращенные, обязанные ей. За таких она будет грызться.
К весне Славу открыто называли фаворитом Ольги Павловны. Он уверенно шел на красный диплом. И все-таки сомневался насчет аспирантуры. По слухам конкурс предстоял жестокий — тринадцать человек на место. И не каких попало человек. С мозгами и поддержкой. Иначе не совались бы. Хотя, чего он теряет? Только время. На работе воспримут кисло, да…
Окончательно Славу убедил Антон Ивашов. В конце мая они шли по Крымскому мосту. В театр или кино. Москва на закате розовела, будто пряник.
— Эх, неохота уезжать отсюда… — вздохнул Слава.
— Тебе-то чего вздыхать? — удивился Антон. — Ты что в аспирантуру не подал еще?
— Не. Шансы никакие. Пустая суета.
— Ну ты даешь! У тебя лучшие шансы в мире! Красный диплом, Рюрикова…
— И что Рюрикова? Оно ей сильно надо?
— Еще как. Подумай. Это ее факультет, эксперимент, первый год. Скептики есть, я уверен. Результаты успеха нужны до зарезу. И вот с этого факультета, ее — заметь — дипломник поступает в аспирантуру. Да она за такой результат всех порвет.
— А кто-нибудь с факультета подает?
— Пока один Дроздов.
— Дроздов?
— Ты разве не знал?
— Нет. И кто руководитель?
— Запрудин естественно.
Ах так, — подумал Слава, — Дроздов. Опять Дроздов. Ну ладно, сука, поборемся.
Назавтра он подал заявление в аспирантуру.]
10 октября, 1989
12:38
Разговоры стихли. Ожидание придавило соискателей. Наконец с листком в руке вышла доцент Усатова. Острым безжизненным профилем доцент напоминала сушеную рыбу.
— Внимание, — сказала доцент, — те, кого я сейчас назову, зачислены на спецфакультет. Иногородние могут ехать и оформляться в общежитие по адресу метро Спортивная, Усачева 62. Завтра в девять — на лекции. Расписание вывесим. Зачитываю.
Пошли имена, фамилии, отчества. Слава особо не вслушивался. Читали вроде бы по алфавиту. Аааев блабла блаблаевич, вававава…ина оовна, дооова…яна ииевна… И вдруг. Сафронова, Наталья Алексеевна, Ткачев, Сергей Владимирович…
Эй! Подождите! — закричал кто-то в голове у Славы. — Какая Сафронова? При чем тут Сергей Владимирович? А где я?! Он представил, как едет в метро на Казанский вокзал. Выстаивает очередь за билетом. Затем тащится в рюмочную. Нет, сначала рюмочная, а потом очередь… Не позвонил дядя Гера, сволочь.
… и Смирнов Вячеслав Николаевич. Поздравляю. — Усатова опустила лист. — У кого есть вопросы, обращайтесь в деканат.
Слава вышел на улицу, закурил. Над головой легонько хрустнуло, будто сломалась ветка. Пространство чуть сдвинулось и встало на место. Началась вторая из трех его жизней. Самая лучшая.
Зоомагазин
Когда-то я работал в центре города, недалеко от большого зоомагазина, и привык ходить туда в обеденный перерыв — смотреть нa зверей. Я люблю зверей, особенно некрупных и меховых: кошек, собачек, зайцев. Морских свинок — не очень. Их пронырливый облик как-то настораживает.
Вскоре со мной начали здороваться продавцы. Затем — клерки из соседних контор, такие же как я любители халявной фауны. Хозяева магазина отличались гуманизмом, то есть качеством, совершенно необходимым для этого бизнеса. Звери жили в чистых, просторных вольерах со всеми удобствами — тренажерами для лазания и разминки когтей, уголками отдыха и прочими модными прибамбасами. По магазину свободно перемещалась чета упитанных лопоухих зайцев. Иногда, если вблизи не было детей, они разрешали себя потрогать. B центральной витрине неизменно дрых полосатый котище размером со среднюю собаку. Когда он потягивался или зевал, движениe прохожих на улице сбивалось с ритма.
Однажды в магазине появились два белых ангорских кролика. Это были ослепительные красавцы — их длинный, тонкий мех светился изнутри. Они были похожи на ангелов. А еще — на маленьких овечек. Вся эта история, если я не сказал, происходила в Новой Зеландии, где на десять миллионов человек приходится сорок миллионов овец и баранов. Неудивительно, что от долгих лет такого неравновесия многие живые существа в этой стране, включая людей, стали слегка напоминать баранов. Задумчивoсть какая-то утвердилась на лицах. Как съязвил Михаил Веллер, «одни бараны пасут других». Со временем, даже в своей физиономии я начал замечать подозрительные изменения.
Нет, зря я смеюсь над Новой Зеландией. Все-таки она дала нам вид на жительство и пособие. На него можно было худо-бедно питаться и снимать комнату в общежитии Армии Спасения. Соседи, правда, были те еще. Помню, на первый велфор купили мы свежей рыбы. Положили в коммунальный холодильник. Через полчаса вернулись — рыбы нет. И на кухне ее никто не готовил. Либо в комнате зажарили, либо сырьем сожрали, гады. Тогда же мне пришлось на время бросить вредные привычки, и это был главный стимул в поисках работы. Кроме того, нас почти сразу определили на курсы английского языка. Где я с удивлением обнаружил, что половина слов, которым меня выучили на ин. язе, произносится не так. А вторая не употребляется вовсе. Утром мы подолгу бегали трусцой, заодно исследуя окрестности. Многие встречные улыбались нам, некоторые говорили «morning». Для меня это не было культурным шоком. До Зеландии я около года жил в Мюнхене. Раз толкнул кого-то неслабо в метро, а он говорит «entshuldigung»…
В частных двориках, за низкими оградами сидели кошки. Кошки тоже улыбались, но отзывались только на «пус» и никогда на «кис». Даже они соображали по-английски лучше нас. В Зеландии я впервые в жизни увидел добродушного, общительного бультерьера. Мы с женой гуляли по пляжу, когда буль с палочкой в зубах приблизился к нам. Он положил трофей у наших ног и отступил на шаг, виляя тем местом, где должен быть хвост. Мы, помнившие эту породу по Москве, замерли. Тогда псина переместила палочку чуть ближе к нам и посмотрела снизу вверх — озадаченно. Наконец, жена взяла палочку и бросила в сторону океана. Счастливый буль устремился за ней, забавно подпрыгивая на кривых ногах. «Ты заметил, что он смотрел на нас как на идиотов?» — спросила жена… В довершении всего, благодаря новому гражданству мы с удовольствием ощутили, что такое «к одним паспортам — улыбка у рта». Кстати, эта фраза всегда казалась мне косноязычной. Ho — вернемся к нашим баранам. То есть, к ангорским кроликам.
В зоомагазине они стали звездами первой величины. Рядом с их вольером постоянно толпился народ. Ангорцы держались спокойно и равнодушно как настоящие знаменитости. Их долго никто не покупал. Сто двадцать долларов за пару (а продавались они только вместе) было вдвое дороже обычной кроличьей цены. Но мне казалось, что дело не только в цене. Думаю, людей смущала мысль, что вот эти ангельские создания можно пошло купить за деньги, как двойной чизбургер или банку пива. Через некоторое время цену снизили до сотни, потом до восьмидесяти долларов. Меня это, помню, расстроило. Я бы сам их купил, но жили мы тогда… впрочем, это не важно. Затем цена упала до шестидесяти баксов и ангорцев почему-то перестали чесать.
В считанные дни белоснежные красавцы превратились в бомжей. Их длинный мех свалялся и висел клочьями, полными сора и пыли. Местами сквозь него просматривалось беззащитное розовое тельце. Даже выражение лиц у них изменилось. Посетители вмиг утратили к ним интерес, обычное дело… Я стоял у их вольера один. Потом кто-то подошел. Не оглядываясь, я понял, что это моя жена. Она работала в университете, на холме, но иногда спускалась в центр по делам, и тогда мы встречались в зоомагазине. Надо сказать, что жена моя любит зверей еще больше, чем я. И уж точно больше чем людей. «Боже, какой ужас!» — прошептала жена. — «Как ты можешь на это спокойно смотреть?!» С этими словами она решительно направилась к двери с табличкой «для персонала». Я не пошел за ней и останавливать не стал — в таком состоянии ее лучше не трогать.
Кроме того, я знал, что никаких неприятностей жене не грозит — в Зеландии панически боятся скандалов. Везде, даже в сфере обслуживания. Лозунг «клиент всегда прав» для них не пустой звук. Правда, там слегка другое клише — «customer focus», что означает фокус на клиенте. Обвинение в нехватке этого фокуса огорчает продавцов больше чем ревизия. Сообразив, как легко зеландцы ведутся на подобную демагогию, я стал нагло требовать скидок, льгот и дополнительных услуг там, где их не полагалось. И почти всегда успешно… Ну вот, что я говорил? Жена уже возвращалась, конвоируя длинного, тощего парня в униформе. Он нес контейнер с инвентарем. А на следующий день ангорцы исчезли. Нам сказали, что их купили. Надеюсь, им достались хорошие люди.
Eще в этом магазине был вот какой случай. Привезли новых котят. Мы — сразу к ним (жена опять была со мной). Видим — пять или шесть котят задорно гоняются за своими и чужими хвостами. A один скомкался как тряпица в дальнем углу. Ему явно нездоровилось. Полосатая шерстка всклокочена, под глазами засохли слезы. Иногда бедняга мяукал, но беззвучно — неслышно из-за толстого стекла. И эта беззвучность добивaла окончательно. Tут один из игравших котят выдрался из кучи-малы, подскочил к нему, напрыгнул… и — моментально все понял. Дальше — самое удивительное. Он не убежал, нет, а прилег рядом и тщательно вылизал больному заплаканные глаза. А когда тот пошевелился, приобнял его лапой за шею, будто сказал: «Лежи спокойно, брат. Я с тобой.»