— Уважаемые коллеги. Друзья…
И понял, что не в силах говорить заготовленную чушь. Болезненно улыбнулся.
— Ладно, чего там… Все сказано. Выпьем за мою счастливую дорожку.
Решение уволиться, бросить постылый город возникло спонтанно. Тотчас, боясь одуматься, подал заявление. «Пора обновить декорации… Врачи рекомендуют. — лгал знакомым. — На юг. На юг… Психологи советуют: раз в семь лет менять обстановку… Туапсе или Сочи, на месте разберусь…» На кафедре, естественно, сплетничали. Всматривались, кто из длинноногих учащихся слегка пополнел. Кто недавно болел или взял академ. Амурные подвиги филолога были секретом только в его воображении.
Короткий путь до общежития, там холодно, стыдно. Там диван, на котором педагог оттрахал четверть факультета. Квартира после развода оставлена жене и детям. Дети… Дети его знать не хотят. Жена, Галя, — тем более. Опять угодила в больницу с нервным расстройством. Говорят, нетвердо узнает близких. Кто же ей все-таки позвонил? Черт! А так славно все начиналось…
Темнота, влажный снег, двоятся пятна фонарей. Город исчерпавший себя, вымотавший тело и душу. Еще неделя — и он станет прошлым. В комнате укутался халатом, плеснул бренди, закурил. Уютно замерцал айпэд. Вместо фейсбука открыл записки. Душа требовала слов. Слова вставали на места, как пули в барабане. Я знаю, что такое мораль. Мораль — это не убий. Не укради. А в области секса морали нет. Есть темперамент.
Косметика — после. Отфильтровать банальности, красивости, повторы, лишние слова, выверить ритм. Убрать аллитерации, шипение, жужжание. А заглавие будет… Социальный суицид. Ммм… Язык сотрешь. Исповедь подонка? Ужасно. Или вот. Письма другу-беллетристу. Нет, нет… Почему бы нет? Тогда так.
*
Может, ты когда-нибудь напишешь обо мне. Если я раньше тебя уйду в иной мир. Что-нибудь умное, грустное. Чтоб жизнь моя прошла не зря. Я с недавнего времени стал худо понимать, что со мной творится. За три года потерял жену, детей: они не хотят меня видеть. Не разговариваю с отцом. Потерял дом, оставляю работу. Еду почти в никуда. Багаж — только шмотки и айпэд. Сомневаюсь, что бегство на юг мне поможет. Не представляю, чем я там займусь. От педагогики тошнит, но что еще я умею?
Вчера на собрании в ЛИТО избрали нового председателя. Говорили массу добрых слов. Боюсь, второй раз услышу их только на своих похоронах. Мне пишут студентки: как жаль, что вы уезжаете. Вы такой хороший. Для самых близких я плохой. Женщины… Их было много, и не только шлюх. При этом я убежден, что у меня лучшая жена на свете. Я люблю ее, но изменял. Еще до того, как она заболела, у меня была любовница-студентка. А уж после… Я стал недавно верить в Бога. Надеюсь, он меня простит. Я не хочу жить, братец. Еду на юг именно для того, чтобы не прыгнуть с моста в залив. Но море есть и в Туапсе.
Чувство вины, муки совести, запоздалое раскаяние — достаточно причин осудить себя. Приговорить себя. Таким как я не место среди нормальных людей. И все-таки охота разобраться напоследок. Где это началось? Когда? Думаю, в пионерлагере, на юге. Курьезная петля — я возвращаюсь в точку А.
*
Меня зовут Галя. Это я помню точно. Здесь они все называют меня Галя. Хорошее имя, а главное редкое. Непроизносимое татарское отчество я сменила еще в школе. Папа едва ли обиделся, хотя мне начихать. Он к тому времени нас бросил. Галина Михайловна — звучит неплохо. Годится для завкафедрой или декана. Однако, я не стала ни тем, ни другим. И вообще никем — из-за одного подонка. Я о бывшем муже, если что.
Я знала — моим научным руководителем будет только он. Самый умный преподаватель, лекций никто не пропускал. Плюс у Антона все защищались, даже высокие блондинки. Этих кукол, в смысле аспиранток, у него тогда было четверо. Одна хвалилась, что уже переспала с Антоном. Остальные пока мечтали. Я хоть и шатенка, данными Бог не обидел. Класса с восьмого говорили: похожа на Одри Хепберн. Лицом — да, но фигура у меня богаче. Из фильмов подучилась кое-чему. Поначалу он меня не видел. Еще бы, такие вешалки рядом. Я из любопытства включила Одри: элегантная простота, узкие юбочки, наивный взгляд. И бимбы отодвинулись в тень. Кроме того, у меня в голове не пластик.
Я не то, чтоб увлеклась им как мужчиной. Невысокий, плотный. Очки — самая заметная часть лица. Все это имело значение, пока Антон не откроет рот. Уболтать он мог хоть книжный шкаф. Мне-то в смысле экстерьера было из чего выбирать. Но особи попадались убогие. Весь из себя Орландо Блум, а получит гостинец — и в спячку. Самцы. Антон не такой, я это сразу поняла. Ему кроме секса много чего надо. Например, познакомиться (шутка). И мне.
Ухаживал ненавязчиво, без пафоса и спешки. Это и ухаживанием назвать трудно. Гуляли, беседовали. Кофе, стихи, театр… Он много рассказывал, чего на лекциях нельзя. Про диалоги Гумилева и чекиста Якобсона. Про душевную болезнь Цветаевой и самопиар Ахматовой. Про тайный шкафчик в кабинете Блока… Когда Антон говорил, его не хотелось перебивать или спрашивать. Хотелось одного, чтобы это не кончалось как можно дольше. И в постели тоже, хотя в другом, конечно, смысле. Вышло у нас так.
Поехали в Ленинград с друзьями, вчетвером. Прибыли вечером, Антон с хозяевами на кухне заболтался. Сокурсники его, кажется. Квартира огромная. Комнаты три, почти без мебели и жутко запущенная. Антон проговорил всю ночь, я заснула. Наши друзья удалилась в соседнюю комнату. Видимо, занимались сексом. Утром хвалили меня за крепкий сон. Ну, поехали в Петергоф. Июнь, белые ночи, сирень. Музыка, солнце и фрейлины в шелках…
Помню ощущение нереального счастья. Антоша увивался, пытался брать за руку. Языком молол безостановочно. Об истории города, дворцов, кто что строил и переделывал. Даже фонтаны знал, как называются. Он был звезда, только детсадовского типа. Не знаю, как лучше сказать.
Видимо, решил меня дожать. Вечером пошли на стриптиз. Это по-другому тогда называлось. Театр какой-то, но сильно откровенный. Антон купил мне розу за двадцать пять рублей, сумасшедший. Он почти двое суток не спал. Я раньше не видела, как стриптиз влияет на мужчин. Оба возбудились, у Антона появилось в глазах что-то такое странное… Теперь я знаю, что это. Похоть.
В квартире друзья наши снова потерялись. Антон поведал душещипательную историю: якобы у него было только раз. С методисткой из пионерлагеря. Она его заманила в комнату, дала водки. И он неотчетливо помнит, как там случилось и удалось ли. Это трагедия — в двадцать семь лет не знать мужчина ли он и так далее. Короче, убедил. Он стал ей дорог тем, что жил в тревогах. Она ему — участием своим. Секс был хороший. Понравился мне намного больше, чем… Не важно. Там просто лежала бревном, чтоб не отвлечь кое-кого от важных дел. Антон меня приятно удивил.
— А говорил, опыта мало. — пошутила.
Он тоже усмехнулся:
— Книги надо читать, девушка. И не только для удовольствия головы. Теория — мать практики.
Утром он задал надоевший вопрос.
— Знаешь, на кого ты похожа?
— Конечно, — говорю, — на Одри Хепберн.
— Нет, — Антон надел очки, — ты похожа на девушку, рядом с которой я хотел бы просыпаться каждый день. Воспитывать общего ребенка. Детей.
— И роди богатыря мне к исходу сентября.
Антон на секунду задумался.
— Времени мало. Лучше так. И роди мне… короля в середине февраля. Попытаемся?
— Только не сейчас.
К середине февраля он стал мне изменять. Или чуть раньше, не суть. Беременность и роды украшают дам только в фантазиях идиотов. И характер улучшают там же. Чем не повод сходить налево? А выдает запах. Женский нюх, и так чувствительный, обостряется до сумасшествия. Особенно если муж пахнет грязными девками. Антона стали чаще посылать в командировки. Конференция, семинары, выездные лекции… Устроить это при его связях было легко. Возвращался довольный, с цветами, подарками. И с запахом чужого. Мне это померещилось, — внушала я себе, — мне померещилось. У меня лучший муж на свете. Много работает, хорошо получает, все несет домой. Не пьет, любит дочь…
В этом самогипнозе я жила пятнадцать лет. Без малого пятнадцать лет! Согласилась на второго ребенка. Антон уговорил стать домохозяйкой. С помощью родителей купили двушку на спальной окраине. Начали откладывать Кате и Андрюше на университет. Дочь мечтала о филфаке МГУ… Глянец, а не семья: известный профессор, молодая жена, красивые, смышленые дети. После того, как он заразил меня веселенькой болезнью, спали врозь. На приеме в больнице чуть не сдохла от стыда, думала: убью. Но смолчала. Только попросила его больше меня не касаться.
Когда появились цыгане, я была дома одна. Услышала неместный гам на лестничной площадке. И лай. Я посмотрела в глазок. Цветасто одетые люди кричали невнятно соседям через дверь. Вот же напасть… Опять менять домофон. Вдруг быстро надвинулось чье-то лицо. Темный глаз встретился с моим. И я отомкнула замок.
*
В элитный пионерлагерь меня рекомендовали как лучшего студента. Вожатых набирали из многих педвузов страны. Разумеется, я согласился. Целое лето на море! На всем готовом, плюс зарплата. К несчастью, мне достался старший отряд. Линия между вожатыми и подопечными здесь тонка, почти размыта. Девятиклассники-акселераты. Светловолосые модельки с наивными лицами и загорелыми конечностями. Низко расстегнутые блузки, высоко обрезанные шорты. Отшлифованные морем и солнцем ноги… Воздух был отравлен кокетством, запретными намеками, страстями. Звон цикад мешал уснуть. После отбоя мальчики лезли к девочкам, но чаще наоборот. Сохранять невозмутимость мне удавалось с трудом. Отрядные лолиты то и дело пытались убраться в моей комнате. Когда на дискотеке объявляли белый танец, мне приходилось скрываться. Помню, ехали в автобусе с уборки яблок. И первая мисс лагеря, Даша Бессчастная, якобы не отыскав сиденья, уселась ко мне на колени.
Самоудовлетворение мне не помогало. Не помог даже роман с методистом Ангелиной. Возможно потому, что она была невысокой и темненькой. А еще — слишком быстро и украдкой приходилось действовать. Неуставные отношения между персоналом грозили отчислением. Не говоря уже про отношения персонала с воспитанниками. Даже намек мог сломать жизнь. Думаю, тогда во мне поселилось это болезнь. Фиксация на юных блондинках модельного типа. Все мои шлюхи такие. И все студентки тоже, которых поимел. Сначала они были моложе вдвое. Затем — втрое. Правильно — жены стареют, а студентки второго курса — никогда. Я знаю, что использовал статус профессора, власть. Тем не менее, любил их, как ни дико это звучит.
Я так и не отважился сознаться жене в первой измене. Проститутки — не в счет. Это не измена, а так, снятие давления в котле. Галя уехала в отпуск тогда с маленькой дочкой. Два года Кате было. И в тот же день, вечером, ко мне заходит Ася обсудить реферат. С двумя стаканчиками мороженого зачем-то. У меня было шампанское. Налил, она предлагает: «Давайте на брудершафт». Она еще долго была на «вы». Выпили. Ася говорит: «На брудершафт просто так не пьют». Ну и что мне было делать?
Ей восемнадцать, мне тридцать шесть, я счастливо женат. Но я подумал тогда, если объясню Асе, что люблю жену, хочу быть верным, то сваляю дурака. Мне просто голову снесло, и было от чего. Я хотел жене признаться, но… Короче, явился на вокзал. Обнял их. Катя в смешной панамке: «Папа плиехал! Папайка зласуй!» Как сказать жене? Плюс Ася замуж не хочет и семью разбивать тоже. Ну вот.
Хочу верить, что ты напишешь про меня. Именно поэтому настолько с тобой откровенен. Если пытаюсь сам, выходит какая-то бесстыжая неправда. Потому что все непросто. Вслух непросто объяснить, когда о себе! Ведь эту студентку я тоже искренне любил. Тут можно говорить часами, а верных слов не отыскать. Я знаю, что такое мораль. Не убий. Не укради. Но в области секса морали нет. Есть темперамент. Мораль в области секса изобрели попы и фригидные женщины. А может только фригидные женщины, без попов…
*
Цыгане затолкались в прихожую. Две тетки, чумазый ребенок с пальцем в носу, бородатый мужик и собака. Дворницкой породы, упитанная, грязная. Шерсть клоками. Завоняло мокрой псиной.
— Нам бы воды попить, дочка. — произнес бородатый.
— А мы тебе погадаем!