– Держите, сеньоры. И не вздумайте платить – это подарочек. И передавайте сеньоре Людовике мой поклон!
На площади по-прежнему шатались любопытные, но Бласко и Жиенна не стали ни с кем больше разговаривать. Быстро зашли в церковь, поставили на алтарь Девы по свече в благодарность за легкое путешествие, вышли, сели на коней и отправились в усадьбу. До нее было мили три, солнце еще стояло высоко, и можно было ехать не торопясь, разглядывая окрестности и наслаждаясь хорошей погодой и лакричными леденцами.
– Как тебе эта милая народная забава? – отъехав от села на полмили, спросила Жиенна.
– Кровожадная очень, – Бласко вздохнул. – И древняя. Какой-то языческий обряд, а, как думаешь?
– Само собой, – кивнула инквизиторка. И тоже вздохнула:
– Но таких обрядов везде хватает. Конечно, не таких зверских, но всё равно везде что-нибудь такое древнее есть. Особенно по селам. Пока народ старым богам, демонам или фейри жертвовать не начинает, на эти игрища глаза обычно закрывают. Но всё равно – живого барашка вот так на части рвать… как-то это чересчур.
Бласко огляделся. Дорога шла через характерный для Салабрии ландшафт: неровные пустоши с вереском и ему подобными растениями, с кустами и каменными глыбами, кое-где – одиночные деревья или купины, и повсюду – овцы. Много-много пестрых салабрийских овец, знаменитых отличным мясом и курдючным салом. Попадались и белые крупные овцы местной же тонкорунной породы. Шерсть они давали более грубую, чем сальмийские тонкорунные, так что из нее в основном делали разнообразные войлоки, пряли толстую вязальную нить и ткали теплые клетчатые пледы. Овцы были главным богатством Салабрии. И свиньи тоже, но свиней тут свободно не выпасают, не та порода. Так что по пустошам паслись только овцы, насколько хватало глаз. И неудивительно, что здесь до сих пор живы древние обрядовые игры, связанные с этими животными, и что местные придают этим играм такое большое значение.
– А что ты там сказал насчет того, что подумаешь об этом развлечении? – глянула на брата Жиенна. – Неужели захотел поучаствовать?
– Надо же было что-то сказать, – Бласко кинул в рот еще один леденец. – Хотя, если бы дело не касалось рванья на части живого барашка, то я б в таком чем-нибудь как раз и поучаствовал. Любопытно, насколько местные парни крепки и ловки… Хм. А знаешь – надо бы уточнить правила. Если не имеет значения, довозит победитель живого барашка или нет, лишь бы целого, то, скажем, доскакать до барашка первым да и быстренько его пришибить силовым ударом покрепче… то ведь мертвому барашку уже всё равно, рвут его на части или нет. Ведь его потом в любом случае зарежут, даже если он это таскание переживет.
– Языческий же обряд, – напомнила ему Жиенна. Бласко пожал плечами:
– Не больше, чем мартиниканская игра в мяч или рыцарский турнир. Они тут эти игры к тому же наверняка Матери и Мастеру посвящают. Нет, точно разузнаю подробнее о правилах. И если барашка можно сразу пришибить, чтобы не мучился, то, пожалуй, поучаствую.
– С ума сошел. Хочешь, чтобы тебе голову разбили или ребра сломали? – обеспокоилась Жиенна, заметив у брата в глазах азартный блеск.
– Пусть попробуют, – усмехнулся паладин. – Зря, что ли, меня в Корпусе гоняют?
– Магию-то открыто применять нельзя. Помнишь же, что бабушка написала? – вздохнула сестра.
Бласко тоже вздохнул. И верно, сеньора Гонзалез, приглашая внуков к себе, настоятельно просила их никак не афишировать, что они – маги. Местные об этом знать не должны. Ради такого Бласко даже волосы подрезал на целых десять дюймов и в хвост завязал вместо косы. Здешние маги тоже носили косы, как знак своей профессии, хоть и не все. Но мужчина с косой в Салабрии – однозначно маг, тут без вариантов.
– Магию, положим, нельзя. Но я и без магии много чего могу. А к тому же, если мы скажем правду… ну, что мы паладин и инквизиторка… то наши умения никого особо не удивят. Главное, совсем уж откровенную магию не показывать. Как думаешь, паладинство и инквизиторство в глазах местных кабальерос, то есть гидальгос – достойные занятия?
– А черти их знают, надо у бабушки будет спросить, – Жиенна поерзала в седле, огляделась, и, убедившись, что вокруг никого, кроме овец, нет, остановила своего мерина. Бласко тоже остановился. – Постой тут, я по своим делам сбегаю.
Она скрылась за камнями, а Бласко, пользуясь тем, что она его не видит, спешился и справил нужду на обочине. То, что им обоим сразу приспичило, его не удивило – у близнецов с детства такое явление было делом обычным. Есть, пить, спать и по нужде им всегда хотелось одновременно, болели они тоже только вместе, и более того – когда Жиенна вошла в возраст созревания, Бласко порой чувствовал ее боли и неудобства во время месячных. А когда ему в кадетстве случилось сильно отравиться в сомнительной траттории, то и Жиенна слегла с больным животом, хотя она-то в ту тратторию даже не заглядывала. Их родители, зная о таком их свойстве, надеялись, что у них еще и мажеская синергия обнаружится, что даст им шанс хоть так, но сравняться в силе с родней. Но синергии не случилось, хотя с некоторых пор, когда их мистические способности развились получше, нечто, похожее на синергию, у них иногда возникало.
– Бласко! – вдруг раздался голос Жиенны. – А подойди сюда.
В ее голосе звучала смесь легкого удивления, любопытства и недоумения. Бласко пошел на голос, и за третьим валуном от дороги увидел Жиенну, склонившуюся над растерзанным овечьим трупом.
– Посмотри, – сказала она. – Как думаешь, что это?
Бласко тоже наклонился. Труп был свеженький, овца погибла от силы час-полтора назад.
– Жуть какая, – паладин провел рукой над останками. И верно, несчастная овца выглядела так, словно кто-то очень огромный и страшно зубастый вырвал ей живот со всеми внутренностями, а затем вскрыл ребра и попытался вывернуть животное наизнанку, но то ли не успел, то ли не смог. Бласко почувствовал легкую тошноту, глянул на Жиенну – та тоже чуток позеленела. Паладин внимательно оглядел траву вокруг, даже пустил три поисковых огонька в разные стороны, пытаясь найти следы неведомой кровожадной твари. Жиенна присела у овечьей головы и, медленно шевеля пальцами правой руки, принялась «читать» тонкий план на предмет мистических воздействий.
– Слушай, странно как-то, – она подняла голову и посмотрела на Бласко. – Я ничего такого не ощущаю, кроме обычной эманации смерти. Мучительной смерти, правда… но кроме этого – ничего. А ты?
– Я тоже, – признался паладин. – Ни магических, ни фейских или демонических воздействий. Но, холера, не могут же это быть волки. Волки так не делают, да и тушу бы не бросили, растащили бы по частям. И знаешь – даже бестиями не воняет. Вот сколько ни пытаюсь почуять – пусто.
– А некромантию чуешь? – Жиенна вынула из ножен свой кинжал и отвернула овечье ухо, чтобы рассмотреть клеймо. – Я чую что-то такое… на самой грани моего чутья.
Бласко снова прислушался к ощущениям. Но он был не очень чувствителен, ему больше давались воздействия и боевые умения.
– Не пойму, – он потер лоб. – Что-то таки есть, ты права. Но какое-то такое… ускользающее, какое-то очень неопределенное. Эх, были б с нами Оливио или Робертино, они б почуяли куда больше. А главное – тут следов вокруг никаких нет. На этой траве, конечно, хрен чего разглядишь, но всё ж… только овечьи следы и всё. Что делать будем?
– Сейчас – ничего, – выпрямилась Жиенна. – Клеймо запомни. Лавочник же говорил – у них овцы от волков сильно страдают… вот надо бы на этот счет порасспрашивать поподробнее, но осторожненько. Сначала у бабушки спросим, а там можно будет и с местными поговорить. И… знаешь, давай ехать. Стремно мне как-то тут стало и неуютно…
Выйдя на дорогу, Бласко на всякий случай вынул меч из вьюка и надел на себя перевязь. Жиенна тоже опоясалась своим инквизиторским мечом. Стало спокойнее, но всё равно близнецы пришпорили лошадей.
Вскоре дорога повернула в сторону, обходя взгорок, а за этим взгорком открылся другой взгорок, скалистый и довольно крутой. На нем громоздилось удивительное строение: как будто кто-то решил слепить дворянскую усадьбу из чего попало. Приземистый краснокирпичный двухэтажный домик с маленькими оконцами и плоской крышей с деревянной верандой на ней, к нему примыкала бочонкообразная башенка в три этажа, из серого кирпича, с конической черепичной крышей. С другой стороны домика тянулась низкая пристройка, а к ней лепилась высокая тонкая башенка из белых известняковых блоков, с крышей из шиферного сланца. На крыше башенки торчал покореженный металлический шпиль. Вокруг этого строения как попало росли кривые деревья неухоженного сада, а вела к нему мощеная плитами дорожка, обсаженная кряжистыми древними дубами.
– Усадьба Роблесов, – сказал Бласко. – Какая-то она такая же заброшенная на вид, как и восемь лет назад.
– Почему же, вон, гляди, во дворе виднеется веревка с бельем, – показала Жиенна. – И коза бродит между деревьев.
– Ну разве что. А так – как была развалюха, так и осталась. Интересно, что нам про этого ученого мэтра бабушка Людовика расскажет.
Бабушкина усадьба еще не была видна – мешал другой взгорок, через который надо было переехать. Когда близнецы поднялись на его гребень, то увидели широкую озерную долину. Место было красивым: изогнутое полумесяцем узкое озеро лежало между невысоких пологих холмов, поросших всё теми же вереском и кустами, и усыпанных известняковыми валунами. Восточный, выгнутый берег был обрывистым, краснел глиной и белел песком, западный, вогнутый – пологим, зеленел травой и камышом. Над озером и стояла Каса Гонзалез, усадьба бабушки Людовики – сложенный из известняковых блоков квадратный в основании дом высотою в четыре этажа, с четырехскатной черепичной крышей и с двумя длинными низкими пристройками. Одна пристройка имела два этажа, вторая – один, но зато на ней торчали две маленькие пузатенькие башенки, а на двухэтажной – еще одна башенка, потоньше и повыше. Вокруг дома рос большой и ухоженный фруктовый сад.
– Странный дом, – сказала Жиенна, разглядывая усадьбу. – Мне и раньше он казался странным, а теперь и подавно. Да и усадьба Роблесов тоже…
– Это Салабрия, здесь всё, хм, странное, – пожал плечами Бласко. – Поехали, уже солнце садится, да и жрать что-то хочется. Надеюсь, на ужин будет что-нибудь удобоваримое.
Встречать близнецов вышли сама бабушка Людовика, их дядя Эрнандо и несколько слуг. Бабушка, невысокая, но очень на вид бодрая старушка семидесяти лет, приезду внуков очень обрадовалась. Дядя Эрнандо, угрюмый мужчина сорока пяти лет, пробурчал положенные приветствия, пожал Бласко руку и сказал:
– Ну, выросли-то как, а! И сразу наша кровь видна, ни капли сальмийской.
– Да, красавцы писаные, не то что мои другие внуки, – кивнула бабушка. Глянула на наследника и добавила:
– Ну кроме Максимильяно, конечно.
Дядя усмехнулся:
– С Максимильяно в красоте мало кто сравниться может, что да то да. Вот бы ему еще ума побольше, к красоте-то… Ничего, ум – дело наживное… Эй, Дамиан, лошадей прими у молодых сеньоров! Карлотта, вещи занеси в их комнаты, да постель там постели. И мыльню вели натопить. А вы проходите, хоть мы вас завтра ждали, а не сегодня, но сейчас быстро всё обустроят. А поужинаем чем боги послали, завтра уже хороший обед приготовят.
Бласко и Жиенна последовали за дядей и бабушкой. Слуги занялись их лошадьми и вьюками. Близнецы не сомневались, что в их вьюки будет сунут не один любопытный нос, но не особенно на сей счет переживали: ни Бласко, ни Жиенна не брали с собой в отпуск паладинский мундир и инквизиторское облачение, потому посудачить слугам будет не о чем.