XII
Докладчик остановился. Хозяин поблагодарил его и спросил: "Нам всем хотелось бы знать, что считает Германия, принадлежит ей по праву?"
"Это политический вопрос", – уклонился Робби – "он вне моей компетенции бизнесмена. Гитлер говорил в своих многочисленных выступлениях о том, что он хочет".
"Да", – вступил в разговор сенатор де Вендель. – "Но он имеет в виду то, что он говорит? Он сказал нам: 'Я не хочу никаких чехов'. но теперь начинает казаться, что он хочет Прагу".
"Ну", – ответил американец, – "по-видимому, он имел в виду ответить действием, и тогда мы оба узнаем". Мужчины за столом засмеялись, но в их смехе не слышалось веселья. "Я никогда не встречался с герром Гитлером", – добавил Робби, – "но мой сын хорошо его знает".
Так компания обернулась к этому сыну, выросшему во Франции, ведшему себя правильно, давая своему родителю вести разговор. "Вы встречались с Гитлером после того, как вы в последний раз говорили с нами?" – спросил Мерсье, который контролировал большую часть электроэнергии своей страны.
Ланни ответил, что был в Мюнхене во время Пакта четырех держав в сентябре прошлого года и вскоре после этого имел беседу с фюрером в Коричневом доме. Фюрер казался очень веселым и довольным урегулированием. Он весьма высоко отзывался о красноречивом заявлении Чемберлена о мире. Он называл себя человеком мира.
– И вы считаете, что он имел в виду ограничить свои требования возвращением Рейху тех территорий, где проживают более пятидесяти процентов немцев?
"Я хотел бы дать вам тот ответ, который порадовал бы вас", – ответил Ланни. – "Но я узнал, что герр Гитлер является человеком настроения. Я бы сказал, что он имеет в виду то, что говорит, когда он говорит это. Но позже возникает какое-то новое обстоятельство, и он думает что-то другое". Это был ответ человека, который понимает, что его слова повторят, и который планировал в скором времени поехать в Германию.
Началось обсуждение, в котором все высказывали свое мнение, и Ланни слушал с большим вниманием, переводя глаза от одного выступающего к другому, и думая свою собственную думу с неортодоксальными мыслями. Это были люди денег, хозяева жизни Франции. Они говорили рабочим, где жить и какую работу выполнять. Они говорили редакторам, что печатать, и, таким образом, доносили французской публике, во что верить. Они говорили политикам, как голосовать, а это означало, указывать полиции, кого арестовывать, и солдатам в кого стрелять. Они устроили экономическую жизнь страны так, что нельзя купить заколку на платье жены или гвоздь для подковы лошади, не платя им дань. Здесь сидели они, наслаждаясь своими деньгами, насколько это было возможно. Им надо было постоянно думать, как защитить их и увеличить их. Две проблемы, которые были в основном одинаковы. Так как для того, чтобы удержать деньги, необходимо иметь их больше, чем у того парня, который старается их отнять.
Поэтому они были здесь, пытаясь выяснить, как получить больше денег, чем денежные воротилы Германии, которые превращают свои деньги в инструменты войны с целью подчинить себе денежных воротил Франции и лишить их денег. По крайней мере, это было то, чего боялись французы, и поэтому они собрались по зову своего денежного руководителя. Они действительно не могли думать ни о чем другом, потому что они были людьми денег. Деньги сделали их, и деньги держали их там, где они были. Деньги делали все возможным, а отсутствие денег делало все невозможным. С их деньгами все они были всемогущи, и без их денег они будут несчастны. Старые полубольные изгои, униженные и никому не нужные. Все, кто был рядом с ними, все, с кем они имели дело, думали об их деньгах и хотели что-то от них. Как может кто-нибудь думать о чем-то, кроме денег в таком мире денег?
У Ланни, наблюдавшего за ними и слушавшего их выступления, возникали старые вопросы: "Они глупы? Они безнравственные люди?" И, как всегда, ответ зависел от стандартов суждения. Они были тем, какими их сделал этот мир. Они были частью целой эпохи, этапом цивилизации. Системы, которую они называли бизнесом и которую Ланни называл капитализмом. Они имели одно и то же присловье, что и американцы: "Les affaires sont les affaires" бизнес есть бизнес. Но если говорить так, то нужно отбросить моральные соображения в сторону, как не имеющие значения. Человеческое братство и отцовство Бога были праздными мечтами. Свобода, равенство и братство были приманкой, чтобы поймать голоса. Единственный вопрос был, сколько стоит? Поэт Расин писал: ""Point d'argent, point de Suisse!" Нет денег, нет швейцарцев, имея в виду швейцарскую гвардию. Солдат можно было нанять, и если хочешь защитить свою жизнь, то плати стоимость плюс прибыль.
Так обстояли дела на этом ужине. Эта элегантность, это сложное наследственное достоинство, эта освящённая временем, постоянно проявляемая любезность, все это было ширмой. Эти люди сюда пришли не для дружбы, не для хорошего ужина, не за красивые глаза Робби. Они пришли, потому что Робби владел самой смертоносной машиной для убийства в мире, самой высоко летающей и самой быстрой. Сам Робби никогда не убивал никого в своей жизни. И вероятно, что эти французские господа никогда не делали этого. Они были членами "двухсот семей", правителями Франции, которые убивали, подписывая бумаги, и говоря по телефону, а также задавая вопросы и выражая мнения за сигарами, кофе и ликерами. Они не убивали в розницу, только оптом, и предпочтительно миллионами. На их руки не капала кровь, а на их совести не было даже вины. Они убивали по закону, вежливо и с достоинством. Если кто-то назвал бы их глупыми, то они знали бы, что человек был невоспитан, и если кто-то назвал бы их безнравственными, то они знали бы, что он был опасным большевиком.
"Оказалось, что мы должны обязательно иметь самолеты". – Так Шнейдер подвел итог дискуссии. "Мы не можем быть уверены, будем ли мы использовать их против Германии или против России, но в любом случае, желательно их иметь". – Он сказал это с улыбкой, но это был действительно очень серьезный вопрос, правители Франции не могли составить свое мнение, кого они выбрали врагом.
XIII
Кто-то, должно быть, дал команду, ибо события стали происходить сразу же после этого ужина. Президент Бэдд-Эрлинг Эйркрафт был приглашен на конференцию с Ги ля Шамбром, новым министром авиации. Просто еще одним политиком, по мнению Робби, он ничего не знал, а только контролировал голоса в Палате депутатов. Так делались дела во Франции. Кабинет менялся каждый год или около того, большая перетасовка, и каждый должен был знать всё, а в результате никто ничего не знал. В какой бы стране Робби Бэдд не был, он мог бы рассчитывать на дискуссию с политиками.
Но в министерстве были подчиненные, знавшие свое дело, и прибыли армейские офицеры, знавшие больше, чем даже Робби. Также пришло приглашение для отца и сына в американское посольство, через дорогу от отеля. Посол хотел видеть их по срочному делу. Он был старым другом Ланни. У них были одни и те же идеи и идеалы в дни мирной конференции двадцать лет назад. Уильям Буллит, богатый филадельфиец, недавно был послом в Стране Советов, и возненавидел её всем сердцем. Теперь, как посол во Франции, он пылко работал против франко-русского союза.
Почему всё внезапно изменилось? У Ланни не было никакой возможности спросить его. Все, что он узнал, было, "Билл" хотел, чтобы Франция получила американские самолеты, и сделает всё возможное, чтобы добиться этого. Он узнал, что у Бэдд-Эрлинга был контракт на производство самолетов для американской армии, и в настоящее время Армия получает их. Он хотел согласия Робби поставить этот вопрос перед президентом Рузвельтом и получить от Армии эти самолеты для французов. Он даже хотел, чтобы Робби забрал самолеты из Армии и внес в них изменения, которые требовали французы. Захочет ли Робби отправить пилотов испытателей во Францию, и инженеров, чтобы обсудить эти вопросы?
"Я согласен", – сказал президент Бэдд-Эрлинг, – "если они оплатят расходы". Он сел на трансатлантический телефону и приказал двум своим лучшим специалистам прибыть вместе с секретарем, который знал бы французский язык.
Им повезло сесть на быстрый пароход, самолет встретил их в Шербуре. Такси доставило их в Крийон, и они пошли работать даже не имея времени умыться.
В гостиницу приходили различного рода чиновники. Они занимали у Робби весь день, а социальные обязанности отбирали у него ночное время. Это было, как будто кто-то сказал: "Этот американец очень важен, и его и его сына необходимо отнять у немцев". Приглашения приходили больше, чем Робби мог их принять. Когда он ворчал, а его сын улыбался и говорил: "La patrie est en danger" – боевой клич старой французской революции.
XIV
Во Франции женщины не голосовали, они интриговали. Этим искусством они владели несколько сотен лет, и все эти годы они совершенствовались. Они знали, как льстить и обхаживать, искать благосклонность и предоставлять её. Они умели выведывать секреты, а также делать тонкие намеки, а при случае угрожать. Они могли найти слабые места и играть на них, устроить скандал и повторить его деликатной инсинуацией, возможно, даже её выдумать. Они понимали мужчин, и как получить то, что они хотели от них. Как только какой-нибудь пылкий молодой человек из народа наберёт голоса и достигнет политической власти, то к нему придёт изысканная знатная леди, готовая пристать к нему и руководить его карьерой. Из-за этого она получит славу и возбуждение от власти, возьмёт верх над соперниками, которые, возможно, в прошлом ее оскорбляли. Между прочим, это была служба своему классу, способ сохранения французского консервативного правительства, сохранения стабильной политики.
Американский производитель самолетов и его сын были приглашены на soirée в дом богатой маркизы де Крюссоль, красивой голубоглазой молодой дочери семьи, сделавшей состояние на консервировании сардин, и жены французского аристократа. Ланни, знавшей всё, сказал, что они не должны пропустить это, так как здесь они, вероятно, встретятся с премьером Франции. И они не пропустили и пришли. Эдуард Даладье был человеком из народа, сыном пекаря, начавшим карьеру скромным учителем лицея. В политике он начинал радикальным социалистом, что во Франции означало либерализм и антиклерикализм старой традиции. В настоящее время на шестом десятке он был полноватым, грузным политиком, который узнал, что в общественной жизни своей страны было мало чести и доброй воли. Вместо того, чтобы кричать об égalité, он пытался сохранить свой кабинет, выяснив, как поддержать интересы большого бизнеса Франции. Он был благонамеренным человеком, но благоговеющим только перед богатыми и аристократами и страдающим нерешительностью, общей болезнью в своей стране на данный момент.
У него всё походило на капитана корабля в шторм, гнавший его в сторону скал. Капитан должен знать, что делать, но он не знает, и все от первого помощника до юнги кричат ему в уши. А чьим советом он должен воспользоваться? Даладье выслушал умиротворителей и уехал в Мюнхен и подписал документ Гитлера. Вернувшись домой, он нашел огромную толпу в аэропорту Ле Бурже и ожидал, что его затопчут, но они отнесли его на своих плечах к Триумфальной арке. Он думал, что все успокоится. Но, увы, спустя четыре месяца эти лавры увяли, и каждый оскорблял его. В его кабинете шла война между категоричными, твердолобыми мюнхенцами, и теми, кто хотел ехать на двух лошадях сразу, дружить с Гитлером и сохранить русский альянс, который мог понадобиться позже. Никто не ожидал большой лояльности во французском кабинете, ибо все его члены знали, что это было временным делом, и полдюжины надеялись занять место своего шефа. Так же происходило и в социальной жизни. Лицемерные друзья роились в доме его amie, ели его еду и пили его вино, выбирая случай свергнуть его и вцепиться в его политическую глотку. Вот так это было. А Робби и его сын встретили Бонне, министра иностранных дел, длинноносого с широко раскрытыми глазами, с его прогерманской женой. Эррио с очаровательной молодой актрисой из Комеди-Франсез. И Поля Рейно, министра финансов и неутомимого маленького интригана против Даладье, его начальника. Ланни сообщил, что у Рейно был шанс получить должность премьер-министра, так что было необходимо сделать что-то приятное ему и его amie, мадам де Партес. Нервная, впечатлительная, с глубоко сидящими глазами, она была каждой бочке политической затычкой, реакционеркой и другом всех мюнхенцев. Робби лучше поладил с ней, говоря, не то, чтобы он хотел бы помочь la patrie, а что он пытается заработать деньги как предприниматель, и что он не забудет наградить тех, кто ему помогал.
Но у этой роли также были недостатки. Франция была бедной, а ее налогоплательщики выполняли свои обязанности с большой неохотой, по отзывам всех политиков, которые должны были так говорить в целях сохранения своих политических жизней. Действительно это было сомнительным делом, чтобы тратить большие суммы за рубежом, предоставляя работу жителям в Коннектикуте, которую работники во Франции были в состоянии и готовы выполнять. А спешка при покупке самолетов была признанием, что кто-то проявил небрежность. А кто хотел взять на себя это бремя? На приемах и ужинах с посетителями из-за рубежа все будут вежливы, но будет большой процент желающих, чтобы они вернулись туда, откуда они прибыли, или прямо к чёрту.
Такая обстановка требовала понимания и такта, и в ней Робби была необходима неустанная помощь своего сына. Ланни, похоже, кроме этого было нечего делать, и он был настолько полезным, что Робби настоял на оплате его счетов компанией. Ланни знал большинство вовлеченных личностей. А если он не знал, то умел это выяснить. Он внимательно слушал все, что было сказано, и если задавал вопросы, то только для того, чтобы помочь Робби разобраться до конца в каком-то важном деле. Только изредка, когда отец был поглощен техническими вопросами, планами и спецификациями и ценами, Ланни запирался в своей комнате и ничего не говорил о том, что там делает. В Вашингтон Большому боссу будет напечатан и отправлен ещё один доклад.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Предвестники нависшей угрозы
13
I
"GAY PAREE" (Весёлый Париж) уже никогда не будет таким. Люди, имевшие деньги, казалось, не видели у них конца, и тратили их так, как если бы они боялись, что у них не хватит времени их потратить. На модных торговых улицах сразу за отелем Крийон элегантные дамы выходили из своих лимузинов, чтобы осмотреть драгоценности, меха и предметы роскоши, которые были привезены со всех уголков мира, чтобы искусить их воображение. Шляпники, портные осматривали их, обсуждали их "стати" и шептали советы, как усилить их прелести. Предыдущим летом король и королева Англии были с государственным визитом в городе. Королева меняла свои одежды три раза в день, и все, что она носила, было сфотографировано и поминутно изучено. Так что теперь в одежде был "английский тренд". Все дамы просили быть одетыми à l'anglaise. "Но, конечно же", – бормотали кутюрье, – "Все моды пришли отсюда, они все принципиально французские". Для того, чтобы стать одной из "десяти лучше одетых дам", не надо ехать в Лондон для ансамбля!
По вечерам блестящие лимузины выстраивались перед особняками, где две сотни семей давали приёмы и развлекали друг друга. А в окрестных театрах, шикарных ресторанах и ночных клубах шампанское лилось рекою. На сценах можно было увидеть сотни молодых женщин, с кожей, окрашенной во все цвета радуги, танцующих danse du ventre или что-то ещё, что могло возбудить пресыщенных стариков, толпящихся у рампы. Французы скажут, что такие развлечения были только для туристов, и что парижане не посещают их. И, возможно, что читатели газет могли бы найти это забавным, если кто-либо взял на себя труд устроить перепись.
Роскошный город удовольствий был окружён пригородами со старыми и новыми заводами, где рабочие ютились в переполненных пятиэтажных многоквартирных домах, стандартных для городов на всех пяти континентах. Снова наступали тяжелые времена. Массы были отданы на милость экономических сил, которые они лишь смутно понимали. Они жили в условиях нищеты и неуверенности, а их недовольство переходило в ненависть к их хозяевам, чей образ жизни демонстрировался в витринах, в газетах и на экране кинотеатров. Великая мировая столица моды был адом классовых антагонизмов. Рабочие видели в богатых погонщиков рабов с бичами, в то время как для богатых рабочие были дикими зверями в клетках. Где запоры сделаны не из стали, а из законов и установлений, которые теперь оказались на грани разрушения.
Ланни ходил по улицам этого древнего города, в одних местах настолько великолепных и так и в других в такой же степени гнетущих. Город был одним из его домов с детства. В его зданиях и памятниках он читал историю тысячи лет, в то время как другие места будили его воспоминания о приключениях с юности. Он знал, что Париж был осажден и оккупирован более чем один раз, что он был ареной революций и гражданских войн, но всегда ему удавалось выжить. Несомненно, что он переживёт все бедствия, которые были у него впереди. Но, зачем страдания, бесполезная трата жизненных сил! Страдания бедных, которые не играли никакой роли в славе завоевателей, в коррупции политиков, в вине предателей, но кто будет платить своей кровью и слезами на промахи и преступления!
Этот светский человек, кого в юности называли плейбоем, и кто до сих пор был одет и вел себя, как плейбой, остановился перед одним из киосков и обозревал на прилавке книги, газеты и журналы. Его сердце обливалось кровью и приходило неописуемое горе при взгляде на безумие, глупость, растрату человеческих усилий, которое было воплощено на прилавке! Ему не нужно платить ни гроша, чтобы оценить это. Ему даже не нужно читать заголовки. Названия газет рассказали ему всё. Эта пара, самые респектабельные газеты находились под контролем барона Шнейдера и его Комите де Форж. Они финансировали Огненные кресты, а затем, более тайно Кагуляров. Несколько газет были на содержании у нацистов и публиковали материалы, поставляемые им немецким министром пропаганды и народного просвещения. Эта газета представляла упадочных и довольно глупых роялистов, а другая была органом беспощадных "Королевских молодчиков". А здесь была газета Пьера Лаваля, предателя друзей народа, и как такой мерзкий человек мог появиться во французской общественной жизни. Рядом с ней, орган коммунистов, следующий партийной линии, которую не так легко предвидеть. Жалкой казалась газета Леона Блюма, старого друга, которого Ланни больше не осмеливался посещать. Он оставался еще вице-премьером, но с минимальным количеством власти, требуя защиты того, что осталось от Чехословацкой республики, и публично признавая свою грубую ошибку, не сумев защитить Испанию.
II
Через эти темные джунгли французской общественной жизни пробирались нацистские охотники, вооруженные самым смертоносным из всех видов оружия, золотом. Казалось, что они имеют его в неограниченных количествах. Аристократические и элегантные агенты покупали издателей газет, политиков, светских дам, влияние которых ценилось в гостиных. Вращавшиеся в менее высоких кругах, но не менее хорошо обученные агенты под сотней разных прикрытий сводили знакомство с клерками в военных учреждениях, работниками оборонных заводов, теми, кто имел доступ к секретам, которые могли бы быть полезными для страны, готовящейся напасть на своих соседей.
Тот факт, что нацисты так готовились, и что их бизнесмены, коммивояжеры, ученые, студенты, художники, туристы, работали на десятки правительственных учреждений, эти факты были известны всем, кто хотел их знать. Но эти обвинения утонули в общем шуме французской журналистики, французской политики, французской интеллектуальной жизни, в которой слова фашист и нацист, коммунист и большевик стали не больше, чем ругательством, и никто больше не воспринимал их буквально. Назвав своего противника cochon, никто не думал, что он хрюкает и ест из корыта, а назвав его chien, никто не думал, что он бегал на четырех лапах и поднимал одну из них в общественных местах. Это только означало, что он мешался и его ненавидели.
На одном ультра-светском soirée Ланни и его отец столкнулись с Куртом Мейснером. Робби довольно долго не встречался с ним, и теперь обрадовался встрече, продемонстрировав это. Музыка высоколобых ничего не значила для производителя самолетов, но другие люди восхищались ею, и Робби восхищался Куртом, как человеком, который выбрал себе дело и добился в нём успеха. Достойный и самодостаточный человек, а не длинноволосый и жирный гений. Тот факт, что Курт был секретным агентом германского генерального штаба в Париже во время мирной конференции, не беспокоил Робби. Он об этом не знал, пока все не закончилось, а потом он подумал, что это была хорошая шутка. Тот факт, что Курт сейчас играет ту же роль, и играет её в течение нескольких лет, должен был беспокоить только французов, если они считают это нужным. Робби знал, что все страны Европы шпионили друг за другом, он и сам нанимал множество секретных агентов.
Знал ли Курт, что Робби теперь собирается поставлять французам самолеты? Конечно, его делом было знать, а он был эффективным работником. Он поймет, что бизнесмен янки здесь, чтобы заработать деньги. Робби не претендовал на что-нибудь другое и хотел бы вести дело только на этой основе. Если рейхсмаршал Геринг хотел бы самолеты, то он предложил бы более высокую цену, а если он этого не сделал, это означало, что он дома делает достаточное количество самолетов и по качеству лучше. Что касается Ланни, он будет сопровождать своего отца, принимая вещи легко, как всегда. Курт будет относиться сердечно и к отцу и к сыну, потому что они были источниками информации и имели важные связи. Оба рейхсмаршал и фюрер открыто выражали симпатию к Ланни, и это было необычно. Это должно означать, что они от него что-то получают, вероятно, информацию о Великобритании и Франции.
Поэтому длинное серьёзное прусское лицо Курта просияло приветственной улыбкой. Он спросил о Бьенвеню, и о Бьюти Бэдд, чьим любовником он был на протяжении многих лет. Он достойно относился к этому факту, он был бесконечно благодарен женщине, которая научила его многому и на самом деле спасла ему жизнь. Он спросил о Марселине, которую он помогал воспитывать. Да, он слышал об ее успехе как танцовщицы, но многие его обязанности не оставили ему свободного времени, чтобы увидеть ее. Он был дома на Рождество и рассказал новости о Штубендорфе. К настоящему времени у него было шесть малышей в семье. Старшие еще помнят Ланни Бэдда и спрашивали о нем, хотя они не виделись длительное время. Старший брат Курта, генерал, теперь квартировал недалеко от Берлина, и Бэддам надо обязательно увидеть его при этой поездке в Германию.
III
В ходе вечера хозяйка попросила Курта сыграть им, и он сыграл. Он играл с чувством собственного достоинства и страстью свои собственные композиции, которыми бурно восхищался в последние годы Ланни. Теперь Ланни решил, что они были в основном "вторичными". Они были отголосками немецких классиков, которых эти двое знали наизусть. Но нужно было хорошо знать немецкую музыку, чтобы так судить, и лишь немногие в этой светской аудитории могли так сделать. Курт продвинул несколько своих композиций и играл их с несколькими симфоническими оркестрами Парижа, необычная честь. Для своих друзей он счетов не выставлял, и это было в порядке вежливой взятке хозяйке, что служило причиной, почему его постоянно приглашали.