— Слушай, Толик, у нас завтра товарищеская игра с саранским «Динамо». Постоишь за нас?
У Толика перехватило дыхание. Он не раз и именно вот так представлял себе подобный разговор.
— А Антон?
— Руку на работе повредил. Месяца два играть не сможет. А Ванюшку в командировку в Куйбышев на курсы повышения отправили. Так постоишь?
Толик молча кивнул.
— Ну и добро. Играем в четыре, собираемся в половине четвертого. Хорошо, что игра товарищеская, медкомиссию тебе добавочно не надо проходить. Возьми у дяди Васи новые перчатки, да и вообще всю форму.
— У меня и эта хорошая, в ней отстою.
— Ничего, ничего, возьми, не помешает. Гетры смени, они у нас другого цвета, — он поднялся со скамейки и похлопал Толика по плечу. — Ну, до завтра!
Домой Толик летел как на крыльях. Еще на лестнице услышал стук швейной машинки — мать что-то шила. Когда вошел в комнату, она подняла голову и взглянула на него. Толик увидел ее тоскующие глаза с еще невысохшими слезами, ее серое, осунувшееся лицо, и радость его померкла.
— Ты что шьешь, ма? — спросил он, вешая спортивную сумку на вешалку.
— Да вот лежал у меня давно кусок материала, платье хочу из него сшить. А то и на работу не в чем идти.
Толик подумал, что и действительно не в чем, ведь отец порезал всю ее одежду, осталось только то, что было на ней, когда они выскочили из комнаты. Хорошо еще, что успела захватить с вешалки пальто. Как же он забыл о ней? Испытывая глубокое чувство раскаяния и любви, он подошел и поцеловал ее в склоненную голову. Ответом был благодарный взгляд.
— Кушать хочешь? Сейчас подам.
— Не беспокойся, ма, я сам все найду.
Толик прошел на кухню. На плите, закутанные в старое одеяло, чтобы не остыли, стояли кастрюли с обедом. Он быстро расправился и с супом, и все с теми же макаронами по-флотски, только разогретыми. После тренировки обычно на отсутствие аппетита он не жаловался. Залив тарелку горячей водой, чтобы легче потом было мыть, снова вышел ,к матери.
— Ма-а, меня пригласили завтра за взрослых играть, — похвастался он.
— Поздравляю. Только ты ведь знаешь, как я к этому отношусь. Игра ради игры — это я понимаю и принимаю. А все эти матчевые встречи, соревнования — ведь они не для удовольствия и не для здоровья, а во вред ему.
— Знаю, знаю, сейчас скажешь: травмы умышленные и неумышленные, несчастные случаи...
— Конечно. И ты это знаешь не хуже меня.
— И это говорит врач, представитель медицины! Мама, ты отсталый человек. Ведь у вас, медиков, используется лечебная физкультура. Лечебная!
— Стоп, сын, не передергивай! За физкультуру голосую обеими руками. За утреннюю зарядку, за лыжные прогулки, за плавание, даже за футбол в свое удовольствие. Но не за спорт!
— А какая разница?
— Большая. Вот ты читал книгу Мироновой «Вместо выбывшего из игры». Я ее тоже прочитала. И ужаснулась. Какую же физическую нагрузку нужно испытать, скажем, прыгнув в высоту, чтобы произошел разрыв связок. Или пишет она о футболисте. Делают ему одну за другой сложнейшие операции, чтобы он снова вышел на поле и в очередной игре получил новую травму. Во имя чего? Кому это нужно?
— Эх, ма, не понимаешь ты радости, когда забьешь гол или, наоборот, возьмешь трудный мяч...
— Почему же не понимаю? Я прекрасно могу себе представить всю радость победы. Весь вопрос в том, оправдывает ли она те травмы, за счет которых была достигнута. Вот там же я читала. Тройной прыгун, так, кажется? Есть такие?
— Прыгун тройным. Это прыжок такой.
— Ну, все равно. Так вот такой прыгун, готовясь побить мировой рекорд, на тренировке неудачно приземлился и сломал себе ногу.
Толик пожал плечами.
— Бывает. Ну и что? Не повезло парню. Но ведь порою люди даже на улице, поскользнувшись, ноги ломают.
— Это совсем другое дело. Во время прыжка — это я где- то читала — нагрузка на ногу несколько сот килограммов. Но даже и не в этом дело. Предположим, что он установил бы мировой рекорд. И что это дало бы человеческому обществу?
— Как что? Опрокинут еще один предел человеческих возможностей. Это было бы торжество силы и воли...
— Погоди. Какой сейчас рекорд в этом виде прыжков?
— Семнадцать метров с чем-то.
— Вот видишь, даже ты не знаешь. А кто знает? Единицы, фанатики. И что бы изменилось в мире, если бы рекорд стал семнадцать метров с чем-то плюс еще один сантиметр? Подвинул бы этот рекорд человечество вперед по пути прогресса ну пусть бы даже не на сантиметр, а на миллионную его долю?
— Ну-у... заставил бы других совершенствоваться, усиленнее заниматься...
— Кого? Назови мне хотя бы одного человека в нашем городе, кого бы этот рекорд заставил, как ты говоришь, совершенствоваться. И зачем? Чтобы прибавить к рекорду еще один никому не нужный сантиметр?
— Ты, ма-а, сегодня сердитая, с тобою трудно спорить.
— Трудно спорить не с тем, кто сердитый, а с тем, кто прав. Но пусть они там прыгают, устанавливают рекорды. Кстати, если бы ты только прыгал, мне было бы спокойнее. Почему? — Она поверх шитья ласково взглянула на Толика. — Я мать, а матери всегда больно видеть синяки и ссадины на теле своего сына.
— Но ведь, ма, для меня игра, знаешь, какое удовольствие!
— Вот потому я и не запрещаю тебе играть. Только об одном прошу: будь, пожалуйста, осторожен.
Толик поспешил успокоить ее:
— У нас завтра товарищеская игра, значит, грубостей не должно быть.
— Ну и хорошо.
Они помолчали. В комнате раздавался только треск швейной машинки, а когда мать переставала крутить ручку, из кухни доносилось ворчание холодильника, словно мурлыкание огромного довольного кота. Наконец Толик спросил: