Ибо то не был Калхас, прорицающий птицегадатель.
Сзади его я узнал, когда он уходил, по движенью
Голеней легких и ног: без труда узнаваемы боги».
Проворный – о проворном. У Минского и, пожалуй, у Вересаева, в отличие от Гнедича, голени легки, а не мощны. Так преодолеваются заблуждения.
Я, по молодости и дурости, сам не знал, во что ввязываясь, сочинив:
А впрочем, жизнь с Лаисой дорога,
И для обмена два залива квиты.
Подошва верхового сапога
Оплавилась у храма Афродиты.
Любой теолог подтвердит: в отличие от мага или гения, от смертного, божество творит легко – из ничего. Отталкивается от воздуха. Играючи меняет облик. Не предсказывает будущее, а просто знает его.
19
Вообще-то Ахматова сама все это сказала, спокойно и открыто. Кому? Читателю. Прежде всего, тому, кто тоже грешен (1940):
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
Верно: не так, как у людей. У людей – иначе.
А ведь было еще – о бессмертии (1961):
Все мы немного у жизни в гостях,
Жить – это только привычка.
Чудится мне на воздушных путях
Двух голосов перекличка.
И точно то же в 1913 году... Без ложной скромности:
Я так молилась: «Утоли
Глухую жажду песнопенья!»
Но нет земному от земли
И не было освобожденья.
Как дым от жертвы, что не мог
Взлететь к престолу Сил и Славы,
А только стелется у ног,
Молитвенно целуя травы, –
Так я, Господь, простерта ниц:
Коснется ли огонь небесный
Моих сомкнувшихся ресниц
И немоты моей чудесной?
Немота – почти на двадцать лет раньше пастернаковской.