Хорошо ехать в трамвае у открытого окна! Особенно когда трамвай, покачиваясь и громыхая, мчится через лес. Мелькают деревья, кусты, поросшие папоротником поляны. Ветви, словно подгоняя, хлещут трамвай по бокам, а порой и до окон достают — успевай только голову убирать. Даже забываешь, что ты в трамвае — словно на крыльях паришь над лесом.
В вагоне пусто — пассажиров почти нет.
Сегодня будний день, да еще и время такое — одиннадцать утра. Вот в субботу и в воскресенье тут в трамвай не сядешь, столько народу. Кирилловская пуща — дачная местность, здесь на каждом шагу дачи, дома отдыха, санатории.
В будни по этой дороге ездят разве только местные жители, да и то лишь утром — на работу в город, и вечером — домой.
Сережа едет «зайцем». Сережа всегда ездит «зайцем». И не из каких-то коммерческих соображений, а так — ради спортивного интереса. Он считает, что это воспитывает храбрость, мужество и выдержку. Когда кондуктор проталкивается по вагону: «Кто еще не взял билет! Берите билеты!» — и приближается к Сереже, он чувствует себя героем — разведчиком во вражеском тылу и в душе гордится собственной смелостью. Правда, иногда бывали и довольно унизительные, неприятные моменты, когда кондуктор останавливала трамвай и высаживала «зайца» на смех многочисленной публике, особенно девочкам, воспитанным и прилизанным. Но Сережа научился так ловко маскироваться, что с ним такие вещи почти не случались. Сережа был профессиональным «зайцем», и так к этому привык, что, когда ему приходилось ехать куда-либо с мамой и мама, конечно, брала ему билет, он чувствовал себя очень неудобно и даже уязвлено.
Сегодня Сережа удивился. За то время, пока он отдыхал в пионерском лагере, в городе произошло одно интересное событие — появились трамваи без кондукторов.
И сейчас Сережа ехал именно в таком трамвае. Возле передних дверей, посередине трамвая и возле задних дверей стояли на треногах железные ящики-кассы: бросай деньги и сам себе отрывай билет. Водитель по радио объявляет остановки. Это Сереже понравилось — он любил передовую технику.
«Но без кондуктора это все-таки ерунда, — решил он. — Кто же теперь будет брать билеты? Теперь все будут «зайцем» ездить».
Однако, несмотря на такой вывод, Сережа сел в конце вагона, у задней двери. На всякий случай — если зайдет контролер (Сережа хорошо изучил коварный характер этих людей, которые всегда заходят с передней площадки, чтобы не дать возможности «зайцам» убежать).
Из леса тянуло грибным запахом и сыростью, и мыслями Сережа переносился туда, в страшное таинственное подземелье, при одном упоминании о котором мороз пробегал по коже. Что же, в конце концов, все это означает? Может, это просто Павлик написал письмо, чтобы разыграть Сережу? Ну, это было бы настоящим свинством — так разыгрывать? Нет, не то! Ведь звонил точно не Павлик!
— У меня проездной.
— Что?! — Сережа вздрогнул и обернулся. Рядом стоял высокий крепкий мужчина в белом парусиновом костюме.
— У меня проездной, говорю. Вот, пожалуйста, — и он вынул из кармана проездной трамвайный билет.
Сережа озадаченно смотрел на него и растерянно хлопал глазами, ничего не понимая.
— Вот чудак! — рассмеялся мужчина. — Это же так положено в трамвае без кондуктора: у кого проездные,— показывать друг другу. А кроме тебя и меня, сейчас в трамвае вроде как никого и нет.
В вагоне, действительно, кроме них, никого не было.
Мужчина сел рядом с Сережей.
В Кирилловской пуще трамвайные остановки распределяются по линиям — первая линия, вторая, третья...
Сереже надо было в самый конец — на пятнадцатую линию. Мужчина сел на седьмой. Расстояния между остановками большие, ехать молча скучно, и мужчине захотелось поговорить. Видно, у него было то хорошее настроение, когда не хочется молчать и все равно кто твой собеседник.
— А все-таки здорово это, правда? — он кивнул на кассу с билетами. — Трамвай без кондуктора! Хорошее дело, давно пора. Большая это сила — доверие к человеку. Чтобы в честность его верить. Вот, ты меня прости, браток, но ты, наверное, не раз раньше «зайцем» ездил... Да ты не красней — я же сам таким был когда-то и тоже «зайцем» ездил. Дело житейское!.. А теперь вот, в таком вагоне, не поехал бы, правда? Перед самим собой как-то неудобно. Ведь никто тебя билет брать не заставляет, никто не спрашивает,— пожалуйста, езжай «зайцем»! И вот именно поэтому не получается, неудобно как-то. Вот что значит доверие. Да и народ сознательный, больше понимать стал... А в Одессе,— я в газете читал, — есть библиотека без библиотекаря. Приходишь, берешь книгу, какую хочешь, и несешь домой. Прочитал, — отнес, поставил на место. И никакого тебе контроля, никакой проверки... И магазины без продавца — клади деньги, бери, что надо, и иди себе... Ну здорово же!.. Вот нет еще якобы коммунизма, а коммунистические отношения, коммунистические люди уже есть. Целые бригады таких людей. И с каждым днем их все больше и больше. А раз есть люди, значит, и коммунизм вот-вот будет... Ты смотри, даже в рифму получилось, — засмеялся мужчина.
— Что не говори — а приближается коммунизм... Ты Льва Кассиля «Про жизнь совсем хорошую» читал? О, прочти, дружище, обязательно! Детская книжка, а я ее с огромным удовольствием прочитал. Очень правильная книга.
Мужчина замолчал.
У Сережи от напряжения стучало в висках. Только бы не зашел сейчас контроллер. Все, что угодно, но только бы не зашел сейчас контроллер! Нет, пусть заходит, пусть штрафует, только не сейчас, только не при этом человеке.
Неужели он будет ехать до конца?!
Нет, лучше самому выйти.
Сережа поднялся.
— Ты что — тоже выходишь на этой остановке?
— Да нет, нет, я дальше,— забормотал Сережа и сел.
— А, ну тогда бывай здоров, — мужчина встал и пошел к выходу...
Трамвай тронулся. Сережа был один в вагоне. Он вздохнул, подошел к кассе, еще раз вздохнул, вынул три рубля, опустил их в кассу и оторвал десять билетов.
Потом вдруг вспомнил, что как-то подбил Павлика проехать «зайцем». Выгреб из кармана все монетки — оказалось тридцать две копейки — бросил их в кассу и оторвал еще один билет.
4. На Захаровской
Ощущение пригорода давало о себе знать сразу — только шагнул из трамвая на песок: не на мостовую, не на асфальт, а на песок, на голую непокрытую землю.
Сережа машинально направился к магазинчику, где продавались батарейки, но тут же спохватился, вспомнил про три рубля и почему-то покраснел. На мгновение его окутала теплая приятная волна гордого довольства собой — так бывает, когда совершаешь поступки для самого себя, поступки, о которых никому нельзя рассказать и о которых никто никогда не узнает.
Пахло горячим песком, трамвайными шпалами и хвоей. Ноги вязли в песке, песок набивался в сандалии, пересыпался между пальцами, давил на стопу. Но, несмотря на это, идти было приятно.
Вот и Захаровская — широкая, как Крещатик, улица-поляна, поросшая пыльно-зеленой травой и подорожником — похожая на старый, протертый во многих местах ковер. Посередине две глубокие неровные колеи, по бокам, на холмах, серыми лентами, скрещиваясь и разбегаясь, вьются плотно утрамбованные тропинки — узенькие, не разойдешься. По этим тропинкам хорошо ездить на велосипеде — куда приятнее и интереснее, чем по асфальту!
В начале улицы, на покатой бетонной площадке, огороженной перилами из толстых железных труб — водоразборная колонка. Отсюда жители Захаровской носят ведрами воду — кто просто в руках, а кто на коромысле. Сережа с гордостью может сказать, что и он теперь умеет носить ведра на коромысле. Ведь это дело не такое простое, как кажется. Поначалу Сережа всю воду расплескивал. И сильно завидовал Павлику. А теперь наловчился и ни капли не проливает — разве что с ноги собьется.
Конечно, у Павлика в таких делах опыта больше: хорошо ему — каждый день хозяйничает. Павлик, молодчина, все умеет: и на огороде возиться, и за кроликами ухаживать, и забор починить, и дров нарубить. Наверно, поэтому и вид у него всегда серьезный, деловитый и взрослая морщина на лбу — будто он все время чем-то озабочен. По этой причине, хотя Сережа на два с половиной месяца и старше Павлика, ему никогда не приходит в голову считать себя старшим братом.
Сережа нажал на щеколду и коленом толкнул калитку. Лохматая рыжая дворняга с визгливым лаем выскочила из-под веранды, потом, припадая на передние лапы, завиляла хвостом.
— Найда, глупая, не узнала? Как живешь, старина?
Тут сверху, с кровли сарая, прозвучало сдержанно-радостное:
— Сережа!
— Привет, Павлик! Не слезай, я сейчас к тебе поднимусь.
Лестница старая, ветхая, ступени скрипят и шатаются, но Сережа смело лезет наверх.