Холоп августейшего демократа - Валерий Казаков 22 стр.

Подойдя к своему столу, он нажал кнопку селектора и, вкла­дывая в голос как можно больше тепла и даже толику извинения, попросил секретаря:

— Ванечка, будьте настолько любезны, насколько вы жесто­ки — распорядитесь, пусть девочки сделают для нас чай!

— Я сам, я сам! — обрадованно отозвался динамик.

Гости многозначительно переглянулись, дескать, дыма без огня не бывает, и до Кремля докатились голубые волны! Однако всем своим видом продемонстрировав полную толерантность, дескать, нам какое дело? У каждого начальника свои заморочки с секретаршами и помощниками, — они наигранно безучастно заскользили прыткими глазами по властному кабинету.

Павлин Тойотович взял свою большую рабочую тетрадь и по привычке потянулся за драгоценной ручкой, но та опять ожила и вывела на перекидном календаре: «Сволочь!» На этот раз испуга не было, Глебовский даже не вздрогнул, он крепко зажмурился, а потом быстро распахнул глаза, так он часто делал в детстве, когда чего-то пугался. Надпись задрожала и медленно, как бы нехотя растаяла. На листке календаря его рукой было написано: «Рожд. мин. Шустрика». — Надо будет не забыть поздравить прытко­го министра, а заодно узнать, где деньги за последнюю партию переданных Объевре перемещённых ценностей. Взяв обычную казённую самописку, он вернулся за стол совещаний.

Людей он этих знал, как облупленных, и сам лично когда- то привёл каждого из них к всесильному тогда Джахарийскому. Хиньша Моше Стук-аб-Стукович Зус — известнейший в стране правдописец, когда-то ещё в юности подцепленный на крючок пёсьими головами, исправно кропал толстенные книжки с обли­чениями пошатнувшихся столпов августейшей демократии, а по­рой и державных друзей ушедших на покой Преемников. Народ ахал и славил Хиньшу, а сановники тихо точили на него зубы и рыли на борзописца компру. Пожалуй, только Павлин допод­линно знал истинную цену расследованиям Хиньши, аппетиты которого росли год от года, даже покупка за казённый счёт дорогущего ныне депутатского кресла во Всевеликом Курултае не убавила жадности, а только раззадорила непомерные амбиции пожилого писаки. Уже дважды Павлину докладывали, что в до­ску оборзевший Хиньша, будучи в подпитии, грозился в скором времени тиснуть трёхтомник с гадостями на самого Г..

Не отставал по мерзостям от писаки и великий шоумен, все­народный телекумир Ван-Соловейчик, автор, ведущий и бес­сменный продюсер ток-шоу «Дуэль у помойки», отличавшийся, редкой даже для нынешних времён беспринципностью, холуй­ством и моментальной сменой личных политических и иных убеждений в зависимости от сиюмоментной коньюнктуры.

«В одном прав шеф, — придирчиво разглядывая своих под­ручных, подумал Павлин, — с каким дерьмом приходится нам работать!» — а вслух произнёс:

— Так, коллеги! Джахарийского отстранили в связи с перехо­дом на другую работу, но дух его... — и тут Павлин Тойотович за­пнулся, немножко помолчал и поправился,—воля его, конечно же, воля его жива и требует продолжать ранее начатую работу по со­вершенствованию управленческих структур нашей благословен­ной Родины. Если мы этого не сделаем, не сделает никто, а упу­щенное время возврату не подлежит! — продолжая говорить, он мысленно поразился, как стала похожа его речь на истерические заклинания бывшего начальника. Почти те же слова, та же мане­ра. Интересно, а окружающие это замечают?

— А вот и чаёк, чайчик, чаюшечка! — Толкая не по-мужски округлой попой дверь, в кабинет задом впятился секретарь с большим серебряным подносом в руках.

— Спасибо, Иван, мы здесь сами управимся...

— Ну, что вы, что вы, Павлин Тойотович, ни в коем разе. Я всё-всё сам. Мне, право, это не затруднительно, да и потом, когда ещё представится такая возможность — обслужить сразу трёх таких достойных мужчин. Я ведь помню, кто какой чай из наших гостей предпочитает. Вот Ван Соломон-оглы ибн Соло­вейчик любит зелёный с чабрецом, правильно? — и поставил пе­ред телефакиром чашку, — а народный любимец Стук Стукович Хиньша питает пристрастие к чёрному с экзотическими добавка­ми, а вы в это время суток пьёте зелёный с лимонником, — груст­но глядя на шефа, произнёс Иван и, забрав поднос, направился к двери, вздыхая и вихляя задом.

— Тойотыч, ты чего хвост распушил? — отхлёбывая из чаш­ки, не поднимая головы, спросил Хиньша. — Переизбирательная кампания почти в завершении, дебаты, как бы нас враги не пу­гали, состоялись, и притом какие! Невидимые, бесконтактные, Преемник нигде не показывался, ни с кем не встречался, и пото­му мы их как всегда выиграли. Да ты и сам знаешь, какой от них резананс и у нас и за рубежами! Рейтинг нашего Переизбранца вырос сразу на двенадцать пунктов. А ты несёшь владисуровскую чушь. Сыты мы уже ей по самое «не балуйся». Ты хоть замечаешь — дня не прошло, как он в улёте, а ты его словами, его интонациями говорить начал? Нет его, расслабься! Или, — седовласый Хиньша слегка озадачился, — тебя уже на его ме­сто назначили? Если так, извини за вольности, я ведь от чистого сердца, по старой дружбе. — и уже вовсе подхалимски, заис­кивающе переспросил: — Всё-таки назначили, да?

— Никто меня никуда не назначал, по крайней мере, радио про это пока ничего не объявляло, а только оно у нас в стране всё знает. Да и назначат — не назначат, большой роли сейчас не играет. Ты прав, перевосхождение Августейшему надо обеспечить блестящее, чтобы ни у кого и сомнения не возникло в наших возможностях де­лать результат. Результаты делали, делаем, будем делать мы и только мы. Но главное, уход суверенного пройдохи надо сопроводить со­ответствующей пиаршумихой. Вы меня понимаете? Газеты, радио, телевидение, сплетни, анекдоты, частушки и главное, всё это для за­рубежья. Нашим же умникам и народу чего-нибудь попроще. Надо, как всегда, быстро сварганить хорошую, «правдивую» книжку стра­ниц на полтысячи. Читать её никто, конечно же, не будет, ну и пусть. Главное, что книга есть, а книгам у нас всегда вера была большая. Ладно, мне ли тебя учить, одним словом, всё как всегда — объек­тивное историческое расследование о мерзкой жизни растлителя малолетних, казнокрада, врага народа и Августейшего Демократа, то есть всю какую ни на есть правду. Пусть весь мир знает, какая гадюка долгие, непростительно долгие годы грелась на груди до­верчивой власти, и не просто грелась, а пила соки нашей державы, убивала её, одним словом, всё так, как ты умеешь. Гонорар двойной. Фактуру опричники уже подбирают и к вечеру кое-что передадут. А вот тебе, Соловейчик, надобно у твоих помойных барьеров.

— Павлин Тойотович, а можно я тоже книжонку тисну, у меня же получается, помните? — перебил его старый шоумен.

В этот момент кабинет неожиданно наполнился державной музыкой. Присутствующие, словно по команде, вскочили и за­мерли по стойке «смирно». Лет двадцать как в соответствующих кремлёвских кабинетах были установлены специальные аппара­ты прямого вызова к Преемнику. Где они гнездились и как ими пользоваться, никто не знал. Просто вот, как сейчас, включалась державная музыка, предвещающая некое высшее сообщение.

— Именем Высочайшего Преемника Шестого вам повелева­ют немедля явиться в его, Августейшего Демократа, канцелярию для аудиенции с Оным, — возвестило нечто после музыки голо­сом самого Сучианина.

Глебовский опрометью бросился из кабинета, крикнув через плечо:

— Меня не ждите! За работу! Время выбрало нас!

22

В последние годы Всевеликий Всенародный Курултай на­родов Сибруссии собирался редко и неохотно, так что большая часть помещений на Доходном ряду пустовала или сдавалась в аренду каким-то тёмным личностям и структурам. Как пра­вило, кабинеты избранцев использовали по своему назначению девицы лёгкого поведения, которых по решению курултая дав­но именуют жрицами демократии. Многие аналитики считают, что девок в этот огромаднейший дом с мраморными лестницами тянет исключительно от духовного родства с хозяевами. Пода­вляющая часть задумцев народных постоянно проживала в сво­их закордонных имениях, и вытащить оных на любезную Роди­ну было весьма сложно да и накладно. Уже давно известно, что народный избранец задаром не только никуда не двинется, но и руки для голосования ни в жисть не поднимет. У них на всё есть своя такса, такова, видать, специфика местного народовла­стия. Однако дом народных утех никогда не затихал и не пре­кращал своей деятельности, и не только из-за проституток, для которых уже лет тридцать как реставрировали огромный отель напротив. Давали жару и курултайцы со своими помощниками, кумовьём и прочими когортами поддержки. Оставшиеся в Доходнорядских чертогах избранцы вели страшные битвы друг с другом, почковались, сбивались во фракции, группы, оппози­ции, писали воззвания и доносы, плели замысловатые интриги, и всё это происходило по благородным поводам борьбы за народ­ное счастье и достаток. В поместия не выезжали лучшие из луч­ших, проверенные из проверенных, уже давно передававшие вы­сокое звание народного избранца по наследству, никто им в этом не перечил, все их боялись или попросту не хотели связываться с людьми отягощённой наследственности. Возглавлял Курултай крепкий, длинный старик с почти медвежьей фамилией — Буре­ломов. Был он любезен всем Преемникам, которых немало сме­нилось на его депутатском веку.

— Не о хлебе, не о зрелищах поганых надо думать, не бла­жить о несуществующих душах человеческих и о благе народ­ном, его у нас никогда не было и не будет! Главное — вода! Обычная природная вода, которой всё меньше и меньше у нас в закромах остаётся. Её надо беречь и приумножать.

— А как приумножить то, что выпили уже? — раздался из зала чей-то наивный вопрос.

— Исключительно путём сбережения и ограничения потре­бления её простым и подлым людом, ему всё равно, а нам о себе надо думать. Чистая природноя вода — это главное средство для достижения бессмертия. Учтите, эта информация исключитель­но только для нашей державной фракции! — строгим, не терпя­щим возражения голосом, произнёс главный курултаец.

— Футбол Небельмесович, я, конечно, извиняюсь за ску­дость, так сказать, своего ума. Вы уж не взыщите, если что не так спрошу. Из глухой я провинции, где и света электрического никогда никто в глаза не видел, — почтительно кланяясь, начал ставленник углекопателей, умудрившийся пересажать своих хо­зяев и стать полноправным хозяином копий.

— Да уж не прикидывайся, не прикидывайся парижской си­ротой! Знаю я тебя ещё с опричных времён, всё сиротинушкой претворяешься. Ты вопрос задавай.

— А вопрошение моё к вам, да продлится ваше спикерство, глубокоуважаемый Председательствующий, таково. Ежели вода природная целебна и неизбежно ведёт к бессмертию, то чего тог­да наши древние предки померли, они же ею, чистоганной, толь­ко и поились?

— Действительно глупый вопрос абсолютного невежды! — пре­небрежительно изрёк великий водолюб и, уже обращаясь ко всем со­бравшимся, возвестил: — Открытие об участии воды в бессмертии было сделано совершенно недавно, а питекантропы нашего коллеги об нём ничего и не знали, оттого и дохли на двадцатом году жизни. Только знание вопроса может дать нужный результат, в том числе и бессмертие, вот так-то! Денег нагрёб, а ума так и не нажил.

— А позвольте и мене задать вам вопросец? — взвился давний недоброжелатель, засланный когда-то во Всенародный Курултай злейшим врагом и конкурентом Буреломова, всесильным главой Со­вета старейшин — Серапимом Геологовичем Миремистинским. — Уж не из секретов ли Шамбалы эти ваши знания? Это раз. Не нане­сёт ли их разглашение государственного ущербу? Два. И главное — если всё это так, то не станут ли отдельные враги Августейшего его бессмертными врагами? Проясните нам это, пожалуйста.

Зал притих в преддверии надвигающегося скандала. Охрана резво принялась выгонять посторонних, в основном переодетых в путан папарацци, и разворачивать брандсбойты для охлажде­ния межфракционной баталии, готовой вот-вот вспыхнуть.

— Сам дурак, — попытался уклониться от ответа спикер, — и вопросы ваши никчёмные, малозрелые! Не доросли вы ещё до звания полнокровной фракции. Будешь паясничать, лишу слова на всю пятилетку!

— За дурака ответишь! — казалось только того и ожидая, взвился злопыхатель. Тщедушный человек вскочил на депутат­ский стол и, топча аппараты для голосования, обернувшись к со­товарищам, завопил: — Справедливость попрали! Ату берложников! Будет, натерпелись! Доколе они будут торговать нашими местами в Курултае? Доколе им все лакомые куски будут обла­мываться? Мы не менее ихнего демократизируем и не то ещё умеем! Ату их, ребята!

Брандсбойты втянули в зал заседаний, но воды в трубах не оказалось, видать, её как экологически годную уже кто-то успел откачать и кому-то продать как природно чистую. И грянуло по­боище, коего ещё не видывали эти стены. Во все уголки мира летели телеграммы-«молнии» с красными полосами, срочно сзывающие подкрепление. Битва грозила затянуться минимум на полгода.

23

Машенька проснулась от холода. Глаза открывать было бо­язно. Где-то невдалеке шумела вода, а ещё дальше, наверное, паслись кони, знакомый с детства хруст вырываемой травы и не­громкое позвякивание пут нельзя было спутать ни с чем.

«Кони? Какие кони, откуда?» — глаза открылись сами собой, и девушка села. Вокруг клубилось туманом утро. Рядом, негром­ко подпрыгивая на небольших камушках, спешил куда-то широкий ручей. За ним действительно паслись кони. Вода шумела где-то сзади, приподнявшись на локте, Машенька обернулась и увидела необыкновенной красоты водопад. Он был особенно хорош в пер­вых, ещё далёких лучах только рождающегося солнца. Широкая стена воды, голубоватая от неба, изумрудная от окружающей зелени и золотисто-нежная от утренней зари, с белесовато-тёмными пере­ливами отвесно падала с огромной высоты. Внизу, в миллиардах клубящихся брызг, вспыхивали и гасли первые несмелые радуги.

— Енох! А где Эрмитадора?! — вскочила на ноги, вокруг никого не было. — Эрми! Эрми! — прижав ладони к лицу, за­кричала она.

«Рми-рми-рми-рми!» — подхватило эхо. Лошади перестали щипать траву и настороженно повернули головы в её сторону.

— Что ты орёшь, как полоумная? Тишину испугаешь, — вы­ныривая из водопада, отозвалась Гопс.

— Эрми! — Машенька, не разбирая дороги, бросилась на­встречу воскресшей подруге.

Эрмитадора, нагая и прекрасная, как античная наяда, мед­ленно брела по мелководью, отряхивая воду с коротко стрижен­ной рыжей головы. Не добежав до подруги метров десять, Маша остановилась. Прямо над водопадом во всей своей красе сияла священная Белуха. Казалось, гора радостно улыбалась чуду не­чаянно обретённой жизни. Неведомая сила опустила девушку на колени, и губы сами собой зашептали незнакомые ей ранее, но такие родные и тёплые слова древней молитвы.

Эрми, удивлённо глянув на Машу, обернулась, и у неё из глаз беззвучно потекли слёзы.

С того берега, где паслись кони, к ним бежали какие-то люди, и громко кричали, радостно размахивая руками. Впереди всех, почему-то с огромным тулупом в руках, высоко поднимая ноги, летел Сар-мэн. За ним, тоже с какими-то одеялами, словно поро­дистый бык, нёсся Енох, а чуть поодаль — Дашка с Юнькой. По­зади всех, не спеша, опираясь на свой любимый посох, которым служила лёгкая узловатая палка из дерева неизвестной породы, шёл Макута-Бей со свитой. Увидев Белуху, он осторожно опу­стился на колени, его примеру последовали другие разбойники, шедшие следом. Святыня в Азии близка для каждого открытого Богу сердца, так уж здесь устроен мир.

Встреча была бурной, со смехом, громким весельем, слезами и тихой грустью. После общей радости и наскоро собранного до­стархана, ватага сама собой разбрелась кто куда. Енох с Машень­кой пошли прогуляться. Сар-мэн, всё это время не спускавший Эрмитадору, как ребёнка, с рук, наконец приткнувшись у нагре­тых солнцем камней, не размыкая объятий, уснул мертвецким сном. Сама недавняя покойница была на удивление тихой, ни­чего не ела и смотрела на всех пустыми, ничего не видящими глазами. Окружающие относились к этому с молчаливым пони­манием, никто из них не знал, как должны вести себя только что воскресшие из мёртвых.