вая взгляд Печорина, Лермонтов говорит те орыми современники описывали его соб
ственный взгляд: «непродолжительный, но проницательный и тяжелый», он «мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен».!
В неоконченной повести «Княгиня ^иговская» Печорин был похож на самого Лермонтова: ~<ПГСбйл7;шого роста, ш if рок нТГле- чах и вообГц(Г"н"есклаУ;ан, ■ качался сильного сложения»... лицо «смуглое, неправильное, но полное выразительности»...
Но Печорин из «Княгини Литовской» и Печорин нз «Героя нашего времени» вовсе не обязательно одно и то же лицо. Лермонтов, в ранних произведениях открыто наделявший своих героев не только своим характером, но даже своей биографией, в последнем романе стремится отойти от себя. В «Герое нашего времени» Печорин не автопортрет, и, наделив его в «Княгине Литовской» своей «невыгодной наружностью», в романе Лермонтов пишет, что Печорин «был вообще очень недурен и имел одну из тех... физиогномип. которые особенно нравятся женщинам...».
Вспомним еще раз точные живописные пушкинские портреты: в них нет и не может быть психологических оттенков, какие мы видим в портрете Печорина (взгляд «мог казаться дерзким»; лицо — из тех, «которое особенно нравятся женщинам»). Пушкин описывает внешность гсроя;ч Лермонтов через внеш- ность_показывает псих о л о г и ю, харЯНтер, душу. Этому научились уТтетоТоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой — те великие писатели, которых мы называем классиками.
Вот несколько портретов из их произведений — я сознательно выбрала описания не главных героев, чтобы яснее был виден и р и и ц и и изображения человека:
«Она была велика ростом, худа, очень бела и казалась постоянно грустной и изнуренной■ Улыбка у нее была печальная, но чрезвычайно добрая, глаза большие, усталые и несколько косые, что давало ей еще более печ"Льи°е и привлекательное выражение. Она сидела не сгорбившись, а как-то опустившись всем толом, все движения ее были падающие» (курсив мой,— //. Д.).
Так Л. Н. Толстой описывает в «Юности» немолодую женщину Ивину. Здесь ясно виден лермонтовский принцип: с одной стороны — точность деталей (рост, улыбка, глаза), с другой — в портрете большое место занимает описание характера: «казалась постоянно грустной», «печальное и привлекательное выражение», «все движения ее были падающие...».
Несколько иначе поступает Тургенев. Он описывает героя только внешне, но в конце - как вывод — сообщает свои наблюдения о его характере. Вот портрет Потугина нз «Дыма»: «...человек широкоплечий, с просторным туловищем на коротких ногах, с понурою курчавою головой, с очень умными и очень пс- чальными глазками иод густыми бровями, с крупным правильным ртом... и тем чисто русским носом, которому присвоено название картофеля; человек с виду неловкий и даже диковатый, но уже наверное недюжинный».
Достоевский в «Преступлении и наказании» так описывает старуху-процентщицу: «Это была кроШечная Сухая СтаруШон- ка, лет ШсСтидеСяти, С воСтрыми и злыми глазками, С маленьким воСтрым ноСом и проСтоволоСая. ВелобрыСые, мало поСс- девШис волоСы се были жирно Смазаны маСлом. На ее тонкой и длинной Шее, похожей на куриную ногу, было наверчено ка- коо-то фланелевое тряпье, а на плечах, несмотря на жару, болталась вся истрепанная и пожелтелая меховая кацавейка» (выделено мною,— //. Д.).
Казалось бы, здесь нет никаких психологических деталей, описана только внешность. Но вслушайтесь в свистящие и шипящие звуки: Ш-С-С-Ш-С, пронизывающие все описание: разве они не характеризуют трусливую, жадную, опустившуюся старуху? Пренебрежительные слова с уменьшительными суффиксами: крошечная старушонка, маленький нос; дважды повторенное «вострый», «вострые» (нос и глазки); белобрысые волосы; шея, похожая на куриную ногу... Все это создает не только внешний, но и психологический портрет мерзкой старушонки.
И наконец, портрет Плюшкина у Гоголя: «Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы но заплевать; маленькие глазки еще не нотухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остреиькно морды, насторожа уши и моргая усами, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка... Гораздо замечательнее был наряд ого: никакими средствами и стараньями нельзя бы докопаться, из чего состряпан был ого халат: рукава и верхние полы до того засалились и залоснились, что походили на юфть, какая идет на сапоги; назади вместо двух болталось четыре полы...»
Гоголь, как всегда, остро преувеличивает недостатки своего героя: подбородок выступал так далеко вперед, что его можно было заплевать, глазки бегали, как мыши... В портрете Плюшкина, как и в портрете старухи у Достоевского, автор не говорит о характере героя, но его отношение к этому характеру видно в насмешливом тоне, в этих сравнениях глаз с мышами, материи на халате с юфтыо, какая идет на сапоги.
Как можно сравнивать эти сатирические, насмешливые портреты с изображением Печорина, к которому автор относится очень серьезно? Можно сравнивать, потому что речь идет не об оценке героя, а о принципах описания его внешности.
Конечно, каждый из писателей, пришедших в русскую литературу после Лермонтова, внес в нее свое. Но влияние Лермонтова на каждого из них очевидно.
Мы отвлеклись от Печорина. Пока он сидит, задумавшись, на скамейке, вспомним, как была построена первая повесть романа — «Бэла». Сюжет в ней долго не начинался: путешественники встретились на горной дороге; мы прочли описание этой дороги, познакомились с природой и людьми Кавказа, выслушали суждения путешественников о природе и людях; только после этого Максим Максимыч начал свой рассказ. Но уж начавшись, сюжет развернулся, как пружина,— в нем была любовь, погоня, выстрелы, кровь... В повести «Максим Максимыч» ничего этого нет. Она, в сущности, бессюжетна: в ней происходят две встречи Максима Максимыча — с Автором и с Печориным, больше ничего. Внешних событий мало, зато внутренние напряжены и драматичны не менее, чем погоня и выстрелы в «Бэле».
Напряженное ожидание Максима Максимыча наконец разрешилось: Печорин пришел. Но теперь нет штабс-капитана. А лошади уже заложены. Внутреннее напряжение рассказчика (а с ним и читателя) растет — ведь Печорин может так и уехать, не дождавшись Максима Максимыча. Правда, он не торопится. Но знает ли он, что здесь Максим Максимыч? Может быть, слуга забыл ему сказать?
«— Если вы захотите еще немного подождать... то будете иметь удовольствие увидаться с старым приятелем...» — сообщает Автор Печорину.
«— Ах, точно! — быстро отвечал он,— мне вчера говорили: но где же он?»
Печорин реагирует так, как нам бы хотелось: «быстро», с восклицанием: «ах!», с вопросом: «где же?» Но ему «вчера говорили» — а он вчера не поторопился и сегодня чуть не уехал... Что же все это значит?
«Н обернулся к площади и увидел Максима Максимыча, бегущего что было мочи...»
Как мы помним, Печорин, «закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью», «прямой стан его согнулся», он «был погружен в задумчивость, глядя на синие зубцы Кавказа, и, кажется, вовсе не торопился в дорогу» (курсив мой.— //. Д.).
Спокойный, медлительный тон, которым Лермонтов повествует о Печорине, сменяется бешено быстрым, задыхающимся ритмом повествования о Максиме Максимыче: он бежал, «что было мочи... едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос... приклеились ко лбу его; колена его дрожали... он хотел кинуться на шею Печорину...».
Прерывистое, учащенное дыхание бегущего взволнованного человека слышно в описании Максима Максимыча так же неоспоримо, как в «Бэле» мы слышали страстную речь Казбича на его родном языке.
И смзу жебыстрый. бешеный темп сменяется медленным: «...он хотептгтшутьсяна шею Печорину.
хотя с приветливой улыбкой, npm:i ■ - ,■..■■. (курсив "мой.— //. Д.). Два длинных похожих слова: «довольно холодно» — и замедляющий речь оборот «хотя с приветливой улыбкой» — и снова длинное протяжное слово «протянул», так непохожее на быстрые слова, рисующие Максима Максимыча. Читатель на минуту останавливается, как и Максим Максимыч, натолкнувшись на медленное спокойствие Печорина, и сразу же снова торопится вместе с штабс-капитаном, который «на минуту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: но еще не мог говорить» (курсив мой.— //. Д.).
«Протянул» и «схватил»: какие разные слова, да еще «довольно холодно протянул» и «жадно схватил»! Так в одной фразе раскрываются обе души: любящая, ждущая, открытая и холодно-равнодушная, замкнутая. /Тещаш
'Странный разговор происходит между Печориным и Максимом Максимычем. Если прочесть отдельно, подряд все реплики Печорина (как мы делали это в «Бэле»), вовсе не создастся впечатления, что Печорен холоден, неприветлив:
« — Как я рад, дорогой Максим Максимыч. Ну, как вы поживаете? — Еду в Персию — и дальше...— Мне пора, Максим Максимыч.—Скучал!. — Да, помню! — Право, мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч... Однако прощайте, мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли...— Ну, полно, полно!., неужели я не тот же?.. Что делать?., всякому своя дорога... Удастся ли еще встретиться — бог знает!..» (курсив мой.- Н. Д.).
Сами по себе слова Печорина даже могут показаться теплыми. Но мы ведь помним, что он мог прийти еще вчера вечером, а пришел только сегодня утром и чуть не уехал, забыв о Максиме Максимыче. И мы слышим, что говорит старик,— в сравнении с его словами реплики Печорина оказываются убийственно холодными, пустым и, бездушным и: ~
-^ТШс я ра"д, дорогой Максим Максимыч. Ну, как вы поживаете? — сказал Печорин.
А... ты?., а вы?..— пробормотал со слезами на глазах старик...— Сколько лет... сколько дней... да куда это?..»
Печорин «сказал». Старик «пробормотал со слезЬми на глазах». Приветливые слова Печорина оказываются слишком спокойными, слишком гладкими и потому пустыми рядом со сбивчивой речью Максима Максимыча: «а... ты?., а вы?» Обычно говорят: «сколько лет, сколько зим» — время измеряют годами. Максим Максимыч сказал иначе: «сколько лет... сколько дней» — каждый день без Печорина старик помнил о нем, мечтал хотя бы о случайной встрече, мечтал как о чуде, не веря,— чудо осуществилось, и что же?
Ответы Печорина на прерывистые вопросы старика оказываются нестерпимо холодными, даже грубыми: «Еду в Персию — и дальше», «Мне пора...»
«Боже мой, боже мой! да куда это так спешите?..» — спрашивает Максим Максимыч, уже приняв неизбежную замену прежнего «ты» нынешним холодным «вы». Читатель вместе с ним надеется, что у Печорина есть еще какие-то оправдания, что он имеет причину торопиться. Максим Максимыч так взволнован, что не может ждать ответа на свой вопрос, он спешит, он надеется хоть что-то узнать о Печорине, хоть чем-то успеть поделиться: «Мне столько бы хотелось вам сказать... столько расспросить... Ну что? в отставке?., как?., что поделывали?..
Скучал! — отвечал Печорин, улыбаясь...»
В этом одном слове — ответ на все вопросы старика. Скучал все пять лет. От скуки решил ехать в Персию. Скучает и теперь, встретив старого друга. Скучал бы и с ним — потому и не хочет задержаться. Других причин нет — только скука.
Почему он улыбается, произнося это горькое слово? Как понять странного человека? Приятно ему все-таки видеть Максима Максимыча, или улыбка его насмешлива: над собой усмехается, над своей скукой?
Максим Максимыч полон воспоминаниями, они вырываются — старик не может удержаться и говорит даже то, о чем, пожалуй, бестактно напоминать:
«— Л помните наше житье-бытье в крепости?.. Л Бэла?..
Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся...
Да, помню! — сказал он, почти тотчас принужденно зевнув...»
Так что же — он совсем бездушный человек? Можно понимать роман Лермонтова по-разному; каждый видит в нем свое, но все, конечно, видят и нечто общее. Я не верю, что Печорин забыл Бэлу — да и автор не верит: ведь он заметил, что Печорин зевнул «принужденно». Конечно, он помнит Бэлу — и не хочет вспоминать ее, но хочет ворошить прошлое, боится воскресить прежнюю боль...
A_iir>гч. чтп н limi.manTpg' гцчш.чм Иа-ая ТОГО Чтобы НС обсспо- коить_со б я воспоминаниями, п" тплхолодон со стариком, который бшГему олизким человеком; чт^)бы_убс2ечь5"т_бшп1 СТГсЛо душу, он, но Задумываясь, ранит чужую... Неужели совсем нет в нем жп и та н у ? ~ ~~