2. Князь открывается
Попробуем проследить его путь в одно только это воскресенье. Встал Иван Петрович рано и с утра имел длинный разговор с Нелли о своей книге. Это было у них дома, неподалеку от Вознесенского проспекта. Потом Иван Петрович поспешил на Васильевский остров к старикам Ихменевым. От них ровно к двенадцати часам поспел к Маслобоеву — там же, на Васильевском острове. От Маслобоева направился к Наташе — на Фонтанку, возле Гороховой улицы. Часа в три он вернулся домой, а ровно в семь уже был опять у Маслобоева. Может быть, конечно, какой-то из этих неблизких петербургских концов он проехал на извозчике, но мы знаем, что денег у Ивана Петровича немного: скорее всего большую часть пути он проделал пешком.
От Маслобоева он ушел около девяти часов и опять направился домой, на Вознесенский проспект. Здесь уже Иван Петрович прямо сообщает: «..я шел и торопился домой: слова Маслобоева слишком меня поразили». Но этому длинному дню все еще предстояло длиться. Едва Ивам Петрович вошел в ворота, к нему «бросилась какая-то странная фигура... какое-то живое существо, испуганное, дрожащее, полусумасшедшее...» Легко понять ужас, охвативший Ивана Петровича: «Это была Нелли!»
Из ее сбивчивых объяснений ничего нельзя было понять: «...там, наверху... он сидит... у нас», — повторяла Нелли и отказывалась идти домой, пока не уйдет таинственный посетитель. Им оказался князь Валковский.
Князь, разумеется, не пешком пришел к Ивану Петровичу — «у ворот дожидалась его коляска». Уговаривая Ивана Петровича поехать с ним к графине, мачехе Кати, князь был необыкновенно ласков и любезен, говорил, «что туда не надо никаких гардеробов, никаких туалетов», но явно испытал облегчение, увидев, что у Ивана Петровича есть фрак.
Трудно не догадаться, что это значит: «Я заплачу». Иван Петрович решился ехать, но в ресторане платит за себя сам.
3. Планы и угрозы
Разговор Ивана Петровича с князем в ресторане — самое острое, напряженное место в романе «Униженные и оскорбленные». Такие мучительные и напряженные, и раскрывающие психологию героев разговоры характерны для Достоевского. В какой-то степени все знаменитые разговоры героев Достоевского — князя Мышкина с Рогожиным в «Идиоте», Раскольникова со Свидригайловым в «Преступлении и наказании», братьев Карамазовых друг с другом и, наконец, разговор Ивана с чертом в «Братьях Карамазовых» — все они выросли из разговора Ивана Петровича с князем Валковским. В «Униженных и оскорбленных» перед нами как бы черновик, набросок чудес Достоевского.
Разговор в коляске по дороге к графине был как бы предисловием к основному разговору в ресторане. Теперь князь разыгрывает обиду: «...тут замешались чуть ли не сословные интересы» — так объясняет он отказ Ивана Петровича от ужина. Но, убедившись в твердости решения своего спутника, принимается говорить с ним «вполне дружелюбно», то есть, попросту говоря, издеваться над скромной жизнью писателя вдали от света, который «нужно знать» литератору. Впрочем, оговаривается князь, литературу теперь не интересует светская жизнь, «у вас там теперь все нищета, потерянные шинели, ревизоры, задорные офицеры, чиновники, старые годы и раскольничий быт, знаю, знаю».
Пренебрежительно отозвавшись о литературе, князь уже этим оскорбляет Ивана Петровича, но дальше он совсем уж перестает стесняться. «Его тон вдруг изменился и все больше переходил в нагло фамильярный и насмешливый».
Иван Петрович между тем не может отвечать тем же «не из боязни, а из проклятой моей слабости и деликатности. Ну как в самом деле сказать человеку грубость прямо в глаза, хотя он и стоит того и хотя я именно и хотел сказать ему грубость?»
Вот уж о чем не задумывается князь Валковский: его не останавливает ни слабость, ни деликатность — чем дальше идет разговор, тем больше он пьянеет и тем смелее говорит Ивану Петровичу в глаза все, что вздумается. Издевательским тоном он обращается к своему собеседнику, называя его то «мой друг», то «мой поэт». С первых же слов перечеркивает и тот, сам по себе достаточно подлый разговор, который был у них в коляске: «Давеча я с вами заговорил об этих деньгах и об этом колпаке-отце, шестидесятилетнем младенце... Я ведь это так говорил!» (Курсив Достоевского), Теперь он уже оставил великосветский ложно-дружеский тон. Слышал бы старик Ихменев, как князь, вдобавок ко всем оскорблениям, еще называет его колпаком!
Но самое невыносимое для Ивана Петровича — ведь и о Наташе князь теперь позволяет себе говорить без малейшего уважения: «Хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за хороший вкус. Короче мне эти девицы нравятся...»
Иван Петрович гневно просит его переменить разговор, князь в ответ на это прямо спрашивает: «...очень вы ее уважаете?» и следом: «Ну, ну и любите?»
Что может ответить на это Иван Петрович? Князь уже понял, что его выслушают, — ради Наташи. Теперь он намерен высказать все, что хочет, — развлечься на славу. Иван Петрович «вскричал»: «Вы забываетесь!», но не ушел и не уйдет. Он должен понять, чем может князь угрожать Наташе, какими еще подлыми способами оскорбить и унизить ее.
Князь и смеется, и подмигивает, и непрерывно предлагает Ивану Петровичу выпить то вина, то шампанского — его страшно веселит эта ситуация, когда он может безнаказанно издеваться над лучшими чувствами человека, а тот не имеет никакой возможности ему ответить.
Самое удивительное в этой безобразной сцене: Иван Петрович решился все терпеть, и все-таки он одной фразой останавливает князя, когда тот слишком уж разошелся. Иван Петрович восклицает: «Я не хочу, чтоб вы говорили теперь о Наталье Николаевне... то есть говорили в таком тоне. Я... я не позволю вам этого!»
С самого начала разговора князь знает, что он хочет и даже — по его понятиям — должен сказать Ивану Петровичу. Но — боится. И поэтому подходит к главному разговору осторожно, нащупывая почву, будто шагая по топкому болоту. Иван Петрович замечает: «Не лучше ли говорить о деле»; князь сразу поправляет: «То есть о нашем деле, хотите вы сказать» (курсив Достоевского).
^ Чтобы подойти к деликатной теме, которой намерен коснуться князь, нужно начать разговор «из дружбы»: поверит Иван Петрович или не поверит — неважно. И князь начинает сокрушаться, что Иван Петрович губит себя тем, что живет так бедно и никогда не может распутаться с долгами... Мы уже слышали, как о том же говорил Маслобоев, но тот от всего сердца предложил Ивану Петровичу денег, чтобы выйти из бедственного положения, — и то Иван Петрович отказался. Князь денег, конечно, не предлагает — пока... Но вот он осмеливается вести разговор прямо: «Что за охота вам играть роль второго лица?» И еще точнее: «...ведь Алеша отбил у вас невесту, я ведь это знаю, а вы, как какой-нибудь Шиллер, за них же распинаетесь, им же прислуживаете и чуть ли у них не на побегушках...»
Короче говоря, князь хочет предложить Ивану Петрович чу жениться на Наташе, чтобы тем покончить Алешину связь с ней, и, вероятно, он бы предложил ему и деньги за это, если б Иван Петрович не ответил: «Я скажу вам, что вы... сошли с ума» — и если бы князь не понял, что его собеседник в исступлении: «Да вы чуть ли не бить меня собираетесь?»
Что ж, по светским понятиям, ничего предосудительного в предложении князя не было. Молодой барин совратил девушку; его отец платит за развлечения сына и выдает девушку замуж, дает, пожалуй, за ней приданое — таких браков совершалось немало, и свет не видел в них ничего выходящего за рамки приличия и благопристойности. Иван Петрович знал это, но знал и другое: что князь понимает, как чудовищно предлагать подобную сделку человеку с другой, не светской моралью. «Он производил на меня впечатление какого-то гада, какого-то огромного паука, которого мне ужасно хотелось раздавить».