Паук у Достоевского — всегда символ какой-то отвратительной жестокости, всегда вызывает мистический ужас. А князь между тем достиг своей цели: попробовал предложить «мирный» выход, Иван Петрович с ужасом отверг его; теперь другое: нужно пустить в ход угрозы.
Сняв маску и показав свое истинное лицо, князь — не без некоторой цели — рассказывает Ивану Петровичу самые отвратительные подробности из своей жизни. И снова, и снова он пускается в самые грязные, самые циничные откровенности и воспоминания — зачем? А для того, чтобы Иван Петрович окончательно понял, с кем имеет дело, испугался за судьбу Наташи и убедил бы ее молча вынести разрыв с Алешей, потому что — подними она хоть какой-нибудь шум — князь жестоко отомстит. В этом после всех его рассказов уж никак не приходится сомневаться.
В течение всего этого разговора князь все больше пьет и все больше пьянеет; ему уже хочется теоретически порассуждать о жизни, и он выкладывает Ивану Петровичу свое понимание добродетели: «Я наверное знаю, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайший эгоизм. И чем добродетельнее дело — тем более тут эгоизма. Люби самого себя — вот одно правило, которое я признаю».
Вся русская литература XIX века размышляла об эгоизме. Еще Пушкин в «Евгении Онегине», излагая общую точку зрения обывателей, писал: «Любите самого себя, Достопочтенный мой читатель. Предмет достойный. Ничего Любезней, верно, нет его». Печорин у Лермонтова — эгоист в самом точном значении этого слова, но он несчастен от своего эгоизма и потому вызывает сочувствие читателя. Эгоисты Достоевского счастливы своим эгоизмом и потому вызывают отвращение, как князь Валковский.
Иван Петрович понимает, что князь по-своему прав, но правота его отвратительна, несправедлива, так не должно быть, но в том мире, где они оба живут, действительно, счастливы те, кто любит самого себя.
Потребовав третью бутылку, князь принимается рассказывать о девушке, которую он «любил почти искренно» и которая многим для него пожертвовала. Иван Петрович перебивает его:
«— Это та, которую вы обокрали?»
Князь признает, что ограбил любившую его девушку, но тут же объясняет: это были его деньги, потому что она их ему подарила. А главное, князь во всех своих рассказах обвиняет тех, кто был его жертвами, в эгоизме и поясняет: ненавидя его, они были счастливы — вот и получается, что он чуть ли не осчастливил тех людей, с которыми поступал подло, которых разорял, уничтожал.
Планы его относительно Алеши и Кати тоже очень просты: их он намерен ограбить, как уже поступил с многими другими. «У ней три миллиона, и эти три миллиона мне очень пригодятся. Алеша и Катя — совершенная пара: оба дураки в последней степени: мне того и надо», — открыто заявляет князь Ивану Петровичу. И только после этого переходит к главной цели своего разговора с Иваном Петровичем: «Предуведомьте Наталью Николаевну, чтоб не было пасторалей, чтоб не было шиллеровщины, чтоб против меня не восставали. Я мстителен и зол, я за свое постою».
В сущности, он мог бы только это и сказать Ивану Петровичу, а не распинаться перед ним столько времени и не рассказывать о своих гнусностях: Иван Петрович и без того бы понял, с кем имеет дело. Но, оказывается, князю «хотелось поплевать немножко на это дело» именно в глазах Ивана Петровича. Но ведь поступки князя еще страшнее его слов; в ресторане он только назвал своими именами то, что уже не раз делал на наших глазах, позволил Ивану Петровичу увидеть в себе то, что скрыто от постороннего глаза, то, чего никогда «не увидит его сын.
Достоевский, как никто, умеет видеть в человеке то самое дурное, что обычно скрывается за внешними приличиями. Из чудовищных откровенностей князя Валковского вырастут впоследствии разговоры Раскольникова с Порфирием Петровичем: нет, там не будет таких откровенностей, но будет то непостижимое мучительство, какое испытал на себе Иван Петрович. Умение князя оправдать себя и свои поступки тем, что его жертвы полны будто бы самого отвратительного эгоизма, — это умение много раз еще встретится на страницах романов Достоевского. Зачем это нужно Достоевскому? Неужели он хочет показать, что в каждом человеке есть безобразное зло? Можег быть, да. Именно это, может быть, и хочет показать Достоевский — как предупреждение, что человек обязан бороться со злом в своей душе. Из рассуждений князя Валковского самыми страшными мне представляются его речи о том, что в каждом честном и добродетельном человеке скрыт эгоизм. Ведь таким образом можно оправдать любое зло, любое предательство: оправдываясь тем, что жертва с удовольствием принимает свалившиеся на нее несчастья, ибо злоба дает человеку наслаждение.
Разговор в ресторане кончается репликой князя: «Прощайте, мой поэт. Надеюсь, вы меня поняли...»
На улице они разошлись: князь сел в коляску с помощью лакея, а Иван Петрович пошел пешком. «Был третий час утра. Шел дождь, ночь была темная...» — этими словами кончается третья часть романа «Униженные и оскорбленные». В сущности, уже кончилась история Наташи и Алеши — князь не оставил ни малейшего сомнения в том, что их отношения будут разорваны, Алеша женится на Кате. Но нам предстоит еще узнать, как это все сложится, как удастся князю справиться с Алешей, и, главное, мы должны еще узнать о судьбе и характере Нелли. На протяжении третьей части девочка была как бы в тени, наше внимание было поглощено сватовством князя и последующими странными событиями.
193
С тех пор, как мы увидели князя Валковского, прошло меньше недели. Достоевский показал его с такой точностью и подробностью, что, кажется, мы ничего уже больше не можем узнать о князе. Но в последней, четвертой части князь еще появится на страницах книги, чтобы еще раз произвести впечатление «какого-то гада, огромного паука» и принести свою долю ужаса героям и читателям книги.
7 Предисловие к Достоевскому
Отступление седьмое
О РОМАНЕ «ИДИОТ»
У всякого свой любимый роман Достоевского. Я, конечно, не посмею оспаривать то мнение, что вершиной творчества Достоевского нужно считать его последний роман «Братья Карамазовы». Но зато каждый имеет право выделить для себя тот роман, который он больше других любит перечитывать, хотя уж и знает почти наизусть, а все возвращается к любимым страницам. Такой роман для меня — «Идиот». Может быть, потому, что в нем Достоевский хотел изобразить идеального человека, каких вокруг него не было; человека, о каком автор, может быть, только мечтал — и, представив его читателям, не мог нарушить правду жизни и сделать героя счастливым. Казалось бы, все возможности для этого нашлись: герой нежданно-негаданно получил большое наследство, его любят две красивейшие женщины — но счастья нет, и горести, свалившиеся на князя Мышкина, возвращают его в то болезненное состояние, в котором он провел свою молодость.
С первых страниц, с первого описания князя Мышкина в сыром вагоне, подъезжавшем к Петербургу, меня привлекает его легкий плащ, его узелок с убогими пожитками, его внешность: «...молодой человек... лет двадцати шести или двадцати семи, роста немного повыше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и с легонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные... Лицо молодого человека было... тонкое и сухое, но бесцветное, а теперь даже досиня иззябшее».
Познакомившись в вагоне с сыном богатого купца Рогожина, едущим получать наследство в миллион с лишним, князь Мышкин и не обратил внимания на сообщение о миллионе. Зато сам он совершенно искренне и открыто отвечал на все расспросы соседа. «Готовность... отвечать на все вопросы... была удивительная и без всякого подозрения совершенной небрежности, неуместности и праздности иных вопросов».
Портрет князя дан в несвойственной Достоевскому манере: безо всяких комментариев автора. Своих впечатлений о герое автор не сообщает, зато мы очень скоро видим, как воспринимают князя все сталкивающиеся с ним люди. Рогожин, человек недобрый и очень нервный, с негодованием отталкивает вьющегося вокруг него чиновника Лебедева, а Мышкину говорит: «Князь, неизвестно мне, за что я тебя полюбил. Может, оттого, что в такую минуту встретил, да вот ведь и его встретил (он указал на Лебедева), а ведь не полюбил же его. Приходи ко мне, князь...»
Ответ князя поражает смесью достоинства и простодушия:
«— С величайшим удовольствием приду и очень вас благодарю за то, что вы меня полюбили... Потому, я вам скажу откровенно, вы мне сами очень понравились...»
Следующий человек, с кем встречается князь Мышкин, — лакей генерала Епанчина, к которому князь направился, чтобы познакомиться на том основании, что генеральша — тоже из князей Мышкиных, хотя и не родственница. Князь разговаривает с лакеем так же простодушно и откровенно, как с Рогожиным, этим-то он и поражает опытного прислужника. «Хотя князь был и дурачок, — лакей уж это решил, — но все-таки генеральскому камердинеру показалось наконец неприличным продолжать долее разговор от себя с посетителем, несмотря на то, что князь ему почему-то нравился, в своем роде, конечно».
Примерно так же воспринимает князя и генерал Епанчин: торопится уверить, что никаких родственных связей между ними быть не может, заявляет, что очень занят... Князь прекрасно понимает, что его не хотят принимать — и уже готов уйти, но генерал расспрашивает, и князь опять рассказывает историю, которую мы уже слышали от него в вагоне: о том, как он был тяжело болен, «частые припадки его болезни сделали из него почти идиота (князь так и сказал «идиота»)», как лечился в Швейцарии — и между прочим упомянул, что может красиво писать. Генерал сразу решил проверить его и обнаружил, что князь талантливый каллиграф и можно его определить куда-нибудь на службу. Так генерал Епанчин, нисколько не собиравшийся поддерживать знакомство с этим нищим и к тому же больным человеком, сам того не замечая, вызвался ему помочь.
Семья генерала, жена и три дочери, были предупреждены, что князь — «идиот», и даже им приказано было его «проэкзаменовать». «Экзамен» этот вылился в долгий разговор, во время которго генеральша сначала обнаружила, что князь Мышкин — «добрейший молодой человек», а потом стала с вниманием слушать его рассказ о жизни в Швейцарии. Среди многих очень тонких и умных наблюдений князя (в их числе было уже известное нам рассуждение о последних минутах приговоренного к казни) было и такое замечание: «Ребенку можно все говорить, — все; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они все понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет». Эта мысль, дорогая Достоевскому, не раз мелькнет на страницах его публицистической книги «Дневник писателя» и много раз откроется в его романах. Достоевский уважал детей, любил их общество и сам многому у детей учился. Князю Мышкину — идеальному своему герою — он дарит любовь и привязанность к детям. Вот что еще говорит князь: «Но одно только правда, я и в самом деле не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими,— и это я давно заметил, — не люблю, потому что не умею. Что бы они ни говорили со мной, как бы добры ко мне ни были, все-таки с ними мне всегда тяжело почему-то, и я ужасно рад, когда могу уйти поскорее к товарищам, а товарищи мои всегда были дети, но не потому, что я сам был ребенок, а потому что меня просто тянуло к детям».
Мы помним, как уже в «Униженных и оскорбленных» пер« вый прекрасный человек Достоевского — Иван Петрович — напряженно, с трудом строил свои отношения с тринадцатилетней девочкой и умел относиться к ней серьезно, как к взрослой, и уважал ее сложный характер, и понимал его. В «Братьях Карамазовых» мы увидим, как Алеша — последний из прекрасных людей Достоевского — случайно вмешался в уличную драку мальчиков и сколько добра из этого вышло.
Князь Мышкин, едва войдя в дом Гани Иволгина, где ему предстоит жить, сближается с тринадцатилетним братом Гани Колей Иволгиным. Этот мальчик, гимназист, умеет себя так поставить со взрослыми, что почти все называют его по имени и отчеству: Николай Ардалионович, а князю он сразу становится верным другом.
Позже, в конце романа, Достоевский вдруг приоткроет нам все свое глубокое понимание мальчишеской души. Этот самый Коля, который на наших глазах несет ответственность за своего почти всегда пьяного отца, который живет жизнью взрослого человека, внезапно является к Епанчиным с... ежом и с топором. «Коля объяснил, что еж не его, а что он идет теперь вместе с товарищем, другим гимназистом, Костей Лебедевым, который остался на улице и стыдится войти, потому что несет топор; что и ежа и топор они купили сейчас у встречного мужика. Ежа мужик продавал и взял за него пятьдесят копеек, а топор они уже сами уговорили его продать, потому что кстати, да и очень уж хороший топор».
В этом рассказе Коля Иволгин напоминает Колю Красот- кина, о котором Достоевский рассказал в «Братьях Карамазовых»: это странное сочетание взрослости и ребячливости, кажется, не удалось с тех пор открыть ни одному писателю.
Но пока что князь еще не знает Коли, а сидит в гостиной Епанчиных. Кончая «экзамен», генеральша ахнула: «Вот и проэкзаменовали! Что, милостивые государыни, вы думали, что будете его протежировать, как бедненького, а он вас сам едва избрать удостоил, да еще с оговоркой, что приходить будет только изредка. Вот мы и в дурах, и я рада...»
Действительно, в князе Мышкине поражает то чувство внутреннего достоинства, с каким он умеет держать себя при любых обстоятельствах. Когда Рогожин звал его к себе, обещая купить и шубу, и одежду, князь со спокойным достоинством принял это предложение и так же спокойно сообщил, что у него пока что нет ни копейки. Гораздо поз^ же, когда Ганя Иволгин, у которого князь снял комнату, все время подозревает Мышкина в том, что он разболтал его секреты, и не удерживается при этом от ругательств, князь Мышкин совершенно неожиданно произносит спокойную, выдержанную речь: «Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович... что я прежде действительно был так нездоров, что в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза. Хотя вас и можно извинить, взяв во внимание ваши неудачи, но вы в досаде вашей даже раза два меня выбранили...» Самое удивительное: бепредель- ная вежливость князя в ответ на крики Иволгина, и в то же время он твердо объясняет: «...не лучше ли нам разойтись: вы пойдете направо к себе, а я налево».
Но главное в князе Мышкине открывается сразу, с первых же страниц — это его великая любовь-жалость, любовь- сострадание к Настасье Филипповне. Впервые он услышал о ней еще в вагоне от Рогожина. Рогожин рассказывает историю о том, как он растратил отцовские деньги на бриллиантовые подвески для Настасьи Филипповны, а отец «поехал седой к Настасье Филипповне, земно ей кланялся, умолял и плакал; вынесла она ему наконец коробку, шваркнула: «Вот, говорит, тебе, старая борода, твои серьги, а они мне теперь в десять раз дороже ценой, коли из-под такой грозы их Парфен добывал».
Князь Мыпжин выслушал эту историю очень внимательно и, когда объяснял Рогожину, чем тот мог понравиться, прямо сказал: «...вы мне сами очень понравились, и особенно когда про подвески бриллиантовые рассказывали».
Не успев войти в кабинет генерала Епанчина, князь снова слышит о Настасье Филипповне и видит ее портрет. Настасья Филипповна, казалось бы, описана очень сдержанно, без малейшей попытки внести в описание авторские впечатления: «На портрете была изображена действительно необыкновенной красоты женщина. Она была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому темно-русые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное. Она была несколько худа лицом, может быть, и бледна...»
Видим мы эту .женщину? Нет, не видим. Но верим — «действительно необыкновенной красоты». Достоевский не раз еще упомянет о необыкновенном лице Настасьи Филипповны, о ее фантастической, страшной красоте — и ни разу он не опишет ее так, чтобы мы увидели, — это не входит в его задачу. В «Преступлении и наказании» мы видели Соню, видели яркую красоту Дуни — сестры Раскольникова, в «Братьях Карамазовых» увидим Грушеньку, но в «Идиоте» Настасья Филипповна, в сущности, не описана: мы видим платье «чрезвычайно простого и изящного фасона», прическу и глаза, но и о глазах мы узнаем только, что они темные, глубокие. Все эпитеты, выбранные Достоевским, не показывают человека, а рассказывают о нем, автору потому и не нужны пояснения о впечатлении, произведенном на него, потому что он уже передал нам эти впечатления в самой краткой форме.
Когда Иволгин спрашивает князя, нравится ли ему такая женщина, князь отвечает: «Удивительное лицо!» — и нам остается только поверить ему на слово. Но князь и еще добавляет: «...и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а?»
Во второй раз князь увидел портрет Настасьи Филипповны через несколько часов, после завтрака и долгого разговора у генеральши Епанчиной, когда его послали взять у Ивол- гина портрет и показать его дамам. Направляясь к ним в гостиную с портретом, князь «вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны... Это необыкновенное по своей красоте и еще по чему-то лицо сильнее еще поразило теперь. Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти черты. Эта ослепляющая красота была даже невыносима, красота бледного лица, чуть не впалых щек и горевших глаз; странная красота!»
Самое удивительное в этом портрете то, что, совершенно не видя Настасьи Филипповны, мы в то же время будто и видим ее в этих настойчиво повторяющихся определениях: необыкновенное лицо, ослепляющая красота... странная красота... На прямой вопрос, за что ценит князь именно такую красоту, он отвечает: «В этом лице... страдания много...» — то есть опять-таки мы не узнаем, в сущности, ничего о Настасье Филипповне, зато много узнаем о самом князе Мышки- не: огромное впечатление, произведенное на него лицом этой женщины, основывалось прежде всего на сострадании, на жалости к ней. Эти же чувства овладевают князем, когда он видит живую Настасью Филипповну. Случай распорядился, чтобы князь открыл ей дверь, и она приняла его за лакея. Ей пришлось долго ждать, пока наконец дверь открылась, поэтому князь увидел только, что «глаза ее сверкнули взрывом досады», и она «гневливо» обратилась к нему. Тем не менее, проводив ее в гостиную Иволгиных, князь все с тем же состраданием смотрел на нее в продолжение всей издевательской сцены, которую Настасья Филипповна приехала устроить в доме своего почти официально объявленного жениха Гаврилы Ардалионовича Иволгина.