Часовой механизм - Лапутин Евгений Борисович 3 стр.


по достоинству оценил, а теперь забирайте часы, ну их к лешему, и несите обратно в

ломбард, к старой купчихе, или где еще вы их там одолжили.

– Шутки в сторону, бери их себе насовсем, мы тебе их дарим, сообща,– смеялся

Мясников, отталкивая руку отца с часами (цепочка продолжала бесноваться под ладонью), и

маленькому Гоге, снова почти засыпающему от скуки, виделся этот подарок «сообща» –

нечто длинное и громоздкое, наподобие штанги от футбольных ворот, которую тащат сразу

несколько мужчин; ах, это уже опять сон: несколько мужчин тащат футбольную штангу, и на

прямых улицах им не очень-то и трудно, хуже, когда приходится сворачивать, хуже, когда

приходится карабкаться по ребристой лестнице, подпирающей жемчужное облако, с какого

мягко скатывается новенький автомобиль с колесами, накачанными самим небом, с

никелированными ободками, похожими на ожерелья из маленьких солнц, с коричневыми, как

шоколад, сиденьями... и сон тотчас проходит от внезапной догадки.

– Если часы продать, то можно будет купить автомобиль, ведь часы – золотые, а

автомобиль – из железа (школьный учитель химии с тиком, влажными глазами и рыженьким

перстеньком мог бы быть доволен).

А все тем временем снова вернулись к водочке, к закусочкам, к своим серо-белым

папиросам; прогрохотало, отмечая час пополуночи, шампанское, пенной слюной сползая по

огромной бутылке; опять за свое принялся Утесов; луна стала ярче и круглее; липа, не

дожидаясь утра, заглянула в окно, лизнула первым распустившимся листком стекло, и как

хотелось бы теперь, спустя столько лет, остановить все это, заставить замолчать, исчезнуть,

стать невидимым; хотелось бы остановить себя, одетого в матроску с фруктовым пятном на

груди, и казалось Георгию Николаевичу, что он громко, изо всех сил кричит; «Стой! Не

смей!»

Но мальчик не слышал, крался тихонько за спинами танцующих и, воровато

оглядываясь, со взрослым выражением лица, брал часы, всей ладонью чувствуя их запретную

и счастливую тяжесть.

– Часы украл, без сомнения, Мясников,– сказала мачеха, когда гости шумно, с

бесконечными поцелуями и возвращениями, наконец разошлись, и, заметив кусочек теста на

локте, недовольно дернула рукой.

– Никто не имеет права так говорить, Мясников – мой товарищ,– без обычной

уверенности возразил отец, и Георгий Николаевич с холодного берега своей несложившейся

жизни умолял его: «Ну прислушайся же, они ведь рядом с тобой!»

Нет, не слышали, не знали, не чувствовали, что часы спрятаны в корзине с репчатым

луком, хоть казалось – вот-вот луковичная шелуха взмоет в воздух от работы бездушного

часового механизма и, порхая, станет разлетаться по квартире ровными кругами.

– Какой кошмар,– только и мог повторять отец наутро, когда вдруг выяснилось, что

Мясникова ночью насмерть задавил хлебный фургон,– какой кошмар,– не унимался отец, а

лицо его было белым и картонным.

– Бог шельму метит,– сказала мачеха и тут же расплакалась навзрыд от собственной

резкости, все- таки она была добрая, мачеха.

Часов при мертвом Мясникове не нашли, и отец вообще запретил вспоминать про них,

но негласная вина все равно осталась на покойном, а пропажа, переночевав вместе с

крестьянским луком (влажный перламутр его середины до сих пор вызывал у Георгия

Николаевича тошноту и озноб), осторожно перекочевала в карман юного автолюбителя, и он

Назад Дальше