А оттуда в Китай.
—
Не может быть!
—
Ну вот и ты тоже! А почему бы и нет? Что тут особенного? Заладили все
одно и то же, нет чтобы пожелать мне счастливого пути: ведь я могу и не вернуться!
Значит, и ты такая же баба, как все!
—
Но чем ты занимаешься?
—
Я же говорю, еду в Китай. Проводи меня.
—
Да нет, я не могу. Спешу.
—
Ну тогда пойдем, выпьем кофе. Ведь ты последний, с кем я прощаюсь.
Мы выпили у стойки на вокзале по чашке кофе, и неугомонный Маладжиджи
сбивчиво рассказал мне о своей жизни. Он не женат. У него был чудный ребенок, и он
умер. Он бросил школу вскоре после меня, так и не закончив ее. Однажды во время
переэкзаменовки он вспоминал обо мне. Его настоящей школой была борьба за
существование. А сейчас разные фирмы просто рвут его на части. Он знает четыре языка.
И вот его отправляют в Китай.
Сославшись на то, что я спешу, хотя это была неправда, потрясенный и
уничтоженный, я наконец отделался от него. Я пришел домой, еще взволнованный
встречей, в голове у меня царила сумятица, мысли обращались то к моей бесцветной
юности, то к дерзкой необычайности этой судьбы. Не то чтобы я завидовал ему или он мне
так уж понравился, нет, но меня почему-то мучил неожиданный контраст нашего общего
бесцветного прошлого и его яркой и необычной теперешней жизни, кусок которой мне
мельком пришлось увидеть.
Дома никого не было, потому что Чилия теперь часто уходила работать к соседке. И
я сидел и думал один, в темной комнате, слабо освещенной синим язычком газовой
горелки, на которой спокойно кипела кастрюля.
5
Много вечеров провел я вот так, в одиночестве, кружа по комнате или бросаясь на
кровать, весь во власти оглушающего молчания пустоты, которая постепенно смягчалась
мягкой мглой вползавших в комнату сумерек. Далекие и близкие шумы города - крики
детей, грохот улиц, птичьи голоса — до меня едва доносились. Чилия быстро заметила,
что, придя домой, я не обращаю внимание на ее отсутствие, и теперь, не бросая шитья,
при звуке моих шагов она высовывалась из дверей Амалии и окликала меня. Тогда я
заходил туда с безразличным видом, перекидывался с ними двумя-тремя фразами и
однажды всерьез спросил у Амалии, почему она перестала к нам заходить; ведь у нас было
гораздо светлее! Амалия ничего не ответила, а Чилия отвела глаза и покраснела.
Однажды ночью, желая ее чем-то развлечь, я рассказал ей о Маладжиджи, и она
смеялась счастливым смехом, слушая мои описания этой странной личности. Но я тут же
вслух позавидовал ему: он-то добился удачи, уехал в Китай.