– Что ты! Саш, я тебе так благодарен. Саша, мы уже на«ты». Ты в храме сказала: «ты».
– Не может быть.
– Ты сказала: «Вспомни преподобного Сергия». Или тыназываешь меня на «ты», или я снимаю крестик.
– Ой, зачем вы так? Разве можно так говорить? Развеможно нынче, вообще всегда, хоть секунду быть без креста? Я вас потому так ипотащила, что испугалась за вас. Вдруг что случится, а вы без креста. Ужаспредставить! Мы же идем за крестом. – Она выделила «за». – Нувот... – Она еще раз вздохнула и встала вся предо мною. – Мы сейчаскуда?
Надо было действовать. Эдик говорил: после десанта надорасширять плацдарм.
– Мы с тобой, Сашенька, уже имеем большую историю,говоря по-русски, лайф стори. – Но я заметил, как дрогнула Саша. –Прости, то есть уже так много мест, где мы виделись: и симпозиум, и Капелла, ишкола, и храм, все какие места значительные. А не было самого скромного,какого-нибудь кафе. В ресторан к новым русским кавказцам мы не пойдем, а в то,где не отравят и не курят, а?
Саша стала оглядываться, посмотрела на часы.
– Не знаю, я же всегда дома или в школе. В школезакрыто. Домой? А пойдемте к нам. Чаю попьете на дорогу.
– То есть и в сегодняшнюю ночь город, пережившийблокаду, уснет без меня. Я уже столько раз был здесь и ни разу не ночевал. Меняскоро проводницы как родного будут встречать. Эдик, ну, Эдуард Федорович,говорит: хорошо, что ты не во Владивостоке был на симпозиуме, а то бы всамолете стал жить. Летал бы два раза в неделю...
Что-то многовато я говорил. Но я замечал, что говорливостьналетает на меня перед чем-то грустным. Сейчас вот перед разлукой. Я почему-топонял, что мы сейчас расстанемся. Но еще бодрился.
– Цветов купим, шампанского! И с порога – в ноги! Тытак резко: мамочка, это случилось, позволь представить. Я: мамаша!..
Саша и не улыбнулась.
– У нас папа совсем ребенком пережил блокаду. Конечно,это отразилось. Рано умер. Болел все время. Мама его пожалела... Мы сАней... – Она, видимо, что-то другое хотела сказать. – Мы с Анейпогодки. Аня такая мастерица, она надомница, она... Мама на пенсии. Досрочно.По вредности производства. Она одна работала, мы маленькие, папа болел, нахимии была, за вредность выдавали молоко порошковое. Я этот порошок помню. Вкоммуналке жили, мы с Аней спали валетиком, папа у окна, у него легкие. На полувезде тазики с водой, чтоб легче дышать. Иконочка в углу. Мы всегда с мамоймолились за папу. Аня... – Она осеклась.
– Александра Григорьевна! Вам, Анне Григорьевне, маменужен в доме мужчина. Вроде меня. Не вроде, а я. Носить картошку, передвигатьмебель...
– У нас ее нет.
– Наживем!
Но что-то все-таки погрустнело вдруг в нашей встрече. Сашамучительно посмотрела на меня.
– Завтра позвоните?
– И послезавтра тоже. А лучше завтра позвоню, апослезавтра приеду урок проводить. Хорошо?
– Вы детям понравились. Я же говорила, в школе у наснет мужчин...
"Итак, чего я добился? – анализировал я свойприезд, сидя в вагоне. – Поцеловал? Поцеловал, – думал яуныло. – И что? Поцеловал, а дальше? То есть я не смог вызвать в нейответного чувства... Все! Наездился, насватался, хватит! Забыть и... Что"и"?
Приплелся утром на работу. Набрал номер ее телефона. Никого.Как никого? Она же сказала, что мать пенсионерка, а сестра надомница, то естькто-то же должен быть дома. Значит, велела им не брать трубку, когдамеждугородный звонок. Набрал еще раз. Молчание. То есть не молчание, а впустоту уходящий мой крик. За эти сутки я все время ощупывал крестик ипотягивал себя за шнурок. Какое-то новое состояние я ощущал, но не мог понять,в чем оно. Я набрал номер школы. И там не отвечают.
И еще много раз я набирал номера телефонов и дома, и школы,звонки у них, наверное, обезголосели. После обеда ответили и там и там. Домасказали, что Саша в школе (я не посмел спросить, а они-то где были), а в школесказали, что она ушла. Я выждал, позвонил домой. Еще не пришла. Еще позвонил.Нет, не пришла. Да, пожалуйста, звоните.
Охранник выгнал меня с работы, опечатывали. Все-таки у насбыло что охранять – техника. Плюс наши труды во славу демократическойидеологии.
Приплелся домой. Ходил искал пятый угол. Приказывал себе незвонить. Приказал даже включить телевизор. В нем чего-то мельтешило.
Нет, надо позвонить. Вдруг с нею что случилось? Я позвонил.
– Саша! – враз сказали мы.
– Саша, что ты делаешь со мною! – заговорил ягорько. – Ты представляешь мой сегодняшний день, вообще всю мою последнююжизнь? Я что, шучу, что ли, что люблю тебя?
– Саша, – отвечала она, – не надо так.
– А как надо? У тебя кто-то есть? Скажи, не умру, тоесть умру, но все равно скажи.
– Не в этом дело.
– Именно в этом. Если никого нет, то я-то есть, я-товот он. Стою, целую твой крестик.
Слышно было, она вздохнула.
– Когда будете у нас, приходите к моим детям... –начала она.
– У нас будут свои, – закричал я. – Свои. Ивсе Сашки и Сашки. И Гришки, и Машки, и Наташки. – Я перечислял именадетей Пушкина. Думаю, она отлично поняла. Засмеялась все-таки. Но как-тоневесело, просто вежливо.
– Мы с вами будем дружить, – начала она, я резкоперебил:
– Дружба, Александра Григорьевна, мужчины с женщинойневозможна. Не путайте с сотрудничеством. В одном окопе можно сидеть и на однойбаррикаде быть, но! Дружба, например, моя с женщиной унижала бы и меня, иженщину. Почему? Женщину надо любить! Что я и делаю. А женщина не имеет праваоскорблять мужчину тем, что не видит в нем мужчину, а видит в нем, видите ли,друга! Еще начнем выяснять, у кого какие созвездия да когда ктородился... – Я притормозил и перевел дыхание. Сердце в самом деле билосьсильнее обычного.
– Созвездия – это такая глупость, – сказалаона. – Я и детям говорила, что все эти гороскопы – это такая чушь. А ещедетям, – она снова уводила меня от основной темы, – очень понравилосьпроисхождение слова «чушь». Знаете?
– Господи Боже мой! Ну не знаю, ну и что? Саша!
– Оказывается, – ровным педагогическим голосомобъяснила Саша, – что это от слова «чужь» – чужой, не наш. То есть чушь –это чужь.
– Я стал гораздо умнее, спасибо. Хотя ум не есть суммазнаний. Это, кстати, моя тема. Знания плюс знания равны бессмыслице. Чем большезнаем, тем больше не знаем.
– Но про чушь детям было интересно узнать.
– Завтра твоим детям интересно будет узнать, что ялюблю их любимую учительницу.
– Вы собираетесь завтра приехать?