– Обязательно! Я могу спать только в поездах. Становисьпроводницей, будем жить в непрерывном времени и пространстве. Измерять жизнькилометрами. Я хочу тебя так поцеловать, чтоб за один поцелуй сто километров заокном пронеслось.
– Вы разоритесь.
Я не понял.
– Почему? Сто километров, потом еще сто держу тебя вобъятиях, луна за нами носится туда-сюда от столицы к столице, звезды крутятсявокруг Полярной звезды, а мы... Саша!
– Разоритесь в том смысле, что давно разговариваем.
– Конечно, лучше на эти деньги мороженое покупать,цветы, билеты в Капеллу.
– Дети ваше мороженое вспоминали.
– Завтра им скажите, что будет продолжение.
– Завтра пятница, нельзя. Постный день. Ой, меня зовут!
– Целую тебя! – закричал я. – Целую, целуювсю! Стискиваю так, чтоб только не до смерти.
Она как-то судорожно вздохнула, такое даже было ощущение,что всхлипнула. А может, усмехнулась. Мы простились. Я ждал, пока она положиттрубку. В трубке было молчание, но не было частых гудков отбоя. Значит, и онане клала трубку. Я тихо сказал:
– Саша.
Она так же тихо откликнулась:
– Да, Саша.
– Я приеду?
– Да, Саша.
– Все-все! – воскликнул я. – Еду! Ни о чембольше не говорим, кладем трубки по команде: раз, два... три!
И не положил трубку, и она не положила. И оба засмеялись.
– Скажи маме или Анюте, чтоб они разорвали разговор,выдернули бы штепсель. Сашечка, я еду! Бегу за билетом! Что вам привезти?
– Привези солнышко. У нас оно такая редкость.
– Привезу. Саша! Раз, два... три!
Мы положили трубки.
Утром в Питере я устроился в гостинице. Вышел на улицу,поглядел на восток – пасмурно. А вчера какой был закат? Не помнил совершенно.Город задавил восприятие природы. Дождь – надо зонтик, снег – надо шарф,смотришь больше под ноги, куда ступить. Чудовищны московские мостовые зимой:вверху минус двадцать, пар изо рта, под ногами – грязная жидкая снеговая каша.Обувь влажная, ноги сырые. В Питере под ногами вроде твердо, зато в воздухесырость. Немного стало на небе прочищаться. Я, увидя кресты незнакомого храма,перекрестился даже, прося солнышка.
Позвонил. В школе сказали, что сегодня у нее уроков нет. Тоесть только продленка. Позвонил домой. Московские телефоны-автоматы были менеепрожорливы. С третьего раза соединило. Она.
– Это вы дозваниваетесь?
– Я! Я в двух шагах от вас!.. Можно?
Она помолчала.
– Тогда, Саша, знаешь что, я сегодня хоть какой-то уголимею, у меня номер в гостинице. Можно же зайти, какой тут криминал?
– Никакого.
– Ну, извините, я не так выразился. Ой, прости, что-тои я на «вы». Саша, мне надо тебя видеть.
– А... вы приходите сюда. – Она спокойнообъяснила, как их найти.
Надежда моя на то, что мы увидимся наедине, растаяла. Что ж,надо и тому радоваться, что в дом зовут.
Я поднялся по старым ступеням измученного долгой жизньюподъезда, позвонил. Молчание. То есть какое-то гудение слышалось, но откуда?Никто не открывал. Еще позвонил. То же самое. Я вышел из подъезда, обошел домвокруг. Здесь она ступала в любом месте. Вот похожу тут немного, повыветриваюиз себя дурь петербургскую да наплюю на все эти столицы, уеду в Сибирь –прости, Эдуард, – там женюсь на Дуньке с трудоднями, такую ли себезазнобушку из снегов извлеку, пойдут у нас дети, и некогда мне будет тосковатьпо Александре. Ведь ясно же, что таким образом мне дают отлуп: сказала адрес ине открыла. Уйду! Я пошел к остановке. Нет, по крайней мере, пойду и всеоставлю у дверей, не тащить же в Москву шампанское. Я еще и кагор на всякийслучай купил. Торт какой-то. Я в них ничего никогда не понимал, вроде какполагается.
Как же все было горько! Почему ж ты сразу-то меня неотставила? Почему же сидела рядом в Капелле, по городу шла? Почему ж потелефону про чушь говорила? Чужь я в ее жизни, чужой. Такой красотой своею,таким умом разве она поделится с кем? Да она одинокая гордая роза. Нет, не розаона и не гордая, а в монашки она уйдет. Точно! И слава Богу!
Еще один жетон у меня был. Какой-то измызганныйтелефон-автомат высунулся из-за угла, готовясь к заглоту жетона. Не соединит –сразу на вокзал. Нет, еще надо торт под дверь. Нет, не надо, собаки слопают.Отнесу в школу, дорогу знаю. Отдам Светочке.
Я набрал ее номер. И даже вздрогнул от ее тревожного голоса:
– Вы заблудились?
– Да я же у вас был только что. Я звонил. Дважды!
– А-а, это же у меня пылесос работал. Он такой у насгромкий, я и не слышала. Вы где?
– У ваших ног! – закричал я. – Бегу!
Дверь была открыта. Я брякнул все на пол и освобожденнымируками схватил ее всю, поднял на воздух и закружил. Уж как я ее целовал, толькоопомнился.
– А мама? – прошептал я. – А сестра?
– Мама и Аня повезли работу Анину сдавать.
Я снова набросился на Сашу.