Мне продиктовали адрес.
– Спасибо. А какой номер туда идет?.. Спасибо. Трамвай?Спасибо.
Будто на автопилоте я точно прошел по сказанному маршруту,выбросился на остановке, как десантник, и, не давая себе остановиться, пошелбрать штурмом учительскую.
Сторожиха спросила меня:
– Чего-то ваш напроказил?
То есть меня принимали за отца? Значит, пора им становиться.
– Александра Григорьевна, – сказали мне вучительской, – на уроке. Перемена через пять минут. Посидите.
Я выскочил в коридор. Я побежал в мальчишеский туалет, яискал зеркало. В туалете я спугнул курящих пацанов. Даже жалко стало.
– Эй, – позвал я, – не бойтесь меня, не бойтесь,курите, то есть не курите, но не бойтесь.
Но они усквозили.
Подумав, что в этой школе не все еще потеряно, то есть естьеще все-таки боязнь молодежи перед старшими, я поглядел в зеркало и...отшатнулся – мать честная, кто это? То-то и сторожиха приняла за папашу, то-тои мальчишки испугались. Я сам себя испугался. На полке, в поезде, в пиджаке жевалялся, в брюках, не снимал. Влюбленный нашелся! Люби, кто запрещает, дапиджак-то зачем измял? Ой, хорошо, что не в перемену ввалился в учительскую.Нет, в таком виде ей показаться нельзя. И небрит. То есть не подбрит. Ведьбороду носить труднее, чем просто бриться. Побрился, свершил акт вандализма,погубил живые волосы, сполоснулся – и живешь. А за бородой надо ухаживать.Выглядел я на тройку с минусом. Я же был в стенах школы и применил к себепятибалльную шкалу оценок.
Затрещал звонок, заглушенный через три секунды хлопаньемдверей, топаньем ног и криком. Да, народ тут живой, подумал я, забиваясь закрайнюю кабину, в царство ведер, тряпок, каких-то коробок, банок и веников.Туалет наполнился жизнерадостным коллективом и стал напоминать английский клубв перерыве между обсуждениями шансов западных и восточных валют. Тут тожекричали о том, кто кому сколько должен. «Да иди ты – десятка! А кто тебемороженое в Эрмитаже покупал?» – такие и тому подобные разговоры, обкуренныедымом и сдобренные матом, продолжались все десять минут. Высидел я их, страшасьодного: что зайдет дежурный учитель, а того страшней – учительница, и увидитменя. Звонок меня спас. Хулиганы, курильщики, спорщики понеслись учиться далее,а я пугливо выполз и выглянул в коридор. И нарвался на знакомую уже сторожиху.
– Это не они, – сказал я, – это я курил.
– Зачем? – удивилась она. – Ну они дуракимолодые, ты-то понимаешь, что это вредно? Так и к наркотикам привыкнешь.
Я прокрался мимо учительской, спустился по широкой, сблестящими ступенями лестнице и дал тягу. Уже знакомый трамвай домчал меня доМосковского вокзала.
Я купил билет на ближайший поезд. Досталась верхняя боковаяу туалета. Но именно на ней я уснул беспробудно и проснулся последним, когдауже поезд тормозил. Глубокая ночь стояла над столицей. Московский частник повезменя. По дороге он материл звезд эстрады.
– Охамели до беспредела. Переспят один с другим и намдокладывают. У них случка за случкой, все голубые через одного и думают, наминтересно.
– А ты не слушай, – сказал я.
– Только оно и есть, чего же тогда слушать? Политику?Эту трепологию?
– А ничего не слушай.
Частник на меня вытаращился.
Дома я еще придавил подушку, вскочил совершенно бодрым,сварил овсянки, крепко заправился, сел даже за компьютер, даже потыкал вкнопки, загружая темой своей диссертации. Название темы звучало так: «Поискиоптимального пути соединения усилий разнородных наук в деле достижениянаибольших успехов в развитии науки. Научный руководитель проф. ВладимировЭ.Ф.». Крепко звучало. Но что-то не вызвали энтузиазма высветившиеся на экраненазвания глав, подглавок, бесконечные ленты использованной и имеющей бытьиспользованной в будущем литературы. «И это все я прочитал? И это все надопрочитать?» – изумился я. Опять на меня напало чувство, испытанное насимпозиуме в Питере. «Ну прочитаю, ну и что? Ну напишу диссертацию, ну и что?»
Шел на работу вприпрыжку. Я решился сказать Эдику, чтохватит, поигрался в науку, ухожу в просвещение. Буду учителем. У меня всегдаполучалось с детьми возиться. Я на третьем курсе, то есть перед третьим курсом,работал в летнем лагере, там же они от меня не отходили. Я же их люблю. Да еслия хоть скольких-нибудь чему-нибудь доброму выучу, уже жизнь не потеряна. Мойнаучный руководитель будет, конечно, Александра Григорьевна.
Эдик и Валера сидели все на тех же местах, и бутылка –видимо, не та же, но такая же – стояла меж ними пограничным столбом. Они даже ине заметили, что меня вчера не было на работе.
– Примешь?
– Нет, Эдуард Федорович, мне надо с вами поговорить.
– Потом. Правила здорового бюрократизма очень ценны напрактике. Вот ты хочешь сказать, что у тебя ничего не получается, что ты хочешьвсе бросить, так? Так. Но я тебя не желаю слушать. Идет время, ты сампонимаешь, что со мною говорить бесполезно, надо тянуть лямку. Слушай лучшеВалеру и изумляйся крепости мысли, овладевшей им. Это при тебе он решил чеховграбануть?
– Нет, позавчера, при мне, – поляков.
– Сегодня он решил потягаться с японцами.
– Точно! – подтвердил Валера, подвигая мнестеклянную емкость. – Именно так, и никак иначе. Я уже с утра по-японскишпарю. Акамуто акавото, атамуто атавото. С американцами – тьфу, семечки, ихниедоллары, как писали раньше в «Известиях», скверно пахнут. Я всю жизнь«Известия» читаю. Но чего-то они скурвились. А «Правды» опять расплодились. Вотмой вывод, Федорыч. Американцы все улучшали, улучшали технику и наделали изсвоего народа дебилов. У машин вообще уже две педали. Ни нейтралки, ничего непереключать и так далее. Вроде хорошо. Но! У нас продавали машины явно снедоделками. И знали: да на хрена стараться, купят – доделают. И точно –доделывали. Он доделывает, хозяин, он свою машину начинает знать, любить. Крометого, ему не до этого вот. – Валера показал на спиртное. – И женаего, Маруся, мужем гордится. Я когда этими «фордами», БМВ всякими занимался,мне скучно было. Я для разнообразия высыплю оттуда половину деталей – едет. Ещелучше едет. Так и с компьютерами. Которые ко мне попадают, так не гудят, аскулят, как собачонки, только что ноги не лижут – мастера видят. И ты мне,Федорыч, стремление не гаси, я япошек обставлю, я реванш за Порт-Артур возьму.Не деньги важны, честь русского умельца. Федорыч, скажи, так?
– Так.
– Именно так. Остальное – семечки. – Без переходаВалера сообщил, что пойдет минут триста покемарит. А потом начнетграбить. – Только, Федорыч, мне надо наколку – банк крупных воротил сУоллстрит, как писали раньше в «Известиях». Такой банк, куда трудяги деньги вкладывают,грабить нехорошо. Есть же у них трудяги, есть, я чувствую. Ну, успеха нам!Федорыч, делай добро!
– Непременно, – ответил Эдик, – с четверга.
– Эдуард Федорович, – сказал я, глядя в красныеглаза научного руководителя, – я был в Санкт-Петербурге, и я решил...
– Я ж тебя благословил. Женись.
– Нет, не то, я ее даже не видел. – Я подробно поприказу Эдика рассказал о трех часах пребывания в северной столице.
– Вообще-то, ты поступил верно.
– Конечно, ей, наверное, сказали: к вам какой-то бомжприходил.
Эдик приказал:
– Набирай ее номер и будешь говорить то, что я тебебуду суфлировать.
Но телефон зазвонил сам. Снова та республика. Высокие еечины снова доставали профессора Владимирова.
– Нет, мы об этом не говорим, я не приеду, и вчера, ипозавчера я отказывался. Да нет, и время есть... Зачем мне гонорар? Деньгикатегория нравственная, а когда их много – безнравственная. Тем более ничегонового я вам не скажу. Ваше счастье наступит тогда, когда вы поймете, чтобудущее за Россией. Записали? – издевательски спросил он. – Будущееза Россией. Так определено Господом, кем еще? Не МВФ же определяет судьбы мира.МВФ! – Эдик хмыкнул. – Счет в банке, коттедж, что еще? Еще счет и ещекоттедж? Тьфу! А душа? А совесть? Да не интересно мне к вам ехать, вот и все.Не интересно. Я за годы перестройки не прочел ни одной вашей толковой статьи.Ни у прибалтов, ни у азиатов, ни у кого. И что? И ничего не потерял. Так же и влитературе. Не читал ничего и ничего не потерял. Потеряли вы. В мире толькорусские думают о других, все остальные думают только о себе. Мысль, передовая,только в России, остальное соответственно... Нет, какой я экстравагантный, яскорее усталый и обреченный на непонимание... Да что Америка! У нее дажеинстинкты и те электронные... Звоните, я всегда на месте.
Эдик положил трубку, смял пустую коробку, смял и вторую,тоже выкуренную.
– Зря я, точно даже зря язык распустил. Чревато.Настучат ведь нашим. Меня попрут, вас разгонят. Поставят клеймо: владимирец,эдиковец. Хотя на скандал не решатся – умов нет. Мандражируют. – Эдикразвел руками. – Тут не голова, а Дом Советов. Чердак работает, крыша непротекает. Победа уже за нами... – Он прохлопал карманы сверху. –Придется за сигаретами идти. Нет, я сам. Это за вином я могу посылать, оноиногда мне как лекарство. – Он встал, расправил грудь. – И ведьзвонят на дню по сто раз. Отовсюду. Назвались мы институтом выработки идеологии– давай идеологию. А то, что идеология – проститутка, это как-то забывается.Общественное мнение! Надо в Интернет загнать, что общественное мнение естьобслуга заказчиков общественного мнения. Оно – мнение группы. Жить надо поистине, а не по общественному мнению. Истина – Христос. Что старцы скажут, то инепреложно. Запомнил? Пойду дышать. Звони! Учить тебя, что ли, что говорить?