понимают, что им самим следует учиться и развиваться и что вместе с ними
должно учиться то русское общество, которое для красоты слога называет себя
образованным. Они видят очень ясно две вещи: первое - то, что наше общество, при теперешнем уровне своего образования, совершенно бессильно и, следовательно, не способно произвести в понятиях и нравах народа ни
малейшего изменения, ни в дурную, ни в хорошую сторону; а второе - то, что
если бы даже, по какому-нибудь необъяснимому стечению случайностей, теперешнему обществу удалось переработать народ по своему образу и подобию, то это было бы для народа истинным несчастием.
Чувствуя, понимая и видя все это, лучшие наши писатели, люди, действительно мыслящие, обращаются до сих пор исключительно к обществу, а
книжки для народа пишутся теми литературными промышленниками, которые в
другое время стали бы издавать сонники и новые собрания песен московских
цыган. Даже такое чистое и святое дело, как воскресные школы {17}, оказывается еще сомнительным. Тургенев совершенно справедливо замечает в
своем последнем романе, что мужик говорил с Базаровым как с несмыслящим
ребенком и смотрел на него как на шута горохового {18}. Пока на сто
квадратных миль будет приходиться по одному Базарову, да и то вряд ли, до
тех пор все, и сермяжники и джентльмены, будут считать Базаровых вздорными
мальчишками {19} и смешными чудаками. Пока один Базаров окружен тысячами
людей, не способных его понимать, до тех пор Базарову следует сидеть за
микроскопом и резать лягушек и печатать книги и статьи с анатомическими
рисунками. Микроскоп и лягушка - вещи невинные и занимательные, а молодежь -
народ любопытный; уж если Павел Петрович Кирсанов не утерпел, чтобы не
взглянуть на инфузорию, глотавшую зеленую пылинку {20}, то молодежь, и
подавно не утерпит и не только взглянет, а постарается завести себе свой
микроскоп и, незаметно для самой себя, проникнется глубочайшим уважением и
пламенною любовью к распластанной лягушке. А только это и нужно. Тут-то
именно, в самой лягушке-то, и заключаются спасение и обновление русского
народа. Ей-богу, читатель, я не шучу и не потешаю вас парадоксами. Я
выражаю, только без торжественности, такую истину, в которой я глубоко
убежден и в которой гораздо раньше меня убедились самые светлые головы в
Европе и, следовательно, во всем подлунном мире. Вся сила здесь в том, что
по поводу разрезанной лягушки чрезвычайно мудрено приходить в восторг и
говорить такие фразы, в которых сам понимаешь одну десятую часть, а иногда и
еще того меньше. Пока мы, вследствие исторических обстоятельств, спали
невинным сном грудного ребенка, до тех пор фразерство не было для нас
опасно; теперь, когда наша слабая мысль начинает понемногу шевелиться, фразы
могут надолго задержать и изуродовать наше развитие. Стало быть, если наша
молодежь сумеет вооружиться непримиримою ненавистью против всякой фразы, кем
бы она ни была произнесена, Шатобрианом или Прудоном, если она выучится
отыскивать везде живое явление, а не ложное отражение этого явления в чужом
сознании, то мы будем иметь полное основание рассчитывать на довольно
нормальное и быстрое улучшение наших мозгов. Конечно, эти расчеты могут быть
совершенно перепутаны историческими обстоятельствами, но об этом я не
говорю, потому что тут голос критики совершенно бессилен. Но придет время, -
и оно уже вовсе не далеко, - когда вся умная часть молодежи, без различия
сословия и состояния, будет жить полною умственною жизнью и смотреть на вещи
рассудительно и серьезно. Тогда молодой землевладелец поставит свое
хозяйство на европейскую ногу; тогда молодой капиталист заведет те фабрики, которые нам необходимы, и устроит их так, как того требуют общие интересы