Но у него было пренебрежительное и презрительное отно-
шение ко всякому духовному труду и творчеству. Все острие
толстовской критики всегда было направлено против куль-
турного строя. Эти толстовские оценки также победили в
русской революции, которая возносит на высоту представи-
телей физического труда и низвергает представителей труда
духовного... Поистине Толстой имеет не меньшее значение
для русской революции, чем Руссо имел для революции фран-
цузской. Правда, насилия и кровопролития ужаснули бы
Толстого, он представлял себе осуществление своих идей
иными путями. Но ведь и Руссо ужаснули бы деяния Робес-
пьера и революционный террор. Но Руссо так же несет от-
ветственность за революцию французскую, как Толстой за
революцию русскую. Я даже думаю, что учение Толстого
было более разрушительным, чем учение Руссо»*.
В ходе работы над «Кругом чтения» и особенно над пос-
ледовавшими затем книгами «На каждый день» и «Путь
* Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 283—284.
10
жизни» Толстой все больше и больше переходил от изрече-
ний «мудрых людей» прошлых эпох к своим собственным
высказываниям, обращался к своим дневниковым записям, мыслям, высказанным в письмах. Если в «Мыслях мудрых
людей», этом начальном этапе работы, было всего несколько
собственно толстовских мыслей, то в книге «Путь жизни», конечном результате работы писателя в этом жанре, кар-
тина прямо обратная: всего несколько изречений других
писателей, а все остальное принадлежит Толстому.
Эта тенденция к «обезличиванию» мыслей отражает ос-
новную направленность работы Толстого последнего деся-
тилетия жизни — достижение органического синтеза заим-
ствованной мысли со своей и стремление к утрате автор-
ства, как то случалось в народной литературе, фольклоре.
Дневник, хотя Толстой продолжал его многие десятилетия, стал итоговой вехой на пути развития жанра, разработан-
ного в «Круге чтения».
Размышляя о значении своего Дневника, Толстой за-
писывает 19 марта 1906 г.: «Думал о том, что пишу я в
дневнике не для себя, а для людей — преимущественно для
тех, которые будут жить, когда меня, телесно, не будет, и
что в этом нет ничего дурного. Это то, что мне думается, что от меня требуется. Ну, а если сгорят эти дневники? Ну
что ж? Они нужны, может быть, для других, а для меня
наверное — не то что нужны, а они — я. Они доставляют
мне благо».
Среди множества идей, наполняющих Дневник, особен-
но часто повторяется одна — о том, что жизнь есть благо:
«Жизнь, какая бы ни была, есть благо, выше которого нет