Спрашиваем негра:
— Кто дал шхуну?
Негр мнется — не знает, что отвечать. Его оттирает плечом здоровенный парень —белоглазый, беловолосый, белолицый — ипо-русски спокойно нам отвечает:
— Шхуна арендована, средства собраны. Хотите взять литературу — вот, пожалуйста.
Он нас отводит в следующий отсек трюма. Там лежит в основномрелигиозная литература на русском языке. Сделана она пропагандистски очень точно и тонко.
Здесь хвалят достижения коммунистов,ругают капиталистов, но при этом протаскивают то, что им протащитьнадо; прямолинейности никакой.
К примеру, на обложке журнала«Свет и жизнь» на фоне прекрасно выполненной цветной фотографии химической лаборатории — ультрасовременной, а посемустрашной — маленькая врезочка: «Малое знание удаляет от Бога,большое знание приближает к нему» и подпись: Луи Пастер.
Беседовали мы на «Матильде» довольно долго, но, говоря откровенно, когда я смотрел на окружавшие нас белые морды — злобные,холодные, мне было страшно, просто по-настоящему, по-человеческистрашно.
Конечно, никто это судно не арендовал. Ничего себе —студенты могут арендовать огромнейшее морское судно! Кто разрешил им пришвартоватьсяк порту, когда все места в порту были забронированы для участников фестиваля?!
Рассказывают (я уже этого не видел), что поляки, ребята мудрые исмелые, сделали любопытную вещь: они с вечера занимали всеместа, все столики на «Матильде» и таким образом этот фашистскийкорабль превратили в коммунистический, потому что та шваль, накоторую этот корабль ориентировали, не могла получить ни одногоместа за столиками: там сидели поляки, пили пиво, пели песни, танцевали.
Замученные негры носились с пивом, парочка белолицых организаторов растерянно хлопала глазами и ничегошеньки не моглаподелать. По-моему, это — великолепный образчик той пропагандистской, правильнее сказать — контрпропагандистской работы, которуюи надлежит вести.
Помню скандальную историю с пресс-конференцией неграОнонкво, который был выдворен из СССР и выгнан из института зато, что он на танцах избил девушку.
Вот этот самый негр, выступая вамериканском клубе — в крупнейшем антифестивальном центре, обрушился на СССР и на фестиваль с довольно старыми изатасканными штампами антисоветской пропаганды.
Мы там сидели вместе сГенрихом Гурковым и Сашкой Кривопаловым из «Комсомолки» и,разозлившись, сорвали к чертовой матери всю конференцию, а сорвать ее можно было легко,потому что Ононкво говорил примернотак:
— Один студент в СССР говорил мне, что он ненавидит коммунистический режим. Один студент говорил мне, что в стране царствует разнузданный антисемитизм. Один студент говорил мне, чтоон мечтает эмигрировать из СССР.
Тогда я спросил Ононкво: знает ли он, что такое телеграфное агентство ОГГ — «одна гражданка говорила»? Он сказал мне:
— Товарищ, я побеседую с вами с глазу на глаз.
Но почему-то потом беседовать со мной с глазу на глаз он отказался. В общем,была довольно топорная инсценировка, никак неотличавшаяся той изысканностью, которая может ложь сделать накакое-то время правдой.
7 марта 1963 года
Когда я был у Коли Нечаева в Оренбурге (Коля Нечаев — пареньнеобыкновенно славный, добрый, талантливый, только малость непо-русски истеричный), он меня познакомил с поэтом РобертомКазачковым.
Вернее — в ресторане Казачков подошел сам и по бороде признал.Человек он занятный. Забавно то, что фамилия у негоне псевдоним, а настоящая — Казачков, но он — еврей на все 103 процента и даже говорит с небольшим акцентом.
Так вот, он откусил уходружиннику в вытрезвителе. Когда он рассказывал эту историю, я сразу я с необыкновенной нежностью вспомнил рассказ Куприна«Гамбринус».
Дело у Казачкова было так. К нему придрались ребята на улице,что он якобы пьян. А он просто шел, как поэт, чересчур валко, чересчур демократично,бесшапочно и читал какому-то приятелю стихи,в которых отнюдь не было матерной брани, но область седалища вэтих стихах называлась не «попка», а более категорично.
БедногоКазачкова привели в вытрезвитель и, когда он сказал, что он — поэт ичто он трезв, как профсоюзная директива, его стали вертеть и ломать,дружинники у нас очень любят показать свою властность.
И, когда наневиновного трезвого человека в вытрезвителе пятеро сильныхпарней набросились и ни за что ни про что, повалив, стали избивать,он увидел прямо перед своими глазами потное маленькое хрусткоеухо. И — завопив, он это ухо откусил. Раздался нечеловеческий вой.
От Казачкова все отпрянули. Он выплюнул ухо изо рта и, будучи пообразованию биологом, сказал:
— Только не надо шуметь. Если есть холодильник, спрячьте ухо вхолодильник — его можно будет потом пришить.
Дружинник тихо плакал, сидя на деревянной скамейке, причемплакал он не от боли, а от самого факта.
На утро Казачков освидетельствовал в больнице все свои ушибыи раны и сейчас, замирая и таясь, ждет суда.
Сидя с приятелем в ресторане «София», встретил Леву Петрова,ныне работающего в АПН во французской редакции. Мы с ним вместеучились в Институте востоковедения. И смешно — он мне рассказал,как я в 1950 г., когда мы ехали эшелоном на военные сборы вКолодища (под Минском), ходил в Смоленске, где мы стояли околосуток, по вагонам проходивших пассажирских поездов и, закатив, какслепой, глаза, пел песню: «Подайте, подайте, граждане!»
Самоесмешное: когда я, как утверждает Петров, собрал 77 рублей, мыкупили четыре бутылки водки и пили ее в нашей теплушке, закусываявареной картошкой, украденной на рынке, и солеными грибами,купленными в станционном буфете.
И помню, как мы изумительновозвращались из этих Колодищ. Витька Борисенко был там и, кажется, Храмео.
Ехали мы без билетов и весь путь от Минска доМосквы хрипло пели солдатские песни на мотив «буги-вуги» и вальса-бостона.
А вообще надо сесть и написать повесть про то лето, когда мыорганизовали в Архиповке дачную ассоциацию «Потуга» в составе:Витьки Борисенко, Герки Сметанкина, Миши Великовского, ВитькиСуходрева, Юрки Виноградова, Владки Панюшкина и ВолодькиЦветова. И еще я забыл Тарковского, который был у нас «министром внутренних дел», и отколовшегося «начальника АХО министерствакинематографии» Митьку Федоровского.
Все то лето, когда мы разыгрывали свою дачную ассоциацию,народ в стране пел песенку:
В саду созрела алыча
Не дляЛаврентий Палыча,
А дляКлемент Ефремыча
И ВячеславМихалыча.
Странное это было лето — лето 1953 года.
Я помню, как приехалкто-то из Москвы, а мы сидели со своими ребятами на пляже, и кто-тоиз приехавших сказал:
— Полностью реабилитирован Рюмин. Его видели в коридорахМВД в полной генеральской форме. Он был жертвой Берия.
Когда я услыхал, стало мне страшновато и диковато. Но зато как янапился, когда прочитал в газетах о расстреле этого мерзавца!