Повели меня через двое ворот, ввели в дворик, где — я как сейчаспомню — ошалело и весело кричали воробьи на мелких кустарниках,а по асфальтовым дорожкам ходили высокие парни в серыхкомбинезонах с наганами; как сейчас помню — не ТТ, а именно наганы в кобурах.
Это были шоферы «черных воронов». Я шел вдольэтих кустарничков мимо двух- или трехэтажного здания — сейчасточно не помню — Пугачевской башни. Шедшие со мной двое людейс трудом, навалясь на дверь, на которой висел отомкнутый пудовыйзамок — знай тюрьму сразу! — отворили скрипучую дверь.
И сразустало холодно... Меня потряс ослепительный кафельный пол имолоденькие лейтенантики, которые ходили вдоль камер и заглядывали в глазки. А потом меня свели налево. Там кафель кончился иначался паркет. Меня привели к кабинету, открыли дверь и подтолкнули туда.
Я остановился на пороге и увидел в полутьме — шторы были задернуты — за столом седого полковника с колючей щеточкой усов, и,кажется, он был в пенсне а ля Берия. Рядом с ним был большойприемник, и я, как сейчас, помню большой зеленый глаз его, как будтокошачий, остановившийся. Я долго стоял, и полковник не обращал наменя внимания. Потом я кашлянул.
Он сказал:
— Подойдите к столу.
Я подошел к столу. Тогда он поднял глаза и сказал мне:
— Ну вот что. И это ваше заявление мы рассмотрели. Ваш отец —враг. Запомните это раз и навсегда и перестаньте отрывать нашихлюдей вашими клеветническими письмами. Иначе... — он постучалпальцем по стеклу.
И стало мне вдруг так все ясно, так отчужденно безразлично ясно,что я вроде даже засмеялся.
Спросил:
— Можно идти?Полковник повертел мой пропуск, долго не отвечал, а потом сказал:
— Так зарубите это себе на носу. Идите пока что...
И я ушел.
Кстати, не надо было бы Никите Сергеевичу говорить в своемдокладе на встрече с писателями о том, что Берия и Маленков былиза ликвидацию ГДР. Два эти негодяя сразу же будут окружены ореолом фашиствующей антисемитской мразью в ФРГ. Это точно.
Как неумные люди, направленные на работу в Министерство культуры, могут мешать нашему общему делу, свидетельствует одинпример.
Несколько дней тому назад в Министерстве культуры федерациито ли заместитель начальника, то ли начальник отдела театров Елисеев или Евсеев, выступая где-то на встрече с писателями-драматургами — с узким кругом писателей-драматургов, так правильнее, —сказал:
— Ну вот что. К чертовой матери вашу демократию — реперткомвводим!
За такие высказывания, по-моему, надо отстранять от работы ивыгонять из партии. Это же надругательство над Лениным, которыйписал, что любая самая демократичная буржуазная демократия вмиллион раз менее демократична нашей пролетарской диктатуры. Этоведь абсолютная правда! Так как же смеет чиновник, плохо знающийЛенина, посылать к черту нашу демократию!
При случае я об этом наверняка буду говорить, и говорить оченьсерьезно. Получается сейчас довольно любопытная и неприятная картина. Покритиковали ряд писателей и художников. Покритиковалитого же Васю Аксенова — но это не мешает ЦК отправлять егосейчас в Аргентину.
А мышата — среднее звено, чиновники около литературы,около кино, около театра уже начинают перестраховку, начинаются запреты на фильмы, связанные с культом личности, начинаются гонения на спектакли, в какой-то мере связанные с культомличности.
Если бы шло гонение против плохой литературы — я за этодвумя руками, но гонение идет против тем, а не против качества. Игонение это никем не санкционировано. Наоборот, хотят бежать какпсы — впереди прогресса. Хотят выслуживаться.
А ведь сами жепотом, в беседе за рюмкой водки, будут говорить нам, писателям:
«Вот, ничего нельзя поделать — такая установка, момент не тот.Давай, старик, подождем, — и будут при этом скорбно вздыхать иуказывать глазами на потолок: мол, указание сверху». А не было такого указания!Страшное это явление! Подлое и страшное!
Кстати, такой вот человечек, который рядится в тогупанибратствующего товарища писателя, может быть прекраснойтемой для трагикомедии. Прекрасная зловещая тема — об этом стоитподумать…
15 марта 1963 года
Лето 1962 года. Живу в Коктебеле. Вкалываю с утра до ночи свои«...При исполнении служебных обязанностей». Пишется радостно издорово. По вечерам встречаемся с «капеллой» — Женя Малинин,Игорь Безродный и Валька Тур. Забавное явление — Туренок. Это непросто человечек, не просто поэт; это очень большое и серьезноеявление в советской литературе.
Познакомился я с ним забавно. Месяца за два перед Коктебелем иза день до моего вылета на Северный полюс я был по делам своей пьесы— первой пьесы — «Правда за девять рублей поштучно», которуюя написал просто-таки по приказанию Васи Ливанова, — так вот, когдая был у Тура, Петр Львович мне говорил о своем сыне Вальке.
Я ужеслыхал о нем и от других людей, что это — талантливый мальчуган.
Вмоем представлении он рисовался эдаким вундеркиндом — Аидом —худым, с впалой грудью и чтобы обязательно с очками.
Так вот в Коктебеле, кажется на третий или на четвертый день после моего приезда,когда я плыл рано утром (а я там купался только рано утром, потомзавтракал и работал до обеда и после обеда), рядом со мной я увиделлодку, а в лодке я увидал блистательно сложенного атлета с белобры-сым лицом арийского убийцы и с вздернутым носом а ля Павел I.
Атлетвнимательно смотрел на меня, вернее — даже не на меня, а на моюбороду, а потом сказал: «Так вы — Юлиан Семенов!» Так мы познакомились с Туренком, которого я и обожаю и высоко ценю.
Кстати о бороде. Мороки она мне доставляла в жизни много.Недавно вообще был очень забавный случай.
Мы с Катей возвращались из Тарусы. В вагон электрички вошелпьяный лейтенант. Он был красив гусарской усталой красотой, с голубыми,навыкате, бараньими глазами, с точной строчечкой усов. Онс трудом влез в вагон со своими удочками.
На реплику одного изсидевших рядом ночных пассажиров, что, мол, слава богу, вагонсвободный, иначе бы не влезли, — лейтенант сказал хрипловатымголосом, блудливо улыбаясь:
— Свобода — это осознанная необходимость.
Я засмеялся.Он посмотрел на меня внимательно и сказал:
— У, гадюка, тоже под Юлиана Семенова работаешь!
Тутзасмеялась Катя. Лейтенант оскорбился и спросил:
— Что — не слыхали про такого, что ли?
Катя ответила:
— Нет, не слыхали.
И лейтенант долго объяснял нам, что сделал Семенов в литературе и как он к нему относится.Постольку-поскольку он к Семеновуотносился положительно, то скажу без лишней скромности, не таясь,— мне было приятно его слушать. В конце он все-таки посоветовалмне бороду побрить...
Так вот о Туренке. Сначала он мне показался слишком ужзаэле-гантченным, слишком уж спортивно развитым, эдакимсовременным модным молодым человеком.