Но после двух дней,правильнее сказать —вечеров (вечера мы проводили с восьми дочасу в разговорах, а я разговаривать чем дальше, тем меньше умею,просто как-то лучше у меня ложится мысль, если ее пишешь рукой —обдумываешь предварительно) — после этих двух вечеровразговоров я обалдел от того, сколь умен и поразительно талантливэтот двадцатилетний парень.
Талант у него пастернаковский — оченьрусский, очень высокоинтеллигентный, очень прозорливый. В еготаланте нет ничего от желания угодить, вопрошая «чего изволите-с?»,но также в его таланте нет ни капли леваческого дешевенькогороссийского якобинства.
В один из дней, когда Туренок ушел в горы — он уходил в горы наполдня и возвращался к обеду, с носом, похожим на перезрелыйпомидор, — в один из дней ко мне пришел Гиршл Полянкер — писатель из Киева — и сказал:
— Старик, пойдемте, я вас познакомлю с Самуилом Яковлевичем Маршаком.
Боже мой, какой же это чистый и чудесный человек — Маршак! Как жемы не умеем правильно понимать термин «интеллигент»! Как жезалапали этот термин у нас!
Зацеловали его пьяными губами, залапалигрязными ручищами. А вот если снять на киноленту два часа сМаршаком и прокрутить эту ленту перед учителямиобществоведения, то и они, я думаю, сколь ни были бы малоподготовленными, всеравно сумеют донести до своих питомцев правильное звучание этоготермина, то есть правильное объяснение понятию «интеллигент».
Самуил Яковлевич спросил: «А бывают ли здесь экскурсии, еслибывают, то куда?» Я предложил ему съездить на моей машине поГрибоедовской дороге в Атузы, которые сейчас, конечно, называютсяне Атузами, а колхозом имени Второй пятилетки.
И вот поехали — Самуил Яковлевич, Гиршл Полянкер, Пузиков,главный редактор Гослитиздата и Лева Кондарев.
Самуил Яковлевич очень обрадовался, когда узнал, что я — востоковед. Я читал ему стихи Касем-хана и Рахман-баба. Стихи емунравились. Потом мы заговорили об английских поэтах, о Волсворде,об его трудной речевой особенности. Маршак рассказал смешнуюисторию о том, как несколько лет тому назад он с сыном приехал вВеликобританию, в Лондон.
Их пригласили в гости к какому-тофермеру, который ужасно долго объяснял свой адрес, как добратьсядо его дома, но так до конца точно объяснить отчего-то не смог —скорее всего в силу своей явно не английской велеречивости. НоМаршак очень хотел к нему попасть, потому что жил он в глубинке, влесу, один, а всегда очень интересно побывать у человека, которыйживет один, у такого и речь особая и манера поведения своя.
Так вотМаршак ужасно долго не мог найти тропиночку, которая вела к домуэтого старого отшельника. А это путешествие он предпринял навторой день после своего приезда в Лондон, где он раньше никогдане был, а переводил Бернса, только опираясь на свой багажанглийского языка, приобретенный им у нас, в России.
И вотнавстречу ему попался какой-то англичанин, кажется почтальон.Маршак спросил его: «Уот из зе тайм?», что в переводе на русскийязык, вместо того чтобы означать «Сколько времени?», означало — всилу того, что в английском языке самая крохотная мелочь меняетсмысловое значение фразы — «Каково время?», правильнее сказать— «Что за время?», на что почтальон скептически ответил, неинтересуясь, кто этот вопрос задает, откуда этот странный человек слицом еврейского ангела, в круглых очках, с маленькими руками: «Зетиз вери философикл квешен», что значит: «О, это слишкомфилософский вопрос!»
— Так, — говорит мне Маршак, — я по-настоящему столкнулся санглийским юмором и убедился в том, что это — прекрасно.
Я рассказал ему анекдот про то, как мужчина решил провести свойотпуск в Шотландии в пеших прогулках. И мужчина шел из одногоселения в другое и в каждой деревне видел десяток детей просто наодно лицо, и в каждой деревне он спрашивал: «Чьи эти дети — такиепохожие один на другого?». Ему отвечали: «Это дети почтальона».
Чем больше он таких детей видел, чем дальше он шел, тем большев нем возникало желание увидеть самого почтальона, который народил десяток одинаковых мальчиков и девочек. Он зашел в почту испросил: «Скажите, а где тот почтальон, у которого так много детей?»
Ему сказали: «А вон он сидит в углу». Человек увидел махонького,худенького, щупленького мужчину.
— Он?!
— Да.
— Ну как же он стольких мог наплодить?! Он такой же слабый!
— Ну и что же? — Он же ездит на велосипеде.
Маршак очень смеялся и говорил, что это точно, что это английский юмор. Кстати об юморе и анекдотах. Вчера Митя Федоровскийпринес мне анекдот, который я хочу записать, чтобы он не ушел уменя из памяти.
А анекдот такой:
По лесу стремглав бежит муравей. Навстречу муравью — заяц.
— Куда ты бежишь, муравей?
— Там в чаще слониху изнасиловали, а сейчас всех подозрительных хватают!
Это, может быть, юмор и не английский, а наш, но, по-моему, это— великолепно.
Мы приехали в Атузы, сели на берегу моря. Море в этот час — абыло что-то между шестью и семью часами — казалось белым и тольковдали лежало ослепительной бритвенной линией. Маршак посмотрелна гору.
Я все время забываю, как она называется, но рельеф ее —точная копия профиля Максимилиана Волошина. Маршак смотрел нагору внимательно, а потом улыбнулся очень застенчиво и сказал:
— Максимилиан Волошин — такая умница, такой талант…
— Онпомолчал и добавил еще тише и застенчивее:
— Он был ужаснымжуиром.
Поэт Леня Кондарев засмеялся своим громовым смехом и сказал:
— Самуил Яковлевич, а вы слыхали пародию на Михалкова?
Маршак ответил:
— Пародий на него я слыхал много, не знаю — какую вы имеете ввиду, но вот вы сказали про Михалкова, и я вспомнил одну его оченьсмешную шутку: «Гимн написать легко — гимн у нас утвердитьтрудно».
— Нет, наверно, эту пародию вы не слыхали, — не унималсяКондарев, — я вам прочту.
И он прочел кошмарную пародию, всю составленную из мата.
Начиналась она так: «А у брата тети Нади две жены» и далее следовалитакие звенящие непотребства, что даже мне — а я мат оченьлюблю, считаю его звучным и нужным в речи — эта пародия показалась чудовищной.
Гиршл Полянкер отвернулся. Пузиков стал громкокашлять и говорить о том, что Волошина Гослитиздат готовит кизданию (что-то очень долго он готовит — уже два года готовит, акниги все нет).
А Маршак был как ребенок — растерян, обижен ипоставлен в дикое положение. И потом, мне кажется, он не все понялиз того, что читал Кондарев. Мне кажется, что ему знаком толькошкольный мат, который он волей-неволей слыхал в гимназии, анастоящий — писательский, «высокоинтеллигентный» — ему был, толи к счастью, то ли к несчастью — определять я не решаюсь, — недоступен.
Потом к нам подошел здоровый мужчина — косая сажень в плечах, в тигровой пижаме; с ним две женщины и старик. Мужчинапосмотрел на меня и сказал сакраментальную фразу:
— Ну, ну, молодой, а бороду отпустил!
Психология наших людей кажется мне чудовищной. Вот если тыстарик, то вот и носи бороду — «нечего суваться»; а если ты молодой— то бросай. Какое-то неуважительное отношение к старости ипотребительское — к молодости — «пока можешь — хватай».
Гиршл Полянкер посмотрел на этого гражданина с глубоким презрением. Пузиков вздохнул. Кондарев собирался что-то сказать, дабысгладить ситуацию, но его опередил Маршак.