Когда я вижу таких людей, я тогда вспоминаю записку в дневнике Пушкина.Смысл сводится к тому, что «яшел по Фонтанке, мимо театра, где давали представление пьесыКукольника. Спектакль кончился, и несколько гвардейских офицероввыносили из парадного подъезда Кукольника на руках своих, дамывосторженно аплодировали и что-то кричали.
А я стоял под фонарем,и снег сыпался на меня, и была вокруг меня тишина, и никто меня незнал и не видел. И тогда подумал я: а ведь пишем-то мы, в сущности,для двадцати семи пар глаз». Это очень верно и здорово.
И вот для такого парня — интеллигента и хочется писать. Разговор у нас с ним получился как-то сразу. Мы ему предложили почитатьжурналы, он нам дал свою книжку об архитектуре. Я в этой книжкевычитал любопытную деталь, что постольку-поскольку Коран —религия иконоборческая, то она выступает против изображенияживого лица. Это верно.
Я видел мечети Кабула, Багдада, Каира,Бейрута, и меня всегда потрясала совершенно поразительная орнаментовка. Казалось, что художник, стиснутый жестоким указом,запрещавшим ему видеть своим внутренним зрением лик святого, былвынужден этим жестоким предписанием к совершенно поразительному пониманию орнамента.
Если вглядеться и заставить себя — какв технике — сделать допуск, то в рисунках орнамента можно увидетьсюжетные полотна. Мне кажется, что в орнаменте мусульманскихмечетей, в кривых и прямых линиях, в замысловатых звездах и кружках стиснуто то самое неуемное движение мысли, которое можетзаменить ряд зрительных образов.
Надо только позволить себевидеть в орнаменте мысль живых людей, фабулу — и ты увидишь. То есть подтверждается и правильность библейского завета — ищущий да обрящет...
Парень в очках, который оказался по специальности радиофизиком, разговорился с нами.Пошло все от того, что он своему приятелю, который проходил по вагону, сказал: «Сегодня еле-еле смог купить книгу Ревалда «От Матисса до Ван Гога». Парень стоял в очереди с пяти часов утра, чтобы купить книгу о далекихимпрессионистах.
Он же рассказывал о том, как он ходил по выставке«30 лет МОСХа» и экскурсовод, подводя их к картинамКон-чаловского, говорил примерно так: «Хороший художник, толькоподражательный, своего ничего не принес, все от Матисса и Ренуара.Классовой борьбы-то нет». Поразительное, вопиющее невежество!
Стакой вульгарной социологией мы ведь обязаны отвергнуть Левитана,Шишкина, Рублева, Тициана, Снайдерса. Любят у нас шарахаться.Вот и шарахнулись сейчас в тот самый Пролеткульт, которыйотвергал Пушкина и Рембрандта.
Подавай им, видите ли, в портретеклассовую борьбу! А разве портреты Мейерхольда, Хачатуряна,Дуловой, написанные Кончаловским, не служат тому делу, котороемы все исповедуем?! Разве портрет современника не лежит в руслеклассовой борьбы?!
Разве среднерусский пейзаж не есть воспитательная работа,воспитывающая в зрителе любовь к своей Родине?! Формализм — страшен только тогда, когда он обрамлен догмами пропаганды...
Я спросил нашего спутника:
— Скажите: а многие у вас интересуются импрессионизмом, древней живописью, архитектурой?
Он ответил:
— Да в общем-то не очень. — И тут он рассказал очень занятныйэпизод.
У них есть один товарищ — ему уже тридцать семь, он фронтовик,прошедший огонь, и воду, и медные трубы. Он раньше говорил: «Что— импрессионизм? Да они все сволочи!» Ребята показали емукартины импрессионистов — Матисса, Ренуара, Ван Гога, он смотрелна картины и говорил: «Это здорово! Это очень здорово! Это оченьздорово!»
Ему сказали:
«Так, миленький, ведь это же импрессионизм!»...
По-видимому, одно из ярчайших последствий культа Сталина внашей стране есть инертность мышления. Эту инертность следуетразбивать, как в первом классе школы при изучении азбуки — наглядностью.
На доске надо писать прописные истины и букву А следуетиллюстрировать красивым кубиком, чтобы с одной стороны была красивая Анна, с другой — красивая Анапа, с третьей — еще какое-нибудь красивое А.
Только наглядно человек сможет понять и поверить,а так — говори ему, не говори — усмехнется и останется при своем…
Мечтает этот парень — наш собеседник — летом уйти в туристский поход.Нет для него большего счастья, как нагрузиться рюкзаком,сколотить плот и по какой-нибудь таежной речушке прокатиться днейдвадцать.
Я ему говорю:
— Ну, может быть, без рюкзака все-таки лучше?
А он отвечает:
— Ну что... Самая радость в том, как рюкзак постепенно все легче и легче делается...
Здесь же прочитал в газете о военном перевороте в Багдаде и орасстреле Абделя Керима Касема и председателя Народного судаМахдауи. Этих людей я знал. С Махдауи даже выпивал.
Абделя Керима Касема очень много снимал и, стоя напротив него во время открытия советской выставки в Багдаде, пытался как-то понять этогочеловека, возглавившего революцию 1958 года.
Он был одет в солдатский мундир,на зеленых погонах была зеленая незаметная звездабригадного генерала, на боку — большой маузер, в левой руке зажатослепительно-белый, крахмаленый, полотняный платок.
Минут пять ему не давали говорить. Толпа ревела:
— Абдель Керим, ваше заим! (Да здравствует Абдель!).
Он комкал в левой руке белый платок — как боксер, которыйсжимает тренировочный мячик, чтобы развить мышцы руки, и на лицеего была улыбка, которую человек может видеть только в зеркале,причем в зеркале не совсем правильном — у него улыбалась толькоправая половина рта, правый глаз и правая бровь; левая половинаего лица была непроницаемой, строгой и, я бы сказал, высокомужественной.
Когда народ смолк — он начал говорить. Говорил он неистово.Начав тихо, откашливаясь, голос его был хрипловат и низок. Постепенно, словно заводя себя, он говорил все громче и громче. И чемгромче он говорил, тем тише становилось вокруг, и только было слышно, как осатанело кричали воробьи в желтом багдадском небе.
Когдаон замолкал, — как бы обрывая себя, — раздавался рев народа. Иногда он поднимал левую руку с зажатым в ней белым платком, потрясалею над головой, и снова раздавался неудержимый рев народа. Виделя его всего два раза, но мне необыкновенно трудно представить, какэтого человека, после четырехчасового суда, убили в подвалеМинистерства обороны...
Сообщения газет путаные. Ничего себе толком я пока объяснитьне могу, но, по-видимому, падение Касема было следствием не совсем последовательной политики.Он, как мне кажется, хотел бытьодновременно и правоверным мусульманином и есть свинину. Он хотел быть хорошим и со Штатами, и с нами.
Независимость — вещьабсолютно понятная; еще важно — куда и как эта независимость ориентируется и что ставит себе в пример.Думаю, что эта его вибрирующая ориентация и дала Насеру возможность подготовить заговор.
Думаю, что это идет от Насера, потому что уже тогда, в 1960 году,многие иракские друзья говорили мне, что Касем, отвернувшись откоммунистов, подставил свой бок под выстрел Насера. По-видимому,в ближайшее время все станет ясно. Думаю, что я не ошибаюсь всвоем прогнозе...
13 февраля 1963 года
Вчера, когда шел выступать в Политехническом, встретил парнишку. Фамилию его забыл.Помню только, что учился вместе с ним вИнституте востоковедения и был он там у нас комсомольским вожаком афганского отделения.Недавно он вернулся из Багдада и рассказал мне кое-какие подробности падения Касема. Я, в общем-то, неошибся в оценке происшедшего — все это идет от Насера, от крайнего национализма и антикоммунизма.
Касем отстреливался до последнего патрона. Здание Министерства обороны бомбили самолеты,обстреливали танки, бронемашины. Когда у Касема не осталось ниодного патрона — он сдался. Через два часа начался суд над ним.
Ему зачитали список расстрелянных фашиствующих молодчиков вовремя контрреволюционного мятежа в Мосуле, спросили — он ли подписывал приказ о расстреле, и,когда он ответил утвердительно, дажене выслушав объяснения, его повернули лицом к стене, поставили наколени и пустили пулю в затылок.
Началась резня коммунистов, которых в правительственных указах называют «саботажниками» и «анархистами». Создана народнаямилиция — явно фашистского толка. Всем остальным жителям страныприказано сдать оружие под угрозой смертной казни. Таким образом,защищаться коммунисты не могут.
Единственное место, где еще,может быть, части коммунистов удастся спастись, уйдя в эмиграцию,это — Басра. Там коммунисты захватили тюрьму и сейчас идут кровавые бои.