В свете покушения на лидера республики вряд ли кому-то будет дело до скромной пестуньи, направляющейся по своим делам….
ГЛАВА 12.
5 лет назад
Под конец дня впечатления от поцелуя стерлись, поблекли. Если честно, она сама постаралась загнать их вглубь себя. Успокоившись, Джина решила не отказываться от спора. А смысл бросать начатое, когда заслуженная победа так близка? И она действительно близка — неприступный литературный профессор почти созрел, хотя и не кидал на нее красноречивых взглядов, как Дюк Кремер, а с того дня, когда она помогала ему с уборкой на кафедре, вообще ни разу не подходил. Но Джин ощущала интерес Торстона каким-то шестым чувством, даже когда его не было рядом.
Горанова надо было дожимать блестящим проникновенным выступлением с элементом постановки «Митиной любви» — поэтому она должна была прийти вечером в танцевальный зал, чтобы вместе с Вацлавом в последний раз прогнать выступление на семинаре и отрывок из пьесы. Пожалуй, в этом что-то было — Джин даже понравилось играть, притворяться кем-то, вкладывая в наскоро заученные реплики эмоции, которых она совсем не чувствовала, но Вацлав Кнедл, произносящий свой текст с каменно-отстраненным выражением, сбивал с нужного настроя. Но все равно получалось неплохо — этот постановочный фрагмент здорово оживлял их ответ.
Вообще-то это была странная мысль — как ни в чем не бывало идти к Вацлаву после того, что произошло днем. Это была жестокая мысль — прийти в пустой гулкий танцевальный зал, где он, наверное, уже ждал ее… Какие эмоции он при этом испытывал? Джин не хотелось даже думать об этом.
Чем ближе к вечеру, тем ей становилось неспокойнее. В конце концов, Джин приняла решение остаться в своей комнате — выступят они завтра и без генерального прогона! Чтобы Джина Моранте готовилась к какому-то задрипанному семинару даже тщательнее, чем к самой крутой вечеринке? Литературный профессор и так уже на крючке, да и вообще…
Но когда время, о котором они с Вацлавом договорились, подошло, Джин запахнула на своем черном в белый горошек платье джинсовую куртку и вышла в холодные осенние сумерки.
Танцевальный зал находился в западном крыле и имел отдельный вход — быстрее всего к нему можно подойти по кленовой аллее. Она была длинной и лежала как бы в стороне от хоженой территории академии. Любая другая девушка на месте Джин если не испугалась, то в любом случае, почувствовала себя некомфортно — вечер, холод, безлюдное место… Но Джина не испытывала страха — бояться можно было лишь упырей, а с ними Константин Леоне покончил навсегда. Упырей… и Гаспара Леоне, но он пропал без вести два года назад и, даст бог, не найдется никогда… Правда, в какой-то момент девушке показалось, что за ней кто-то идет, но это был всего лишь шелест падающих листьев.
Зал для танцев — единственное помещение академии, оформленное не в готическом ключе, а в стиле барокко — с богатой объемной лепниной, многочисленными подсвечниками и канделябрами, статуэтками в стенных нишах, массивными хрустальными люстрами и позолоченными многоярусными светильниками, которые испускали рассеянный приглушенный свет.
Замерший около окна Вацлав обернулся на звук ее шагов с нетерпеливым и радостным выражением, как бы надеясь и не веря себе, и бросился к ней.
— Джина!
— Вацлав, забудь, — сказала она хладнокровно, сразу же отгородив его от себя толстой ледяной стеной. — Ничего не значило. Ничего! Просто шутка.
Это было немного страшно — смотреть, как меняется у него лицо. С каждым ее словом надежда исчезала — глаза Кнедла мертвели и мертвели. Вацлав отвернулся, глядя в пол, и сердце у Джин защемило — нельзя было целовать его, нельзя было приходить сюда сейчас, нельзя!
Она ждала от него чего угодно — что расплачется, будет умолять, как тот официантик, но никак не того, что Вацлав очень тихо и очень спокойно проговорит, не глядя на нее:
— Шутка. Хорошо. Я тебя понял.
С удивлением прислушавшись к себе, Джин поняла, что даже испытала нечто вроде разочарования. Пожалуй, если бы он сейчас опустился перед ней на колени, прикоснулся губами к костяшкам ее пальцев, прошептал, что мечтает о втором поцелуе, мечтает о ней, о ее великолепном теле на шелковых простынях и…
— Так мы делаем последний прогон или нет? — буднично спросил Кнедл, подняв на Джин призрачно-серые глаза, в которых ничего сейчас нельзя было прочесть.
— Да. Да, конечно.
Джин провела раскрытой ладонью по своей одежде — от груди и вниз. В мгновение ока современное платье трансформировалась в белое шелковое платье до пола, украшенное пышно задрапированной сзади вуалью, на руках у нее оказались короткие белые перчатки, не скрывающие запястий, а в руках — кружевной зонтик. В довершение ко всему свои волосы Джин украсила шляпкой с широкими шелковыми лентами — столь дурацкой, сколь и очаровательной. Странный образ из давно ушедшей эпохи чужой страны был полностью скопирован Джин с иллюстрации к «Митиной любви» в одной из книжек. Выделываться с костюмом и применять свой дар украшения вовсе необязательно, но профессор Горанов просто обязан был увидеть ее в образе бунинской героини. Она и Вацлава могла бы обратить в Митю, но от этого он в самом начале отказался наотрез.
— Я на минутку, — проговорила Джин, делая вид, будто только зашла в воображаемую комнату. — Мне надо с мамой к портнихе, я просто убежала от нее на часок.
— Ты теперь забегаешь ко мне, как к больному, навестить. Тебе это в муку, но долг велит. Больных нельзя бросать, — без всякого выражения произнес Кнедл, не подхватывая ее игру.
— Что ты говоришь? — всхлипнула Джин. — Я тебе все отдаю, что у меня есть! Иди ко мне, поцелуй же меня!
Дальше шла реплика Вацлава, но он молчал.
— Почему, когда ты рядом, все по иному? — будто через силу проговорил он наконец.
— Я жду тебя, только тебя, ты не идешь, я умираю, готов убить тебя и себя. Но когда ты рядом, все забывается и есть только ты. Весь мир-ты…
— Ты любишь только мое тело, а не душу… — Джин с грустью хлопнула ресницами.
— Что ты говоришь, из какой это пьесы? — Вацлав усмехнулся, глядя ей прямо в глаза.
— Не будем ссориться, перестань меня ревновать хоть нынче, в такой чудный день! — капризно перебила Джина. — Как ты не понимаешь, что ты для меня единственный? Ты — лучше всех! Я твоя, твоя… Ну, целуй же меня…
Джин резко замолчала, так и не договорив свою реплику, во все глаза глядя на троих парней, которые вошли в танцевальный зал. Они смотрелись в этом пышном убранстве настолько чуждо, что Джин пару мгновений не могла избавиться от ощущения, что ей это видится. На самом деле она искренне надеялась на это, потому что ничего хорошего появление в танцевальном зале Дюка Кремера в компании двух незнакомых вампиров, не сулило. Еще хуже были бейсбольные биты в руках непрошенных гостей. Еще хуже то, что один из парней — сморчок с жидкими, зачесанными назад волосами плотно прикрыл дверь, вставив эту самую биту в ручки так, что снаружи ее было невозможно открыть.
— Мы не помешаем, голубки? — оскалился Дюк, поигрывая круглым в сечении металлическим стержнем. — Вы тут трахнуться, как я посмотрю, задумали? Ролевые игры, да? Так не надо нас стесняться, милые…
ГЛАВА 12.2
Вацлав, который стоял ко входу спиной и не видел вошедших, обернулся на голос Кремера.
— Дюк, ты пьян, — предостерегающе проговорила Джин. — Не надо делать вещей, о которых потом пожалеешь!
От бывшего парня действительно за километр несло алкоголем и, невзирая на опасность ситуации, Джин не могла не удержаться от мысли о том, как же правильно поступила, что порвала с ним. Потный, красный, набычившийся, с воспаленными красными глазами и крепко сжатыми кулаками, он сейчас вызывал только отвращение.
Но дело было дрянь, она чувствовала это нутром. Кремер зол, очень зол, выпитое спиртное усиливало эту злость в несколько раз.
— Клан Моранте… — начала было Джина, но Дюк тут же перебил:
— Клану Моранте не нужны порченные вампирши. Я трону твое прекрасное личико совсем чуть-чуть — но с таким дефектом в жены тебя не возьмет никто… Кроме меня, разумеется. Потерявшая былую красоту, ты будешь покорной женой, не так ли, Моранте?
— Ты спятил… — Джин истерически расхохоталась, не в силах поверить, что происходящее реально. — Иди проспись, Дюк Кремер! Может быть, тогда в твоей голове хоть немного просветлеет!
— Но для начала я бы хотел поболтать немного с недоноском, с которым ты посмела мне изменить, — больше не глядя на Джин, Кремер сосредоточил все внимание на Вацлаве. — Ну что, человеческий ублюдок, расскажи, каково было трахать мою женщину? Она брала у тебя в рот, брала? Ну, давай, скажи, как сладко было иметь эту сучку во все щели! Расскажи, жалкий тупой недоносок человека! Расскажи мне все!
Монструозный амбал Кремер налетел на Вацлава, как ураган, и, в принципе, тот даже попытался что-то там сопротивляться, но легче было асфальтовый каток с пути свернуть. Дружок Дюка, такой же качок, как и он, присоединился к товарищу, и вдвоем они принялись лихо месить Кнедла. Джин рванулась к двери, но была схвачена третьим товарищем — мистером Сморчком — и больно схвачена его потными тонкими пальцами за грудь.
— Между нами ничего нет, слышишь ты, идиота кусок! — взвизгнула Джин, попытавшись вырваться, но Сморчок держал неожиданно крепко. — Прекрати это, пока не поздно, прекрати!
— Грязная, лживая шлюха! Сейчас я отучу тебя лгать! — выплюнул Дюк и его с молниеносной силой выброшенный кулак въехал Вацлаву в переносицу, после чего, перехватив девушку у Сморчка, Кремер сказал. — Чеботари, он твой! Знаешь Чеботари, красотка? Разумеется, откуда такой принцесске, как ты, знать какого-то уборщика, который моет полы в столовке академии? О, поверь мне, Чебот весьма презабавный типок, ведь он одинаково страстно любит и девушек, и парней. И сейчас, моя сладенькая, он прямо у тебя глазах превратит твоего драгоценного мальчика в самую что ни на есть кровавую шлюшку!
— Ты больной… — в ужасе выдохнула Джин и вскрикнула, потому что Дюк что есть силы дернул ее за волосы, намотав их на свою лапищу. — Я не верю, что ты сам додумался до этого! Остановись, Кремер, просто остановись! Если тронешь меня хоть пальцем, Моранте сотрут тебя с лица земли!
— Кремеры откупятся, — с тупым самодовольством возразил Дюк. — Как бы не были богаты Моранте, от неприлично большой суммы еще никто не отказывался! Твоему отцу ничего не останется, как взять деньги и отдать попорченную дочуру единственному, кто согласиться взять тебя! Мне!
— Идиот! — прошептала девушка. — Какой же ты идиот, господи…
Чеботари, похабно раззявив рот, шел на Кнедла. Коротковатые клыки его были не белоснежными, как у большинства вампиров, а желтыми и неровными — правый видимо длиннее левого. Во всей его манере, в виляющей крадучей походке, в масленом взгляде было нечто женственное, развязное, оскорбительное.
— Ну что же, мальчик? Милый, милый мальчик, вкусный сосудик… — прошепелявил Чеботари, жадно разглядывая Вацлава. — У тебя ведь никогда не было… так, правда? Если расслабишься и позволишь моему Младшему Брату немного похозяйничать в тебе, то тебе и самому будет очень хорошо. Это очень, очень хорошо, здорово, очень приятно… Давай доставим друг другу немного наслаждения? Тебе понравится, я обещаю…
— Прекрати это, Дюк, мать твою, прекрати это! — Джин закрыла лицо руками.
— Смотри! — брызжа слюной, проорал Кремер и заломил ее руки за спину. — Смотри, сука!
От побоев еле живой, с трудом, наверное, понимающий, что происходит, Вацлав едва стоял на ногах. Второй амбал, которого Дюк назвал Феликсом, даже не держал его, брезгливо отступив в сторону. Наверное, он решил, что Кнедл сломлен не только физически, но и морально и даже не подумает сопротивляться. Из носа и рта Вацлава хлестала кровь, и теперь Джин чувствовала ее одуряюще-сладкий запах. Скорее всего, фита — вкусная, но непитательная. Значит, Чеботари надо будет высосать много, чтобы насытиться, очень много…
Но по мере того, как отвратительный сморчок подбирался к Вацлаву, растерянное, забитое выражение лица Кнедла менялось. Тяжело дыша, он расширил ноздри и опустил голову, глядя на Чеботари исподлобья, и призрачно-серые глаза его стали похожи на осколки грязного льда. Он оттер кровь под носом рукавом своей некогда аккуратной рубашки, которая в данный момент больше напоминала половую тряпку, и очень тихо сказал:
— Не подходи ко мне.
— Не подходи ко мне! — пропищал Чеботари, передразнивая, выудил из торопливо расстегнутой ширинки короткий крючковатый член, торчащий из жиденького кустика курчавых волос, и развязно им помахал. Зрелище было настолько вульгарным, вопиющим, отталкивающим, что Джин с отвращением отвернулась, но Дюк, дернув ее за волосы, заставил смотреть. — Познакомься, это мой Младший Брат, и в ближайшие полчаса ты, сосут, сделаешь все, чтобы его ублажить!
Чеботари болтал что-то дико пошлое, дурацкое, похабное, видимо, распаляя себя, но Джин больше не слушала гадкого сморчка и не смотрела на него. Все ее внимание было приковано к лицу Вацлава Кнедла. Оно не было забитым, нерешительным, неуверенным, залитым кровью, жалким… Как ни странно, именно в эту минуту ее пронзила мысль, что он красив. Красив какой-то внутренней силой, мужественной красотой, которая происходит не от смазливой внешности, которая зачастую оказывается пустышкой, а от наличия внутреннего стержня, внутренней бездонной глубины. Он был всего лишь человеком, и едва ли у него имелись хоть какие-то шансы справиться с тремя вампирами, и все-таки то, что в нем, делало его кем-то большим, чем просто человек.
Откуда у него, практически до полусмерти избитого двумя огроменными амбалами, взялись силы, было неясно, но они взялись, наверное, именно из этого внутреннего резерва. Безграничного резерва, который в критический момент просто взорвался.
Не уловивший произошедшей в Вацлаве резкой перемены, Чеботари, махая своим мерзейшим причиндалом, приблизился — и был пинком ноги отброшен к стенке, прямо под узкую нишу, в которой замерла огромная полуобнаженная девушка из белого мрамора. Двигаясь, словно на автомате, словно механический робот, Вацлав подошел и столкнул двухсоткиллограмовую статую прямо на съежившегося на полу Чеботари. Она упала, со страшным грохотом ударившись об пол, и Джин отвернулась, чтобы не видеть месива, в которое превратилось тело вампира ниже пояса.
Вацлав отвернулся и в упор посмотрел на дружка Кремера. И прозрачный, жуткий взгляд этот откровенно пугал.
— На такое я не подписывался! — со странной для такого амбала визгливостью выкрикнул Феликс и отскочил назад. — Он ненормальный, дьявол меня раздери, ненормальный!
А затем подскочил к двери и, вытащив из ручек биту, которая покатилась по мраморному полу с оглушительным звоном, выскочил прочь.
— Что, мужика словил, недоносок? — с издевкой поинтересовался Дюк, отпихнув от себя Джин и, как бык, попер на Вацлава Кнедла. — Ну, иди сюда, проверим, какой ты крутой… Она все равно будет моя, мо…я-а-а-а-а-а-а-а…
Джина даже не успела сообразить, проследить глазами за тем, что произошло — вот Кремер чуть ли не положил Вацлава на лопатки, а вот Кнедл его отшвырнул на стенку, на которой прямо в этом месте был повешен кованный канделябр. Узорчатая железка пронзила Дюку спину — и, окровавленная, вышла из груди прямо посредине. Кремер повис на канделябре, как бабочка, насаженная на иглу.
Вацлав стоял к ней спиной, а Джин в ужасе пятилась назад, надеясь, что он ее не заметит и страстно желая оказаться как можно дальше отсюда.
Но он обернулся.
ГЛАВА 13.
5 лет назад
— А сейчас, внимание, срочные новости. В Асцаинском княжестве этой ночью произошел государственный переворот. При поддержке силовых структур, которые перешли на сторону агрессоров, власть в княжестве захватила секта «Д» во главе со своим лидером Пием Малеком. Князь Асцаинский Войцех Козловский был этим утром казнен в своей Северной резиденции, которую члены секты заняли в результате непродолжительного вооруженного конфликта. Сразу после казни действующего главы государства Пий Малек выступил с резонансным заявлением, в ходе которого, цитата, объявил: «Асцаинское княжество прекратило свое существование. Отныне я объявляю эту страну республикой Догма» и провозгласил себя верховным комиссаром республики. Власти 33 княжеств, в том числе и Вайорики, уже отозвали из республики своих послов. Напоминаем, секта «Д» — радикальная секта экстремистского толка, члены которой проповедуют превосходство мужского пола над женским в различных сферах жизни, и оправдывают гендерное насилие.