Как ни странно, это здорово помогло. После того, как Вацлав написал еще несколько писем, стало ощутимо легче. Мучительное-нежное, раздирающее на клочки, чувство немного притупилось, и он решил, что если не излечился, то, по крайней мере, на пути к выздоровлению.
А потом Джина Моранте все разрушила так легко и просто, как у нее это получалось всегда. Она подошла и поцеловала Вацлава и походя, запросто забрала себе его душу. Именно тогда он понял, что окончательно и бесповоротно сошел с ума. И излечению это не подлежит.
С какими идиотски-счастливыми надеждами он ждал ее в Танцевальном зале после того поцелуя, лучше не вспоминать. Представлял, как она бросится ему на шею, и он сможет целовать ее сколько захочется, обнимать Джину Моранте — какое же это будет счастье просто ее обнять, ощутить в своих руках, вдохнуть ее запах не украдкой, а имея на это полное право.
А потом она пришла, холодно-отстраненная, вмиг ставшая недосягаемой, как будто его отбросило от нее на другой конец вселенной, и сказала «Это ничего не значило».
Последующее Вацлав помнил, как в тумане, как в каком-то дурном сне, будто это и не с ним было вовсе. Трое вампиров, удары по лицу, которые он не чувствовал, испачканная в крови любимая рубашка, похабные слова и дикие намерения какого- то несуразного сморчка… и ярость. Неконтролируемая, бешеная, заполнившая его без остатка злоба, к которой присоединились разочарование и боль. После этого все потонуло в тумане.
Все, кроме прекрасного лица Джины Моранте.
Революция произошла — пусть в Догму свободен, но он пробудет в этой Академии еще немого. Сейчас уехать просто нет сил. Вацлав еще немного посмотрит на нее издали, чтобы понять и принять.
Она не для него.
И тут телефон издал приятный короткий звук. Решив, что дядя Пий написал очередную свою мудрую мысль, что-то вроде: «Женщины — рельсы по которым ездят мужчины» (он такое любил), Вацлав, посмотрев на экран телефона, не поверил своим глазам. Но он помнил ее номер наизусть — это была она. Джина! И ошибиться она не могла — в сообщении она называла его по имени.
И как наяву в ушах зазвучал ее глубокий, бархатный голос, от которого бросило в дрожь.
Я хочу продолжения, Вацлав…
Он положил свой старенький дешевый телефон на стол так аккуратно, как будто тот был стеклянным и попытался справиться с нахлынувшими эмоциями. Зачем-то подступил к книжным полкам и достал коробку со «Скрэбблом», которую Джина когда-то уронила, потом распахнул дверцы платяного шкафа, после подошел к окну, раскрыл сразу обе створки и опустил голову, опершись о подоконник.
Холодный осенний воздух хлынул в комнату, немного охладив разгоряченные мысли, роящиеся в голове.
Джина позвала его. Она его ждет. Она его… хочет?
Вацлав тяжело задышал, до боли стиснув непослушными пальцами холодную деревянную раму. Нельзя так реагировать! Черт возьми, нельзя!
Но внутри все пело, и он ничего не мог с этим поделать.
Костюма для Ночи у Вацлава не было — идти на вечеринку он не собирался. Ну и плевать — какое это имеет значение по сравнению с тем, что Джина позвала его? По сравнению с тем, что он сможет ее обнять?
Вацлав трясущимися пальцами застегивал пуговицы своей любимой белой рубашки. Как и всегда, до конца — ни одна не должна быть расстегнута. Быть может, она сама расстегнет… Нет, нельзя думать об этом, нельзя!
Аккуратно пригладил свои растрепанные волосы и, напрочь забыв про крутку, он вышел из комнаты.
ГЛАВА 15.2
Промозглый осенний вечер тут же окутал его холодом, трепещущими на ветру разноцветными гирляндами, звуками музыки, доносящейся из Охотничьего домика и непривычной многолюдностью. Несмотря на не располагающую для прогулок погоду, тут и там встречались ряженые. Правда, о том, что это были ряженые, догадаться можно было с трудом. Казалось, врата ада в эту ночь и впрямь разверзлись, выпустив наружу наиболее страшных и отвратительных своих демонов. Никакого папье-маше, бумаги, пластика, дешевой театральности, только натуральные и очень дорогие материалы — костюмы для Ночи Веселых Демонов производила специализирующаяся на этом фирма, и стоили они баснословно дорого.
Некоторые были откровенно пугающими. Войдя в прихожую Охотничьего дома, Вацлав посторонился, пропуская нечто странное и отвратительное, с продолговатой головой и огромными челюстями, с которых капала жидкость, подозрительно похожая на слюну. Тот, кто находился внутри костюма, резко ступил на Вацлава, и засмеялся, когда он, поморщившись, отшатнулся. Кажется, смех был женским, хотя из-за ритмичной электронной музыки, которая гремела, невозможно сказать наверняка.
Но это было неважно, как и то, что на него, единственного пришедшего без костюма, откровенно пялились, чуть ли не тыкая пальцами. Вацлаву было наплевать — он пришел сюда к Джине, и как только ее найдет, они сразу же уйдут отсюда.
Какое-то время он ходил по особняку, располосованному резкими бликами неоновых ламп, натыкаясь на монстров и обходя корзины с апельсинами, которые из-за состава газовой смеси в лампах вспыхивали синим.
А потом увидел Джину… И все остальное перестало существовать.
Она сидела на диванчике, мило болтая с крылатым синекожим демоном, в котором Вацлав с трудом узнал профессора русской литературы Торстона Горанова. В отличие от него и ото всех остальных, со своим костюмом она заморачиваться не стала. Это выделило ее из толпы и приблизило к Вацлаву.
На ней было черное блестящее платье с длинными рукавами и открытыми плечами, лебединую шею обхватывала узкая бархатная лента, темные волосы были забраны в высокий конский хвост, рассыпавшийся по спине, а довершал образ ободок с очаровательно торчащими алыми рожками.
Только чертовкой Джина не была. Она была ангелом и в этот самый момент так очаровательно улыбнулась синекожему профессору, что Вацлав был готов за эту улыбку бросить все к ее ногам.
Горанов почему-то дотронулся до ее плеча, и это легкое прикосновение странным уколом отдалось в Вацлаве, но после профессор так быстро исчез, что можно было простить его.
Я хочу продолжения, Вацлав…
Он медленно вдохнул, выдохнул и подошел.
— Привет, — при одном взгляде на нее Вацлав, сам того не желая, улыбнулся.
— Привет, — Джина вскинула на него свои золотисто-карие глаза.
— Я… я хотел сказать, что тоже постоянно думаю о том поцелуе и о тебе, — волнуясь, проговорил он. — И тоже…
— Что? — нахмурившись, перебила Джина. — Что ты сказал?
В ее голосе — удивление, а в глазах… неудовольствие? Это просто не может быть ошибкой, не может… Но он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног, разверзается, явив бездонную пропасть, о каменистое дно которой он расшибется в лепешку.
— Смс, — холодея, проговорил Вацлав и полез в карман за телефоном. — Ты написала мне смс…
— Я ничего не писала, — даже не взглянув в его телефон, Джина взяла со столешницы свой дорогущий сотовый и, постучав пальчиком по экрану, открыла список отправленных сообщений. — Наверное, кто-то ошибся номером.
Она равнодушно пожала плечами, а Вацлав тихо проговорил:
— Да, наверное…
В этот момент профессор Горанов вернулся, держа в руках бокал на высокой тонкой ножке, увенчанной конусообразной чашей с долькой апельсина на краю. На самом дне напитка клубился синий дым, над которым плескался слой оранжевой жидкости.
— Благодарю, профессор Горанов! Как-то странно принимать алкоголь из рук преподавателя, но я вам доверяю и знаю, что у вас не может быть и тени плохих намерений, — больше не обращая на Вацлава никакого внимания, с лукавой улыбкой проговорила Джина, пригубив соломинку, которая торчала из бокала. — Правда ведь?
— Боюсь, сегодня я не профессор русской литературы, а Локисор, демон Силы, который изготавливает для других демонов ада плетки, — отозвался Горанов с обольстительной усмешкой. — От демона можно ожидать чего угодно, вы же знаете, мисс Моранте!
— Плетки? — Джина негромко засмеялась, но Вацлаву показалось, что от этого смеха у него сейчас взорвутся барабанные перепонки. — Профессор Горанов! Никогда бы не подумала…
Она не хотела унизить Вацлава, она просто забыла, что он, как по стойке смирно стоит рядом с ее столом. Все ее внимание переключилось на Торстона Горанова, она кокетничала с ним и улыбалась ему.
Собрав всю свою волю в кулак, Вацлав пошел прочь.
ГЛАВА 16. Женское обрезание
Первое, что она ощутила, когда открыла глаза — отсутствие чувства голода, преследовавшего ее все то время, пока находилась в бегах. Горло не саднило, под ложечкой не сосало, и во всем теле присутствовала уже знакомая горячая легкость.
Это значило только одно — пока Джина находилась без сознания, ей снова ввели вефриум. Теперь болезненные уколы нужно начинать делать с начала. Заново вкалывать в ее сердце подавляющий вампирскую природу препарат — пятьсот инъекций, день за днем…
Но было кое-что хуже вефриума. Намного хуже, если честно. С самого начала Джина запрещала себе думать о том, какие кары ждут ее за побег. И вот теперь наступило время расплаты.
Потому что это была ярко освещенная комната с белоснежными кафельными стенами. Потому что в рот ее вставлен черный кожаный шар, ремешки которого пересекают нижнюю половину лица и скреплены на затылке. Потому что Джина лежит в самом центре операционной на конструкции, напоминающей гинекологическое кресло. Потому что прямо над ней находится бестеневая круглая лампа, безжалостно режущая глаза своим ярким светом. Потому что ниже пояса она обнажена, а ноги широко разведены и ремнями прикреплены к ножкам кресла. Потому что у кресла находятся те, кого она ненавидит и боится больше всего на свете.
По правую руку — эскулап Круль в маске, закрывающей нижнюю половину лица, деловито перебирал блестящие хирургические инструменты. А по левую — пестунья Магда, которая, заметив, что Джин открыла глаза, низко склонилась над девушкой.
Мерзкий привкус резины стоял в горле, но выплюнуть унизительный шарик было невозможно. Объятая безграничным ужасом, Джин задергалась на кресле, но ее жалкие потуги высвободиться просто нелепы.
И почему она не кинулась от пограничных патрулей там, на границе? Уж лучше бы солдаты открыли по ней огонь, нежели то, что собираются сейчас сделать пестунья и эскулап!
Зря она бежала от Вацлава, надо было в ногах у него валяться и дать все, что он пожелает и даже больше… Все, что угодно, любые сокровища мира, только не этот круглый кляп во рту, не холодные глаза эскулапа Круля, не блестящие инструменты на его столе, только не ладонь пестуньи Магды, которая ложится Джин на лоб!
Кожа пестуньи мягкая и чуть влажноватая, точно это рука не человека, а живой мумии. В ужасе и омерзении Джина пытается ее сбросить, но ладонь с неожиданной силой прижимает ее голову к спинке кресла, словно Магда хочет раздавить ее, как игрушечную.
— Я глубоко уверена в том, что за каждый дурной поступок нас ожидает искупление, — проговорила Магда, обдавая Джин своим дыханием с привкусом каких-то лекарств. — Ш-ш-ш, я знаю… Я все знаю, моя милая глупенькая девочка… Знаю, что ты уже тысячу раз раскаялась в своем побеге, знаю, что никогда-никогда больше так не будешь, знаю, что отныне станешь послушной чернавочкой, маленькой тихой мышкой, готовой своему господину мужчине руки целовать. Но я не могу вот так просто отпустить тебя как ни в чем не бывало. Если уж ты подумала, что сама можешь принимать решения, то и расплачиваться за это должна сама. Ты не мессалина, а чернавка… Значит, вот это тебе совершенно ни к чему.
И Магда положила свою ладонь мумии прямо между ног Джин. В этом жесте не было ни капли эротики, просто наглядная констатация факта. Джина замычала, в ужасе мотая головой, но по глазам пестуньи и эскулапа было ясно, что они не сжалятся.
— Не бойся, операцию проведем под местной анестезией — будешь чувствовать все, что он делает, но больно не будет. Может, только немного неприятно, — с леденящим душу добродушием сказала Магда. — Эскулап Круль вырежет твой клитор и малые половые губы, а потом очень красиво сошьет большие половые губы — получится как будто цветочек, через который ты сможешь только мочиться. Мужчина туда уже не войдет, а ты больше не получишь низменное, запретное удовольствие. О, моя девочка, ты станешь верной, покорной и неразвратной служанкой, горячей поборницей милосердного режима, который вывел тебя на истинный путь, очистил душу и тело. Больше никогда в своей жизни ты не захочешь того, чего хотеть нельзя. Эскулап, приступайте, пожалуйста…
Как же дико, святые, спуститесь с небес, как дико ее сейчас изувечат! Все ничто по сравнению с тем, что отныне Джин станет калекой. Отрезанную руку или ногу можно заменить протезом, это ужасно, однако все-таки можно было бы пережить. Но чем заменить то, чего ее сейчас с такой изуверской жестокостью хотят лишить? Сделать недоженщиной, лишить главного оружия и радости в жизни…
Джин уже не брыкалась, не мычала, а просто захлебывалась слезами, глазами умоляя их остановиться и из последних сил надеясь, что они просто ее пугают.
Но Круль, про помощи подножной педали подкрутил кресло вбок и освободив доступ к спине девушки, при помощи небольшого шприца что-то ввел ей в позвоночник. Когда он вернул кресло в прежнее положение, ниже пояса Джин своего тела уже не чувствовала.
Это были отвратительные ощущения, как будто ее разрубили на две части. Круль деловито натянул белые латексные перчатки и взялся за скальпель, как вдруг дверь операционной распахнулась, и на пороге показался Вацлав Кнедл.
Был он в длинном черном пальто с поднятым воротником, накинутом поверх черного костюма-тройки с галстуком, и этот глубокий черный в этой невыносимо белой комнате увиделся Джин благословенным цветом спасения.
— Немедленно прекратите то, что здесь происходит, — глядя на пестунью Магду, проговорил Вацлав, остановившись около порога.
И едва Кнедл ступил в комнату, атмосфера здесь неуловимо поменялась. Это была уже его атмосфера — человека, который полностью владеет ситуацией.
— Разрешение на обрезание сбежавшей чернавке было получено от самого верховного комиссара Пия, — отозвалась пестунья с искренним возмущением.
— А полномочный комиссар его отменяет, — резко перебил Кнедл, как будто избегая смотреть на распластанную в уродливой позе Джин, ловящую каждое его слово. — Догма отказалась от женского обрезания два года назад и не намерена возвращать эту варварскую практику.
— Юбку следует примерно наказать за непослушание! — прошипел, стянув с лица повязку, Круль. — Иначе они все у нас разбегутся!
— Я сам этим займусь, — отрывисто проговорил Вацлав. — Выньте это из ее рта и расстегните ремни, эскулап! Я забираю ее с собой.
— Но это вразрез со всеми правилами, комиссар! — горячо возмутилась пестунья. — Она должна отправиться на химзаводы и там…
— Я забираю свою чернавку. В свой дом, — не дав договорить Магде, с нажимом произнес Вацлав и обратился уже к Джине, впервые взглянув ей прямо в лицо. — Идем.
Она беспомощно приподнялась на кресле, которое чуть было не стало ее эшафотом, и попыталась опустить задранные ноги с подставок, отчаянно при этом торопясь. To, что Вацлав Кнедл наблюдает ее в таком виде, почему-то было невыносимо. Вот только ничего у Джин не получилось — парализованные гадостным лекарством Круля ноги отказывались подчиняться своей хозяйке. Застонав от пережитого ужаса и унижения, девушка попыталась снова, но безуспешно.
— Анестезия будет действовать еще полчаса, — пожал плечами эскулап в ответ на вопросительный взгляд Вацлава.
Джин пронзил мгновенный ужас — а что, если Кнедл сейчас уйдет, и, ослушавшись его приказа, они все-таки сделают ей эту страшную операцию?
Но он не ушел. Вместо этого, уже больше не обращая совершенно никакого внимания на злобные лица эскулапа и пестуньи, Вацлав подошел к креслу. Спустив до колен подол ее синей больничной рубахи, аккуратно взял Джину на руки и, не прижимая к себе, понес из операционной прочь.