— Жрицы любви, — кивнул Кнедл, словно прочитав ее мысли. — Эта каста создана по личному распоряжению моего дяди. Я был против, если тебе интересно, но все, чего мне удалось добиться — более приличный вид этого заведения. Изначально Пий задумывал это место настоящим домом разврата.
— Был против, но все равно приезжал сюда? — она выгнула бровь, ощущая себя прежней блестящей Джиной Моранте, и сделав глоток поданного барменом шампанского, добавила с иронией. — Впрочем, тебя понять можно… Ты ведь тут важная шишка, мог бы выбрать мессалину на любой вкус.
— Действительно полагаешь, что можешь меня понять, Джина? — его усмешка вышла мрачной и какой-то пугающей, как звериный оскал.
— Однажды мне не хватило ума и чуткости это сделать, — негромко ответила она, каждым миллиметром открытой кожи ощущая его взгляд. — Но я хочу попробовать еще раз…
На уровне двадцатого этажа законы Догмы не действуют. На уровне двадцатого этажа Джина входит в номер, по уровню роскоши не уступающий королевскому сьюту в Роял-Рице, самом фешенебельном отеле ее родного княжества. На уровне двадцатого этажа она подходит к огромному панорамному окну, прижимая к холодному стеклу дрожащие ладони. На уровне двадцатого этажа чувствует Вацлава Кнедла прямо позади себя.
Его руки чуть выше ее локтей сжимают так сильно, как оковы. Его едва ощутимое дыхание на ее виске, когда он заводит за ухо текучую прядь ее волос. Его поцелуй на шее, прямо на сонной артерии, будто это он вампир и хочет укусить.
— Значит, наказания за испорченный ужин не будет? — чуть прикрыв глаза, спрашивает Джин с едва заметной улыбкой, ощущая, как от предвкушения этой близости по всему телу пробегает трепетная дрожь. — А что же скажут комисса…
— Плевал я на комиссаров, — Вацлав резко разворачивает ее к себе и впивается в полуоткрытые манящие губы. — Только ты, Джина. Ты одна. Всегда.
Музыка этих слов сладостными аккордами отдается внизу живота, на который опускается его рука, скользя еще ниже, задирая подол и ощущая текстуру тончайшего кружева резинки чулок. Закусив губу, Джина впивается в его плечи и чуть раздвигает ноги, давая его пальцам ощутить шелковистую материю трусиков, насквозь пропитавшихся влагой.
Она чувствует, что Вацлав растягивает каждое мгновение, наслаждается каждым крохотным прикосновением и то, что он еще способен медлить, а не взял ее прямо на этом ковре, раздражает и провоцирует желание распалить его настолько, чтобы он потерял свой извечный контроль.
Он мечтал об этом столько лет… Так пусть узнает, насколько смехотворными были его мечты по сравнению с головокружительной реальностью. Ведь если отдавать — то отдавать сполна. Отдать ему все, что у нее есть. Потом она заберет намного больше.
Не прерывая зрительного контакта, Джина выскользнула из платья и, оставшись в одном нижнем белье и чулках, прижалась к нему соблазнительной грудью, упакованной в атлас лифчика. Она знала, что выглядит потрясающе, знала, как аппетитны ее формы, знала, как волшебно контрастирует со сливочно-белой кожей черное кружево белья.
Осторожно потянув его галстук, Джин провела его кончиком по своей шее и, лаская, положила в ложбинку между своих грудей, чтобы медленными движениями пропустить его через лифчик. Верх-вниз, вверх-вниз, трение плотной текстурной ткани о ее кожу, казалось, раздражало каждое нервное окончание полуобнаженного тела…
— Расскажи, как хотел меня, Вацлав, — прошептала она, закусив нижнюю губу, и, расстегивая аккуратно застегнутые пуговки рубашки, припала губами к его сошедшему с ума пульсу на сонной артерии. — Расскажи… Теперь мне действительно стало интересно…
И все — она смело могла себя поздравить, потому что раздражающий самоконтроль Вацлава Кнедла разлетелся вдребезги. Он просто забрал ее. После стольких лет наконец-то забрал все, что ему причиталось. Забрал с лихвой.
Черным шелком застелена ночь. Каждый вдох переплавлен в небо. В сладострастных стонах зацелован каждый звук. И долгожданная дрожь вторжения проходит по телу, отправляя сознание в иные, неизведанные пределы, где скрещиваются их тела, скрещиваются судьбы. И подчиняясь дивной ритмике пленительных движений, Джин рвется ему навстречу, как будто всю свою жизнь стремилась стать с ним единым целым.
И словно в насмешку, на периферии сознания чей-то голос, похожий на голос Надин Делиль, едва слышно произносит: «Дура! Ты могла раньше…». Но она раздраженно велит голосу сгинуть, и есть только Вацлав Кнедл — его чувственные губы, трепетные руки, и его красивое обнаженное мужское тело, восхищающее в тяжелом размахе неизвестного ей до этого чувства обожанья.
Но даже на том пике, куда он ее вывел, на головокружительной высоте, в сладких судорогах подступающего оргазма Джин снова услышала это обидное «Дура…» и лишь его имя, которое она в упоении простонала, помогло заглушить насмешливый внутренний голос.
Его радужная оболочка были ясной. Призрачно-серый туман ушел, сгинул, как не бывало. Из устремленных на нее глаз Вацлава смотрела бездна. И кончая, Джин сорвалась, рухнула в небо над этой бездной, успев затянуть за руку и его…
А потом падала и падала снова, каждый раз думая, что это в последний раз. Но каждый раз Вацлав возвращал ее, возвращал снова и снова…
— Я боюсь твоего дядю, — негромко сказала Джин, когда небо над Догмой стало окрашиваться в светло-розовый, неподобающе нежный для этой республики цвет. — Кажется, он положил на меня глаз и хочет увезти.
Могла ли она подумать пять лет назад, что будет, разморенная, лежать на груди обнаженного Вацлава Кнедла, крепко переплетя с ним пальцы рук?
— Если что-то такое у него и промелькнуло, то сейчас, скорее всего, он об этом забыл, — отозвался Вацлав, перекинув ее волосы с одного плеча на другое. — Свою безопасность Пий ставит превыше всего. И комфорт, разумеется. Иногда он, правда, с ним перебарщивает, и комфорт переходит в невиданную роскошь.
— Комфорт? — удивилась Джин. — Я слышала, что после покушения верховный не особо показывается на людях, попросту говоря, прячется… Но как можно прятаться с роскошью? Вот у моего отца тоже… была сложная ситуация, так его служба безопасности запрятала вообще в какой-то домик посреди острова в Краевом море! Без электричества и… прочих удобств. Ну и папа ничего, ему вроде как понравилось даже побыть вдали от цивилизации. Приехал вот с такой бородищей! Как отшельник какой-то…
— Пий не такой, — поморщился Вацлав. — Ему подавай все и сразу… На домик посреди острова он явно не согласился.
— И где же ты его спрятал? — непринужденно поинтересовалась Джин. — Да ко всему прочему и в роскошных условиях!
— Там, куда Лилейной Угрозе никогда не прорваться, — проговорил Кнедл, и его пальцы, очерчивающие овал ее лица, остановились на ее губах. — В ротонде самого Капитолия.
ГЛАВА 21.
5 лет назад
По сравнению со страданием Вацлава Кнедла его боль была невкусной — это как отхлебнуть дешевого пива после глотка благородного изысканного вина. И если Вацлав думал о Джине Моранте и боль в его душе преломлялась именно через призму его к ней отношения, то он думал о себе, о том, как какой-то человечишка и вампирская шлюха посмели унизить его, Дюка Кремера. Но лучше что-то, чем ничего…
— Все получилось? — первым делом спросила Надин, усевшись на переднее сиденье его двухдверного BMV спортивной бело-синей расцветки, припаркованного за задворках Академии Вампиров, в укромном лесном уголке, где машину точно не смогут увидеть посторонние глаза. — Ты принес?
Вместо ответа Дюк протянул ей квадратный конверт из плотной белой бумаги и блондинка, не сдерживая нетерпеливой дрожи, вытащила оттуда пачку плотных черно-белых фотографий.
— Черт! — разочарованно воскликнула Надин, быстро перебирая фото. — Черт, черт, черт, это же совершенно не то! Что за фотосессия для гламурного журнала? Почему не видно всего? Нужны были порно-фотки того, как Торстон Горанов имеет Моранте! Откровенная порнуха! С его членом! С ее щелкой и сиськами! А не красивая страстная эротика! Я же говорила, они будут в королевском сьюте Босолея, даже сторону, на которой этот номер находится, сказала! Кто это вообще снимал?
— Эй, Делиль, потише! — с угрозой проговорил Дюк, делая движение, чтобы отобрать фотки. — Снимал мой знакомый, Айзек Егиш, фотограф газеты «Вечерний Буковень», и он профессионал своего дела. Скажи спасибо, что получились так качественно и крупно! Я молчу о моральной стороне вопроса — ему пришлось завлечь и всю ночь ублажать какую-то толстуху, квартира которой выходит на окна этого номера.
— Ну, так накинь ему за страдания тысячу ли, какие проблемы, — проговорила Делиль, целиком и полностью погруженная в разглядывание снимков и принялась размышлять вслух. — Не то, не то, что я себе представляла… А хотя, вообще-то, может… Это красиво, чувственно, не пошло и так, наоборот, даже будет лучше, чем нежели он увидел голимую порнуху…
— Мне это не нравится, — угрюмо проговорил Кремер, но эта угрюмость очень быстро переросла в злость. — Этот ублюдок меня убил, из-за него Леоне исключил меня из академии, а то, что ты хочешь сделать… эта месть просто курам на смех! Отловить его, увезти в какое-нибудь укромное местечко и…
Кремер с яростью ударил по рулю.
— Неужели ты не понимаешь? — Надин мягко положила свою маленькую белую ладонь на его колено. — Он из той породы людей, душевная боль для которых намного сильнее физической. Поверь мне, эти фотки для него станут намного хуже самой изощренной пытки!
Ее рука поднялась по его обтянутому джинсами бедру вверх, и пальцы сжали промежность, лаская и поглаживая мигом откликнувшийся на прикосновение член.
— Интересно… — накрыв ее ладонь своей огромной рукой и принуждая сжать член сильнее, хрипло проговорил Дюк. — Интересно, чем этот малахольный так насолил тебе?
«Хорошо, что ты никогда в жизни об этом не догадаешься» — со злостью подумала Надин Делиль и убрала руку. От воспоминаний о Ночи Веселых Демонов ее до сих пор потряхивало. Ее, неприступную ангельскую королеву Академии Вампиров, посмели отвергнуть, и кто? Какой-то человек, странный, чудной, девственник, неудачник! Вацлав Кнедл прогнал ее, как валяющуюся у него в ногах последнюю шлюху! Она хотела сделать его ведомым, подмять под себя, подчинить своей воле, стать первой женщиной для парня, у которого еще ни разу не было, насладиться его невинностью, и что же?! В итоге унизил ее он, и при этом вряд ли отдавал себе отчет, насколько… Сумасшедший отказался от ни к чему не обязывающего секса с ней, Надин, наверное, чтобы в одиночестве самоудовлетворяться на фотографию ее прекрасной, черт бы ее побрал, кузины.
Сколько Надин знала Джину, вокруг нее толпами вились поклонники, хотя он не уступала сестрице в красоте, не говоря уже об уме. Но факт оставался фактом — мужчины слетались на Моранте, как пчелы на мед. В последнее время они почти всегда ходили вместе, но почему-то самые красивые, завидные, богатые парни всегда обращали внимание в первую очередь на Джинни, признавались в любви, бегали за ней и страдали по ней, по ее кареглазой темноволосой сестрице, которая не удостаивала их и мимолетным взглядом. За Делиль так никто не увивался… У нее, конечно, были отношения, но они протекали ровно и спокойно, а Надин хотелось, чтобы из-за нее поклонники вешались и резали себе вены, как из-за ее легкомысленной сестрицы, которой на это было глубоко наплевать.
Но Вацлав Кнедл, по уши влюбившийся в кузину, девственник Вацлав Кнедл, который отказал Надин в близости просто потому, что хотел лишь только ее сестру, стал последней каплей. Он должен ответить за всех поклонников Моранте.
Должен ответить за то, что так сильно влюбился в Джину, а не в нее, Надин.
— С ума сошел? — прошипела блондинка, когда Дюк Кремер вышел из своей машины вслед за ней. — Если тебя тут увидят, то…
— Не увидят, — ухмыльнулся Дюк, смачно хлопнув ее по попе. — Детка, ты же знаешь, без моей помощи тебе не обойтись!
Сначала Надин недовольно поморщилась, но потом решила, что он прав. Только что закончился обеденный перерыв и студиозы разбрелись на занятия. К тому же она точно знала — у Вацлава Кнедла сейчас пара, а самой взламывать замок на двери его комнаты как-то не улыбалось. Пусть Дюк, даром которого была способность подобрать ключ к любому замку, выполнит грязную работу, а уж она собственноручно положит конверт с фотками на письменный стол Кнедла.
Пока Надин, воровато оглядываясь по сторонам, караулила у лестницы, Кремер вскрыл комнату Кнедла, причем сделал это минут за пять, не больше.
— Ну и убожество, малахольный живет, как какой-то привокзальный бомж, — сквозь зубы процедил Кремер, прохаживаясь по комнате и не обращая внимания, что с его ботинок на чистый ковер сыпется грязь. — У меня до сих пор в голове не укладывается, что этого человеческого недоноска пустили учиться с чистокровными! И что князь выгнал меня, а не его!
— Лучшая подружка Джины, Элизабет Леоне, любимая женушка ректора и иногда снабжает подружайку полезными сведениями. Кнедл выгоден Леоне из-за Догмы, откуда он родом, — проговорила Надин, аккуратно положив конверт прямо посредине письменного стола. — Вроде Кнедл племянничком тому сбрендившему дядечке приходится, который захватил там власть.
Девушка поправила конверт, чтобы лежал идеально ровно. Вообще-то с этого идиота станется сразу догадаться, что там, и не открывать… Да, пожалуй, у Вацлава Кнедла хватит на это силы воли. Пару секунд поколебавшись, Надин вытащила фотографии из конверта и разложила их на столе. Вот теперь идеально.
По хорошему из обиталища Вацлава следовало уходить, чтобы не испортить ему сюрприз, но она прошлась по комнате, потрогала книги и его вещи, выдвинула полки… Самое верхнее отделение стола было заперто на ключ, и Надин велела Дюку отпереть его.
В заветном ящичке не было ничего, кроме стопки исписанных аккуратным почерком листов бумаги. Уже предчувствуя добычу, ликование хищника, который вот-вот загонит несчастную жертву, Делиль схватила первый листок и, пробежав глазами по строчкам, не смогла сдержать дикой радости.
Это были его письма! Откровенные письма, которые наивный Вацлав Кнедл писал Джине Моранте! И вряд ли он хотел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь такое прочел! Бедняжка…
— Это еще что? Письма? Да ладно… Этот дурачок пишет ей письма? — большие руки Дюка Кремера легли на ее талию, но продержались там недолго, нырнув под блузку и принявшись мять и теребить ее маленькие груди. Сунув нос в письмо, Дюк, кривляясь, прочитал, — Ты во мне, во мне навсегда… Твой запах, твои волосы, твои глаза, твои пальцы, твое красное платье, в котором ты меня поцеловала — все это пребудет во мне вечно. Не знаю, что бы отдал, чтобы оказаться в тебе. Где, где расписаться кровью, чтобы ты стала моей?
— Это подарок, — усмехнулась Надин Делиль и, не дав ему дочитать, пряча письма Вацлава в карман куртки. — Королевский подарок Кнедла персонально для меня!
Вот теперь отсюда точно нужно было убираться, но, объятая злобной эйфорией, Надин впилась в губы Дюка Кремера, прижимаясь к нему всем своим хрупким изворотливым телом. С неописуемым восторгом она расстегнула его ширинку и вытащила оттуда эрегированный член, размер которого привел ее в еще больший восторг. И быстро стянув с себя джинсы вместе с трусиками, Надин Делиль обхватила его ногами, ощущая, как упругая головка члена нырнула в ее влажное естество.
Сминая аккуратно застеленное покрывало, они рухнули на кровать, и Дюк, рыча от страсти, вошел в нее до упора. Методично двигаясь в глубоком скользком лоне, Дюк цинично подумал, что дырка Надин ничуть не хуже дырки ее высокомерной сучки-кузины. А то, что он имел ее прямо на чистенькой постели этого ублюдочного Кнедла, который в любую минуту мог прийти, возбудило Дюка настолько, что он кончил непривычно быстро, оросив бедра повизгивающей от похоти блондинки теплой струей спермы.
Покидая комнату Вацлава, Надин бросила взгляд на письменный стол, а потом на смятую постель и сыто, довольно улыбнулась.
Спустя какие-то пятнадцать минут она, как ни в чем не бывало, зашла в аудиторию, где обычно проходила практика по дару, который студиозы Академии Вампиров изучали на протяжении всех шести лет обучения. Джина на занятии, как часто бывало, отсутствовала, и сейчас это было как нельзя кстати.