— Нет, просто свирские псы нападают без лая. Лают только со злобы. А в бою нет.
— То есть, если бы я вышла за ворота вчера, я бы даже не услышала, что меня собираются съесть? — попробовала пошутить я.
— Никогда не выходи за ворота после темноты, — серьезно произнес Альгидрас.
— Но почему Радим спускает псов?
— Свирь — застава. Ее не раз пытались взять. Всемилу похитили из этих стен в разгар праздника.
— Ее не похищали, Альгидрас, она сама ушла. Я, наверное, выгляжу сумасшедшей… Я попытаюсь объяснить. Я отдыхала с подругами у моря. Меня унесло на матраце, и ночью в ливень меня подобрал корабль Радимира. Я понимаю, что это звучит бредом, и допускаю, что ты можешь мне не верить, — я вздохнула, пытаясь собраться с мыслями. — Я писала книгу. Знаешь, ничего особенного… Просто роман. Я даже не знаю, чем бы там все закончилось. Писала про Свирь. Я до этого ни разу не была в Свири. Господи, я из другого века! Ты, наверное, сейчас вообще ничего не понимаешь из моих слов, да?
Альгидрас слушал очень внимательно, покусывая нижнюю губу. В ответ на мою последнюю реплику он осторожно произнес:
— Все слова не понимаю — ты говоришь быстро. Но общее — понял.
— Повторить медленнее? — я попыталась выдавить улыбку и почувствовала, что губы дрожат. То ли от холода, то ли от напряжения.
— Нет, — забывшись, Альгидрас мотнул головой и тут же снова коснулся шеи, чуть поморщившись. — Мне не нужно об этом знать.
— Рана болит? — обеспокоенно спросила я.
Он в ответ скорчил мину, жутко напомнив мне Радима, который так же посмотрел на меня, когда я спросила о его ране.
— Знаешь, мне так странно, что кого-то может ранить. И что после этого не лежат в постели, а носятся, как я не знаю кто… — не удержалась я.
— Странный у тебя мир, ‒ медленно произнес он, глядя мне в глаза.
Почему-то в этот момент его смешные девятнадцать не казались мне такими уж смешными. Как там говорил один из воинов Радима: так смотрит, будто что-то про тебя знает? В этот миг мне тоже казалось, что Альгидрас знает обо мне гораздо больше, чем я о нем.
— А хваны правда волшебники?
— Волшебники? — непонимающе переспросил Альгидрас.
— Чудесники, — вспомнила я слова Любима.
— Я не знаю, кого они здесь называют чудесниками, но хваны… иные.
Слово «были» не прозвучало, но даже несказанное оно так явно чувствовалось, что мне стало не по себе. Я попыталась найти другую тему для разговора, сказать хоть что-то, чтобы его отвлечь, но вместо этого зачем-то спросила:
— А почему о вас говорят почти как о богах?
— Не о Богах, нет. Просто… не все понимают. А непонятное не любят.
— Ты говоришь не так, как они, — заметила я.
— Ты тоже.
— У меня есть причина.
— И у меня.
— Ты не отвечаешь на вопросы — только больше путаешь, — пробормотала я с досадой.
— Я не словен, поэтому говорю по-иному.
— Дело не в акценте. Ну, не в выговоре, — пояснила я, увидев, как он напрягся. — Ты говоришь сложнее.
— Знаю, — наморщил нос Альгидрас. — Я стараюсь так не делать.
— Не бросай меня здесь!
Я сказала это и удивилась сама себе. Я никогда не говорила этих слов мужчине. Мне всегда казалось унизительным просить о помощи, просить не бросать. Будто я сама не в силах справиться. В душе я всегда презирала героинь любовных романов, пытавшихся такими дешевыми трюками удержать мужчин. А вот сейчас я вдруг поняла, что есть ситуации, в которых нет места правилам приличия и заботе о том, что о тебе подумают, и что вырвалось то, что жгло меня изнутри все эти недели. А еще… выходит, я увидела в нем мужчину? Защитника?
Альгидрас открыл рот, чтобы что-то сказать, потом закрыл его, нервно взъерошил волосы, облизал нижнюю губу. Я видела его растерянность и смятение. Точно он искал предлог отказать и, видимо, не находил, потому что он тоже был здесь один и прекрасно понимал, каково мне.
— Знаешь, — начала я, не давая ему возможности собраться с мыслями, — мне очень страшно. Радим… он такой настоящий. Самый лучший. А я ведь каждый день его обманываю. Сперва я хотела все ему рассказать, а потом струсила… Сначала все ждала, что он поймет, что я не она. Ну, нельзя же так спутать. Он же знал ее всю жизнь. Почему он не видит?
— Пока он ее искал в море да на земле — для него тоже жизнь прошла.
— Но ее ведь нет, понимаешь? Это так страшно. Ведь получается, что я ее убила? Это же я написала… ‒ я почувствовала, что у меня зуб на зуб не попадает, и виной тому был точно не холод. — Я постоянно об этом думаю. Ведь напиши я по-другому…
Альгидрас крепко сжал мои плечи и притянул меня к себе. Совсем как днем. И я снова вцепилась в него мертвой хваткой. Наконец-то я произнесла вслух то, что не давало мне покоя столько времени: призналась в том, что это я виновата в случившемся со Всемилой.
— Послушай, это не твоя вина! — прозвучало у моего уха. — Я не знаю, как правильно это объяснить. Но ты не можешь говорить, что ты виновата. Ты же не знаешь, случилось то, что ты написала, или ты записала то, что случилось. Понимаешь?
— Думешь, я просто могла записать то, что уже случилось? — медленно проговорила я в его плечо.
— Я не знаю, но так может быть.
Почему-то подобная мысль даже не приходила мне в голову. Я возомнила себя творцом этого мира. А что если Альгидрас прав, и все гораздо проще?
— Я все равно должна рассказать Радиму. Я просто с ума схожу от того, что он заботится обо мне, а ее уже нет.
‒ Вот этого делать не смей! — Альгидрас отстранился от меня, сильно сжав мои плечи. — Он не поверит. А если поверит, это его убьет! Ты просто не понимаешь, что для него Всемила.
Альгидрас смотрел на меня напряженно, все еще сжимая мои плечи.
— Мне кажется, ты немного преувеличиваешь, — осторожно ответила я. — Не знаю, было ли так до плена, но Всемилу здесь не любят. Все шушукаются за моей спиной. Жена Улеба выставила меня из их дома. Наверное, не все было гладко. Я не понимаю, неужели Радим этого не видит?
— Скажи, а если близкого тебе человека не любят другие люди, шушукаются за его спиной, выставляют за ворота, он перестает быть твоим близким? — прищурившись, спросил Альгидрас, и мне внезапно стало стыдно.
Я была так зла на Всемилу за то, что мне приходится здесь терпеть, что совсем забыла об этой стороне вопроса.
— Нет, конечно. Я не говорю, что Радим не будет горевать о сестре. Я имела в виду… Мне просто показалось, что она была… — я подумала, что все же есть вероятность того, что между Альгидрасом и Всемилой была большая и светлая любовь, и осторожно произнесла: — сложным человеком. Не просто же тут так все… А про Радима… Это уже случилось, Альгидрас. Мое молчание ничего не изменит и ее не вернет. К тому же он воин. Он столько раз видел смерть. Для него это по-другому! Да он сам ничего не сделал, чтобы помешать девочке, взошедшей на погребальный костер! И ты, кстати, тоже. Ты стоял вместе со всеми и смотрел!
Альгидрас покусал губу, посмотрел в сторону, а потом негромко ответил:
— Смерть — это всегда смерть. Воин ты или нет.
Он посмотрел мне в глаза, и я поняла, что сейчас мы говорим уже не о Всемиле и не о Радиме. Я задумалась: видел ли он смерть своих близких или хванские боги были к нему милосердны, и он просто об этом от кого-то узнал? Ведь был же у него род. Значит, были родители, может быть, братья, сестры, любимая девушка… Только я уже знала, что это так и останется для меня загадкой. По какой-то причине я не видела его прошлое так, как видела прошлое семьи Радима, а спросить напрямую у меня просто не повернулся бы язык. Девятнадцать — это все-таки ужасно мало, особенно когда речь идет о потерях. Я только от всей души надеялась, что он все же не видел, как гаснет жизнь в дорогих ему людях.
— Либо ты привыкнешь к этому миру, либо лишишься разума, — нарушил тишину Альгидрас. — И я тебе ничем не помогу. Ты не должна менять этот мир. Ты даже очутиться здесь не должна была…
Его голос звучал очень тихо. Словно он не должен был произносить эти слова. Как будто что-то ему мешало. Я вдруг почувствовала озноб. Что-то похожее уже было, когда Радим пришел навестить меня в первый раз в дом Добронеги и я боялась быть узнанной. Словно ткань мироздания снова натянулась.
— Но я уже здесь. Прядущие меняют судьбу… — произнесла я, нервно поежившись от звука собственного голоса. — Я ведь правильно тебя поняла? Ты думаешь, что я ‒ Прядущая?
Он неохотно кивнул.
— И чью судьбу меняю я? Радимира?
Он не ответил, но я чувствовала, что угадала.
— И ты не шутишь, когда говоришь, что если я скажу ему о Всемиле, это его убьет?
— Нет.
— А если он сам поймет?
Альгидрас отрицательно качнул головой.
— Но я же другая! Сколько ей было лет?
— Весен или зим!
— Не занудствуй! — я сбросила его руки с плеч.
— Восемнадцать.
— Восемнадцать? Ты только что сделал мне комплимент! Я старше!
— Плен… Вон княжич ребенком за несколько дней поседел.
— Хорошо… — медленно произнесла я. — Но в остальном? Неужели мы так похожи?
— Э-м… Ну… Всемила была… чуть… больше, — взгляд Альгидраса сполз куда-то в район моей груди, а потом метнулся к лицу.
Напряжение отпустило меня так внезапно, словно где-то порвалась струна. Я едва не расхохоталась, потому что сконфуженный Альгидрас — это было то еще зрелище. Я готова была поклясться, что он покраснел.
— Девятнадцать — это у вас много лет, говоришь? Совсем взрослый?
В ответ он привычно сморщил переносицу, и я поймала себя на мысли, что меня жутко умиляет эта его привычка. А потом он изобразил вежливую улыбку и, сказав «Доброй ночи», сделал вид, будто собирается уходить.
Я перехватила его за рукав и вернула на место. Он мне это позволил.
— А ты… прости, не мое дело, но у вас же тут рано женятся, ‒ выпустив его рукав, произнесла я. ‒ Ты…
— У меня не было жены. Детей тоже не было. В Свири у меня нет невесты. Жены, как сама понимаешь, — тоже. Из семьи — семья Радима. И я буду при Радиме до тех пор, пока это будет нужно.
— Зачем ты мне все это говоришь? — растерялась я.
— У меня уже был похожий разговор. Так что лучше скажу все сразу, чтобы не тратить всю ночь.
— Разговор был со Всемилой?
Он коротко кивнул.
— Слушай, я понимаю тебя, но я — не она.
— Порой похоже.
— Ну, ты же сам хотел, чтобы было похоже, — нервно усмехнулась я.
Альгидрас лишь тяжело вздохнул.
— Расскажи про Помощницу Смерти, — попросила я.
Он нахмурился, словно не понял, и я пояснила:
— Она что-то сказала тебе про меня.
— То же, что ты сказала мне.
Мое сердце подскочило.
— А она может сказать Радиму?
Альгидрас медленно покачал головой, глядя мне в лицо.
— Они не с людьми. С ними никто не говорит.
— Но ты же говоришь.
— Ты видишь меня? — внезапно спросил Альгидрас, вглядываясь в мое лицо. Я поежилась от его взгляда.
— В каком смысле?
— Так, как остальных здесь.
Мое сердце пропустило удар. Я вдруг сразу почувствовала, что под распахнутую куртку задувает холодный ветер, что ступни в домашних туфлях окоченели, услышала шумное дыхание Серого у наших ног и треск сверчков вокруг. Словно реальный мир, который я не замечала в течение нашей беседы, вдруг стал проявляться и обретать черты. И вот сейчас в невозможно ярком лунном свете лицо Альгидраса выглядело застывшим слепком, точно скульптура какого-то древнего божества. Нет, оно не было красиво. Его не хотелось коснуться или запомнить. На него быстро страшно смотреть, потому что каждая черточка впечатывалась в память, и я почему-то знала, что и через десятки лет не избавлюсь от этого образа. Говорят, так происходит с теми, кто увидел хотя бы раз улыбку Моны Лизы. Ее любят ругать на расстоянии и насмехаться над репродукциями, но стоит хоть раз увидеть… Я не видела улыбки Моны Лизы, но в тот миг я поняла тех, кого она не отпускает.
Чтобы как-то развеять чары, я коснулась руки Альгидраса. Я почти ожидала, что под пальцами окажется холодный мрамор. Но его рука была теплой, несмотря на ночную прохладу. Он опустил взгляд на мою руку, и видение исчезло, словно его и не было.
Я подумала, что могу соврать. Сказать, что не понимаю, о чем он. Или же что вижу его прошлое так же, как прошлое семьи Радима, но что-то подсказывало, что он и так знает ответ.
— Нет, — тихо сказала я, почти ожидая, что мой голос разнесется по двору потусторонним эхом.
— Ясно, — кивнул Альгидрас, не отнимая у меня руки. — Почти у каждого народа есть предания о том, как вождь, воевода или староста влюбляется в Ту, что не с людьми, и эти истории всегда плохо кончаются. Такие союзы гневят Богов, и Боги наказывают неразумных. Потому-то Тех, кто не с людьми всегда сторонятся, — закончил он тоном, которым обычно изрекают мудрость, заключенную в преданиях.
Я затаила дыхание, ожидая продолжения, но Альгидрас посмотрел мне в глаза и улыбнулся.
— Но это всего лишь предания, — ответила я, тоже попытавшись непринужденно улыбнуться, потому что не знала, как относиться к его словам. Как его рассказ о Тех, что не с людьми, относится к тому, что я не могу его видеть? Он один из них? Он был рожден от такого союза? Он тоже Прядущий?
— Кто ты? — непослушными губами произнесла я, чувствуя, как мурашки бегут вдоль позвоночника.
— Легенды и предания не всегда врут, — невпопад произнес Альгидрас, высвобождая руку, будто и не слышал моего вопроса.
— Кто ты? — снова повторила я. — Ты веришь в предания, но при этом не сторонишься этой женщины. Ты веришь в мою странную историю. Ты знаешь, что я вижу других людей. Тебя вообще ничего не удивляет! Кто ты?!
Мой голос взлетел на тон выше сам собой.
— Ти-ше! — вновь откликнулся Альгидрас, опасливо оборачиваясь в сторону окон.
Мне показалось, что он просто тянет время, потому что он провел ладонью по лицу, словно стирая усталость, взъерошил волосы на затылке, поправил повязку на запястье и только после этого посмотрел мне в глаза. Несколько секунд он разглядывал меня так, точно пытался выискать на моем лице правильный ответ. И странное дело: все эти обыденные человеческие жесты почему-то не делали его менее потусторонним. Наоборот. Будто он просто умело приспособился казаться обычным.
— Мы просто иные, — наконец заговорил Альгидрас, старательно подбирая слова. — Каждый по-своему.
— Кто «вы»? Хваны?
Внезапно в доме раздался стук, убивая надежду на ответ Альгидраса. Я подскочила, а Серый метнулся к крыльцу.
— Добронега, — прошептала я в панике, глядя на Альгидраса.
Он быстро сорвал с меня свою куртку и шепнул:
— Скажешь: воздухом дышала!
Я не успела опомниться, а Альгидрас уже перемахнул через забор. Серый, вернувшийся от крыльца, видимо, обиделся, что с ним не попрощались, и принялся метаться по двору. Я быстро оглядела себя и в ужасе подумала, что стоит Добронеге увидеть мое замызганное платье без пояса… Пояс!
Я бросилась к калитке, едва не врезавшись в Серого, метнувшегося туда же. Пока я пыталась отвязать пояс от засова, Серый в неистовстве бился в запертую калитку.
— Серый, тише! — умоляла я, сдирая пальцы в кровь. Каким-то чудом пояс наконец отвязался, и я, быстро завязав его на талии, направилась к дому. Как раз в этот момент скрипнула дверь, и на крыльце в пятне дрожащего света появилась мать Радима. Мы с Серым бросились к ней одновременно.
— Ты почему не спишь, дочка? — Добронега приподняла лампу, стараясь меня рассмотреть.
— Я… я с Серым играла, — почти не соврала я, понимая, что иначе объяснить свой вид просто не смогу.
— Хорошо все? — прищурилась Добронега.
— Да, — я попыталась улыбнуться, но губы не слушались.
Серый снова метнулся к калитке и стал биться в доски.
— Серый беспокоится, — негромко проговорила Добронега, не отводя от меня взгляда. — Пойдем в дом.
Я послушно пошла следом, уже на крыльце напоследок оглянувшись на Серого. Пес носился кругами по двору и то и дело прыгал на высокий бревенчатый забор, скребя когтями дерево. Отчего-то у меня засосало под ложечкой. Мне хотелось успокоить его, но Добронега потянула меня в дом, и мне ничего не оставалось, как последовать за ней.
Я послушно отправилась в покои Всемилы, умылась, переоделась и забралась в постель. Понимала, что после сегодняшнего разговора еще долго не усну, но приготовилась притвориться спящей, если вдруг Добронега вздумает меня проведать.