При виде знакомого крыльца, мне показалось, что у меня открылось второе дыхание, и по ступеням я почти взлетела. Навстречу нам спешила встревоженная Добронега. Печь в доме была уже натоплена, и от оранжевых отблесков огня стало иррационально теплее, хотя мокрая одежда все еще липла к телу. Я бросилась в покои Всемилы, на ходу стаскивая мокрую куртку, которая теперь пахла отчего-то псиной. Мокрые башмаки полетели в угол, и холодный обычно пол показался мне сейчас едва ли не пляжными камнями, прогретыми на солнце. Ноги были красными, а там, где швы натирали кожу, надулись пузыри, и кое-где уже сочилась сукровица. Странно, но боли я почти не чувствовала — только холод. Дверь в мои покои распахнулась, и на пороге появилась Добронега с ворохом полотенец и кувшином. Она негромко причитала, что я только-только окрепла и тут такая напасть. Спустя пять минут я уже была в сухой одежде с намотанным на голову льняным полотенцем и Добронега хлопотала над моими стертыми ногами. Парить она их категорически запретила, чтобы «не загнило». Я не стала спорить с понимающим человеком. С этими хлопотами я даже отвлеклась от мыслей об Альгидрасе. И только когда за окном в очередной раз грохнуло, я подумала о том, что он сейчас либо в доме Помощницы Смерти, либо один в лесу, либо по дороге в Свирь и тоже один. И меня, в отличие от свирцев, первый вариант пугал меньше всего. По мне, так пусть он будет в теплом и сухом доме, чем черт-те где.
Книги не промокли, что меня безумно обрадовало. Ведь вряд ли в этом мире можно легко раздобыть лишний экземпляр. Хорошо хоть лошади и кинжалу не грозило испортиться от воды. Едва Добронега ушла, как я засунула обмотанные чистыми тряпицами ноги в шерстяные колючие тапки и прокралась к своей промокшей сумке, брошенной на сундуке. Я, конечно, обещала Добронеге лечь в постель, но не могла не проверить, все ли в порядке. Кинжал вышел из ножен легко. Я на всякий случай протерла его сухой тряпочкой, стараясь не коснуться лезвия.
На миг я представила, как передаю Альгидрасу этот кинжал, и сердце замерло. Дрожащими пальцами я провела по камню в рукояти, и меня охватило странное чувство: мне вдруг стало одновременно тревожно и радостно. Я вновь подумала об Альгидрасе. Перед мысленным взором калейдоскопом понеслись картинки. Вот он глядит будто сквозь меня в нашу первую встречу на дружинном дворе, вот обнимает, утешая на поляне у леса, вот пристально смотрит в неверном свете луны во дворе Добронеги, и я тону в его взгляде. Отложив кинжал, я зябко поежившись. Почему мысли о нем так навязчиво крутятся в моей голове? Куда это заведет?!
Внезапно за дверью что-то грохнуло и раздался хохот. Я поспешила на шум. В комнате, в которой мы обычно ели, хохотали Радим и Миролюб. При этом Миролюб, согнувшись пополам, держался за плечо, а Радим прижимал к себе пеструю занавеску, которая раньше висела у умывальника. Злата стирала слезы с глаз уголком теплой шали, в которую куталась.
— Что случилось? — громко спросила я, пытаясь перекрыть хохот.
Злата застонала:
— Миролюбушка… от кота… занавеска… Ой, не могу.
Я почувствовала, что тоже начинаю улыбаться — так заразительно они хохотали. Миролюб отсмеялся, шумно выдохнул и разогнулся, торжественно вручая Радиму сломанную надвое деревянную палку, на которой еще с утра висела занавеска.
— Как ты так? — спросила я, забирая палку у все еще хохочущего Радима.
— Я оказался выше твоего брата, и голова у меня крепче, — выдохнул Миролюб, с трудом выравнивая дыхание.
И тут же все они посерьезнели как по команде.
— Сильно замерзла? — спросил Радим, забирая у меня обломки и ставя их в угол.
Я почувствала усталость. Ну сколько можно носиться со мной, как с ребенком?
— Не сильнее, чем Злата или Миролюб, — откликнулась я без улыбки. — Олег пришел?
Радим молча покачал головой, а Миролюб снова странно на меня посмотрел. Я улыбнулась Миролюбу в ответ на его взгляд и невпопад подумала, что у Златы все же очень красивый брат. И улыбка, которой он одарил меня в ответ, была очень красивой. Не такой яркой, как у Альгидраса, когда тот улыбался по-настоящему. Тот выглядел мальчишкой в такие моменты. Красота же Миролюба была зрелой и очень мужской. Почему же он занимает в моих мыслях непростительно мало места?
Радим неловко провел по моей голове, поправляя полотенце. Меня озарило, что я так и выбежала к ним чучело чучелом. Поспешно сдернув полотенце с головы, я постаралась пригладить торчавшие мокрые волосы. Миролюб улыбнулся этому жесту, и я снова улыбнулась в ответ. Радим посмотрел на меня, на него и тронул Миролюба за плечо, указывая на дверь. Мужчины вышли, а мы со Златой остались жаться к теплой печи, у которой на веревках висели мужские рубахи. Видимо, Миролюб переоделся в хранившуюся здесь одежду Радима.
— Злат, — нарушила я молчание, обернувшись к девушке. — А что теперь будет?
— О чем ты? — глядя на огонь, откликнулась Злата.
— Что будет, если Олег переночует там на самом деле? Или не там, а в лесу, но ведь все решат, что там? Что будет?
Злата вздохнула и скинула с подсохших волос шаль. При Радиме и брате она могла показаться с непокрытой головой.
— Не знаю, Всемилка, — устало произнесла она. — Правда не знаю. Радим осерчал, как услышал, но ведь плохо Олеженьке сегодня было с купцом тем. Думаешь, Радим не понимает? Понимает ведь. Он же только с виду суровый, — Злата грустно улыбнулась каким-то своим мыслям.
За окном снова раздался раскат грома, и его подхватил лай Серого.
— Погода нынче лютая, — зябко поежилась Злата. — Как до дому идти?
— Так оставайтесь, — откликнулась я.
Злата в ответ улыбнулась и вдруг обернулась к двери:
— Пришел кто-то. Неужто Олег?
Она опрометью бросилась к выходу, я — за ней, но не успела Злата распахнуть дверь, как на пороге показался Миролюб. Глядя на его лицо, трудно было заподозрить, что еще пять минут назад он хохотал как ненормальный, получив по лбу палкой от занавески.
— Куда летишь, птица? — шагнул он в комнату, преграждая дорогу сестре.
— Кто там?
— Хванец ваш, — ответил Миролюб, посмотрев на меня.
Я не смогла сдержать облегченный вздох.
— Хвала Богам, — простосердечно откликнулась Злата и, подчинившись двигавшемуся на нее Миролюбу, вернулась в комнату. — Радимка там сильно на него?
— Не так сильно, как надо бы, — в тоне Миролюба не было ни тени улыбки.
Он хотел добавить что-то еще, но дверь снова открылась, впуская в комнату сначала Радима, а за ним Альгидраса. Злата, бросившаяся навстречу хванцу с сухим полотенцем, застыла перед Альгидрасом как вкопанная. Я поначалу не поняла, что ее так удивило, а потом тоже невольно развела руками. Альгидрас был абсолютно сухим, за исключением челки, торчавшей мокрыми прядями в разные стороны.
— Ну, что я вам говорил: пошепчет ваш хванец на тучу, и все капли другим достанутся.
Альгидрас поднял взгляд на Миролюба, но ничего не сказал в ответ. А я с удивлением оглядела его с ног до головы. На нем была та же стеганая куртка, в которой он был на базаре.
— А как ты так, Олеженька? — Злата прижала не понадобившееся полотенце к груди.
— Я в плаще возвращался, — отозвался он.
— И теперь в ваших сенях плащ из дома Помощницы Смерти, — Миролюб похлопал Злату по плечу и вышел из комнаты. Злата рядом со мной заметно вздрогнула.
— Злат, я заберу, — поспешил успокоить ее Альгидрас. Было видно, что ему очень неловко за эту сцену. — Я бы не пришел, но охрана у ворот передалa, что княжич велел явиться сразу, как вернусь.
— Не растаял бы ты и без плаща, Олег, — голос Златы прозвучал неожиданно сухо.
— Я… книги боялся замочить, — едва слышно пробормотал Альгидрас, глядя себе под ноги, и Злата растеряла весь запал.
Она неловко вздохнула и посмотрела на хмурого Радима, который молча подпирал плечом теплый бок печки. Я не понимала их суеверий, но чувствовала, что это не просто прихоть. Злата на самом деле испытывала мистический страх перед женщиной с длинными седыми волосами. А Альгидрас называл ее Беленой. Для него у нее было имя, а для всех других она была символом смерти и несчастий.
— Дозволь уйти, воевода? — Альгидрас задал свой вопрос, все так же глядя в пол.
Я отметила это «воевода». И видимо не только я.
— Не дозволю! — громыхнул Радим, и мы со Златой синхронно подскочили. Альгидрас даже не вздрогнул. Видно, ждал окрика.
— Твой поход в ее дом не мог обождать пару дней? Пока князь уедет, а? Или нужно было на виду у всей округи, на виду у людей князя?.. — Радим говорил уже гораздо тише, но столько гнева было в его голосе, что я чувствовала, как в животе начинает мелко дрожать от страха, хотя гнев воеводы и не был направлен на меня. — Ты хоть понимаешь, что теперь каждая мышь в княжестве будет говорить, что воевода Свири не может совладать даже с собственным побратимом. Чего уж тогда ждать от остальных воинов?
Альгидрас вскинул голову, будто Радим его ударил. Он расширившимися глазами посмотрел на воеводу, открыл было рот, чтобы что-то сказать, потом медленно закрыл его и только помотал головой.
— Дай угадаю: ты не подумал, да? — прищурился Радим.
Я почувствовала, как Злата, стоявшая за моей спиной, ухватила меня за руку и потянула в сторону покоев Всемилы. Я послушно шагнула назад, не отрывая взгляда от побелевшего Альгидраса.
— Кого другого я бы уже заподозрил в измене, Олег, — устало проговорил Радим. — А вот в чем подозревать тебя, уж и не знаю. Разве что в дурости. Или же в измене?
Радим недобро прищурился, не отрывая взгляда от побратима. В этот момент казалось, что он заполнил собой всю комнату, хотя все так же стоял, прислонившись плечом к печи. Альгидрас зажмурился, сжал на миг переносицу, а потом открыл рот:
— Белена… — Радим выдохнул так зло, что Альгидрас тут же поправился: — Помощница Смерти больна сейчас. Мира мала еще, чтобы могла сама пойти на торг.
Я почувствовала, что Злата перестала меня тянуть, и мы обе застыли на пороге покоев Всемилы, напряженно вслушиваясь в слова Альгидраса. Он говорил с таким жутким акцентом, что я едва его понимала.
— Радим, она ребенок совсем. Пять весен всего. А тут чужеземцы. Сам знаешь, могут и с собой прихватить, и что похуже учинить. И знаешь же, что ни один из твоих людей за девочку не вступится, и княжьи не вступятся. А Беле… больна сильно. Кашель у нее нехороший. Встать не может. Мира сама на торги шла, да я не пустил. Домой отправил. Я только травы отнес и немного помог ей по дому. Она сама справляется, как может. Но пять весен всего… Всемилу в этом возрасте вспомни.
Радим судорожно вздохнул и бросил на меня тяжелый взгляд. Я остро почувствовала, что нам здесь не место, но уйти уже просто не могла. Златка рядом со мной горестно вздохнула и плотнее закуталась в шаль, словно замерзла.
— Радимушка, — пробормотала она. — Не брани его. Не надо.
— Нет, Злата, — Альгидрас посмотрел на жену Радима, застывшую за моим плечом. — Я виноват по вашим законам. Я должен понести наказание. Радим, прости, что это… при людях князя. Но это не ждало два дня. Только… не измена это. Что иное, но не измена.
Радим вскинул голову и посмотрел в дощатый потолок.
— И что мне с тобой делать? — пробормотал он, словно самому себе.
— По вашим законам, — начал Альгидрас, будто отвечал урок, — позорный столб или поруб.
— Ишь ты, — снова разозлился Радим и быстро шагнув вперед развернул Альгидраса к себе, схватив за плечо. — Законы наши знаешь! Выучил! Заноза ты… сказал бы где, да девки тут. Столб? Ох, как давно мне хочется. Только тебя ж первый удар надвое перешибет. А вполсилы мне Свирь не простит. Закон-то для всех один. Убирайся с глаз!
Радим с силой оттолкнул Альгидраса. Тот покачнулся и, глубоко вздохнув, развернулся к двери.
— Куда собрался?! — рявкнул Радим, стукнув кулаком по стене. Посуда на полках зазвенела.
Альгидрас молча развернулся и застыл на месте, никак не комментируя переменчивость приказов.
— Радимушка, — Злата ловко поднырнула под руку мужа и с силой обвила свои плечи его рукой, — мне помощь в сенях нужна. Миролюб не справится. Мы сейчас на стол соберем, поужинаем, а потом вы уже все решите.
И Радим, суровый воин, который только что чуть не проломил стену ударом кулака, крепко прижал к себе жену и, не сказав ни слова, вышел с ней в сени, мимо застывшего как изваяние побратима. А я поняла, что Злата потому и передумала уходить: знала — скоро настанет момент, когда кроме нее никто не сможет разрешить ситуацию так, чтобы никому из мужчин после не пришлось жалеть о содеянном. И Радим позволил ей остаться, потому что ему нужно было, чтобы кто-то его остановил и уберег от того самого последнего приказа, после которого уже ничего нельзя будет исправить.
Дверь тихо затворилась, и я перевела дух. Альгидрас покрутил головой, словно разминая шею, потер лицо руками и, отыскав взглядом лавку у стены, опустился на нее без сил. Его руки дрожали. Я почти физически почувствовала его опустошенность. Он сцепил руки в замок и поднял взгляд на меня.
— Что значит «позорный столб»? — спросила я, хотя хотела сказать что-нибудь подбадривающее.
— На площади у западных ворот столб есть. Видела?
Я кивнула, вспомнив высокий столб, который стоял посреди площади. Я обратила на него внимание, еще когда мы в первый раз шли с Добронегой на обряд погребения. Но тогда не придала ему особого значения. Ну столб и столб.
— И что там делают?
— Двадцать ударов кнутом. Или больше, если воевода решит.
— Шутишь? — я почувствовала, как сердце застучало в горле. — Его на самом деле используют для наказаний?
Альгидрас рассеянно кивнул.
— А кто… — я сглотнула, — наказывает кто?
— Любой может. Обычно тот, кто обижен виновным.
— Но двадцать ударов — это очень много. Радим не позволит тебя… так, — прошептала я, не желая верить в происходящее.
— Радим — подневольный человек. Он не всегда делает то, что желает. Я ослушался прямого приказа воеводы. Здесь князь, а я подверг сомнению власть Радимира в Свири. — Он вздохнул и расшнуровал ворот куртки, под которым все еще виднелась повязка. — Все должны подчиняться законам, — изрек Альгидрас как аксиому.
Я почувствовала, что начинаю злиться. То ли он так натурально прикидывался идиотом, то ли был им на самом деле.
— Посмотри на себя! — взорвалась я не хуже Радима. — Ты ранен, ты… да ты вдвое меньше любого воина дружины. Ты хоть понимаешь, что с тобой будет после двадцати ударов кнутом?! Ты в себе вообще?
Альгидрас замер, вжавшись в стену, а потом помотал головой и нахмурился.
— Ты злишься сейчас, — Это не был вопросом. — Ты злишься и тебе страшно. За меня?
Я нервно усмехнулась, передернув плечами.
— Тебя смущает, что я волнуюсь за тебя? Так я вообще человеколюбива.
— Нет. Не то. Ты… это странно.
И тут меня осенило:
— Ты почувствовал мои эмоции?
Он снова нахмурился.
— Неважно.
— Еще как важно!
Я метнулась к скамье и схватила Альгидраса за руку. Его руки были горячими в отличие от моих. Он с недоумением посмотрел вниз, потом на меня и открыл рот, чтобы что-то сказать, но я не дала ему такой возможности:
— Что-то изменилось! Понимаешь? И я не знаю, почему. Я сегодня видела прошлое. Тебя и Всемилу. А еще ты тоже можешь меня чувствовать. Не смей отрицать! Я видела.
Последние слова я прошептала ему в ухо, склонившись так близко, что почувствовала, как мокрая прядь его волос скользнула по моему виску. Альгидрас замер изваянием и даже, кажется, перестал дышать. Я попыталась сосредоточиться на его эмоциях и… не почувствовала ничего.
— Так. Стоп! Что ты сейчас делал?
— Ничего, — выдохнул Альгидрас.
Я, отклонившись, посмотрела в серые глаза.
— Что? Ты? Сделал? Это важно. Я пытаюсь понять, как это работает. Почему я ничего не чувствую сейчас?
Альгидрас наморщил нос и посмотрел на огонь в печи, а потом перевел взгляд на меня и отчеканил:
— Тебя удивило, что ты почти на моих коленях, а я спокоен?
Странно, но в этот раз его акцент не был настолько заметен, как в моменты, когда Альгидрас оправдывался или волновался. Он говорил тихо, но очень четко и спокойно. Я выдохнула и отстранилась. Он улыбнулся, а я едва не закипела.