Призом со своей стороны, я выставил древнюю маску пигмеев. И хотя, некоторые из участвующих пришли соревноваться под девизом «победа или смерть», я не был столь категоричен в своих устремлениях, но если кто-то желал пораньше покинуть этот мир, то я был не против, и даже мог оказать помощь в этих усилиях.
Призом со стороны племени мангбатту был посох, из гладко отполированного красного дерева, покрытого прекрасной резьбой, изображавшей змею, понизу окованный медью. Сверху он был пустым, и имел небольшое утолщение, которое прекрасно подходило для моей находки, головы змеи, найденной в храме мёртвого бога.
Площадка для битвы унганов была расчищена. Собраны костры, которые осталось только подпалить, а все, участвующие в действии, унганы стали готовиться к битве, или представлению, это уж было делом личного характера каждого участвующего.
Я был унганом, и чувствовал себя, как он. А раз так, то надо соответствовать принятому образу. Достав разные краски, стал размалёвывать своё тело красным и белым цветом, добавляя различные узоры и руны на него. Наконец, я был готов. В руке я держал небольшой барабан, в виде бубна. Всё тело, помимо устрашающих узоров, было задрапировано разными лохмотьями, живописно свисающими со всех сторон. На голове был головной убор, из перьев хищных птиц и крупных попугаев. Мои глаза блестели белыми белками. Это сказывался эффект от принятого вовнутрь наркотического снадобья.
В общем, я был готов.
Битва началась стандартно. Стемнело, и были зажжены огромные костры. Мы стали все вместе «резвиться», не выходя из образа, стуча каждый в свой барабан, и завывая в диких припадках религиозного оргазма, кружась, как юла.
Время от времени, то один, то другой унган, подскакивал к костру и страшным замогильным голосом вещал будущее, или бормотал «откровения». Я таким примитивизмом страдать не хотел, сдерживая, тем не менее, интуитивные порывы своей негритянской половины. Но все эти экзорцизмы пока оказывали действие только на впечатлительных женщин и детей. Воины и вожди смотрели, хоть и заинтересованно, но равнодушно. Всё это было показано не один раз, и сильно не удивляло.
Выбрав момент, я решил добавить больше мистики в наш цирк, и, кружась в бешеном танце, аккуратно глотнул из своей кубышки чистого спирта. Сжав его во рту, и выпятив свои толстые губы в сторону костра, я, словно сопло самолёта, выплюнул содержимое изо рта в огонь, стараясь сработать распылителем.
Струйка спирта, слегка разбавленного моей слюной, попала в огонь. Огонь вспыхнул от плевка, и затрещал, в яростном припадке сжигая его.
— Мамба, мамба, мамба, — скандировали мои воины.
Эх, жаль, метана нет, или пропана с бутаном, а то я им показал бы… дракона, изрыгающего огонь. Но и так, вроде, неплохо получилось, на манер плюющейся кобры. Был, конечно, запасной вариант, в качестве нижней половины моего тела, изрыгающего огонь, но я себя уважал, так что подставляться так не собирался.
Остальные унганы взвыли в ожесточении от моего поступка, и закрутились ещё быстрее, пытаясь танцем задавить меня. Ну да, ну да. Здесь не комеди-клаб, и юмор ниже пояса не прокатит. Все и так голые стоят! Нашли, чем удивить!
Покрутившись вокруг костра, как припадочный, я плюнул ещё раз в костёр спиртом, вызвав бурю восторга, теперь уже у всех, кроме моих заклятых друзей. Чтобы окончательно добить своих противников, я украдкой швырнул в костёр щёпотку порошкового магния. Блеснул ослепляющий огонь, сопровождаемый моим ужасающим воплем.
Все попадали на землю, ослеплённые моим величием и хитростью. Но не все были согласны с моей победой. Как я указывал выше, некоторые воспринимали эту битву с единственным лозунгом «победа, или смерть», и никак иначе.
Один из унганов, сорвав с пояса полый сосуд, сделанный из тыквы, быстро выпил его содержимое, и стал на глазах перерождаться во что-то непонятное. Его конечности стали выкручиваться под разными углами, как будто утратив кости, превращая его не то в паука, не то в гуттаперчевого мальчика.
Древний рог, скакавший вместе со мной на груди, резко нагрелся, предупреждая меня об опасности. Не раздумывая, я схватил старый кинжал, и, зажав его в руке, бросился на страшного унгана. Удар в грудь не принёс никакого эффекта, кроме жалкой струйки тёмной крови, брызнувшей на меня.
Поняв это, я ударил его в шею. Унган зарычал, захлёбываясь своей кровью, и протянул ко мне руки, иначе как лапами не выглядевшие. Ещё удар почти отделил его голову от шеи, третий удар покончил навсегда с его жизнью. Потерявшее голову тело, продолжало ещё дёргаться на земле, пытаясь встать, и даже сделало несколько шагов на четвереньках, опираясь руками и ногами о землю на манер паука, пока кровь, поддерживавшая в нём жизнь, не вытекла вся на землю.
Только тогда раздались дикие женские и мужские крики со всех сторон, и большинство зрителей, как ветром сдуло, с площадки. Но это был ещё не конец. Увидев, что произошло с предыдущим унганом, другой повторил его подвиг, и выпил из аналогичного сосуда, подготовленную заранее жидкость.
Я не знал, что ожидать от него, и так изрядно ошарашенный происходящим. Мой кинжал угрожающе блестел в свете костра, отражая его скачущее пламя, по лезвию стекали капли тёмной густой крови. Со вторым унганом тоже началась метаморфоза, но не такая заметная, как с первым. Собрав свою слюну во рту, он плюнул в меня. Я еле успел увернуться, и его слюна попала в лицо ни в чём не повинного унгана, который прятался за мной, по причине своей никчёмности.
Попавший впросак, унган дико зарычал, схватившись за лицо, размазывая по нему попавшую слюну, и делая себе только хуже. Слюна, удивительным образом оказалась похожа на кислоту, или на очень сильный токсичный яд кожного действия.
Диким прыжком я подскочил к маске, висевшей на столбе в качестве приза. Сорвав со столба маску, я натянул её себе на лицо, сбросил с головы головной убор из перьев, и повернулся навстречу страшному врагу. Тот, скопив во рту достаточно слюны, снова плюнул в меня. Не уворачиваясь от плевка, я бросился вперёд на него.
Плевок попал в мою маску, и, зашипев, стал разъедать дерево, из которого она была сделана. Скорость, с которой пожирала слюна железное дерево, просто поражала. Но и мне не надо было много времени, чтобы убить второго страшного унгана.
Настигнув его, копящего очередную порцию слюны, я двумя сильными ударами кинжала отхватил его чёрную голову. Тело, постояв долгую секунду, рухнуло на землю, а голова покатилась по ней, так и не успев выпустить из себя яд.
Рядом послышались неразборчивые бормотания, и один из последних оставшихся в живых, унган, бросив в костёр неизвестный порошок, вызвавший белый дым, вознёс руки вверх в ночное небо, начал напевать речитативом слова на неизвестном языке, и судя по смыслу, подсказанному мне интуицией, явно проклиная меня.
Вот, урод! Я только, понимаешь, жить стал, а он … сволочь, решил на корню проклясть все мои начинания, не бывать этому!
В моём мешке засветилась зелёным огнём голова змеи. Вспыхнули диким ярким огнём её глаза, а клыки покрыл яд с резким запахом, и начал стекать вниз, пропитываю кожу мешка. Унган на мгновение сбился ритма, а продолжить я ему не дал. В его горло полетел старый кинжал, и, пробив кадык, заставил его замолчать. Схватившись за клинок, старый унган качался взад вперёд, пытаясь его вырвать.
Время замедлило свой бег, а я рванулся к воину, стоявшему с моим копьём, на краю, освещённого светом костра, круга. Выхватив из его рук копьё, я вернулся к уже вырвавшему из своего горла кинжал, унгану, и наколол его на лезвие, и колол его до тех пор, пока он не застыл, уставившись мёртвыми глазами в предавшеё его звёздное небо.
Оставшихся в живых, двоих здоровых унганов, и одного раненого, я добил своим копьём, не желая рисковать своим здоровьем и будущей властью. Были они настоящими унганами, или только прикидывались, мне было наплевать. Не я откопал томагавк войны, не мне его и закапывать.
С последним живым унганом, закончилось и наше состязание. Победителем единогласно был избран я. Правда, никакой радости мне это победа не принесла, только опустошение, и очередную горечь в душе.
В качестве трофеев мне досталась моя же, прожженная слюной унгана, маска, желанный жезл, который украсила голова змеи мёртвого бога, и три черепа унганов. Слюну одного из которых я сцедил в качестве образца, в стеклянный флакон, не подверженный химическим реакциям, в сравнении с теми, что создала природа.
А также сорвал с их тел все эликсиры, припарки, и другие жидкости, непонятного для меня назначения, с которыми я собирался разобраться значительно позже. Тела всех унганов я приказал сжечь, и не успокоился, пока не развеял их пепел в реке.
Утром мне принесло присягу всё племя, и, забрав с собой сотню их воинов в свою армию, я отбыл вместе со своим отрядом дальше, оставив после себя дикие слухи, и ужас от расправы над уважаемыми и страшными унганами. Так я и перемещался в сторону своей территории, прихватывая с собою всех желающих пойти ко мне на службу, привлекая их своей аурой могучего унгана, и готовыми на всё, и подготовленными ко всему воинами.
Все хотят служить сильному и грозному. Особенно тогда, когда живёшь в грязной, вонючей лачуге, продуваемой всеми ветрами и населённой многими и многими вредными насекомыми.
А я обещал много: налаженный быт, службу себе любимому, сытую и уважаемую; возможность создать семью с приглянувшейся девушкой, коих был большой выбор; приключения и походы, где можно набрать добычи. И ещё, очень многое. А мои верные воины, боявшиеся меня ещё больше, чем в начале похода, всячески этому способствовали.
Наконец, впереди показались обработанные участки полей, окружавшие Баграм. Весь мой караван прибыл в целости и сохранности, вместе со всем грузом, сопровождаемый ещё и целой ватагой разночёрных аборигенов, всех племён и народностей, что повстречались мне на пути.
Всего их было около пятисот, и они продолжали стекаться ко мне со всех сторон, идя по пути каравана, и пользуясь моим добрым сердцем и снисхождением. Все же я оказался прав. Теперь главное — их всех накормить, а уж чем занять, я придумаю. А там и их семьи, всех заберу, чтобы они тут с ума не сходили. Разберусь, в общем.
Глава 9 В ожидании Мамбы
Луиш Амош проснулся от топота ног очередного отряда, пылившего на полигон, чтобы заняться там тренировками с оружием. На этот раз это были стрелки, с двумя десятками, практически полностью убитых, французских винтовок.
В конце строя несли несколько десятков винтовок, единственной боеспособной частьюу которых оставался только штык. Все остальные, кому не досталось оружия, были вооружены выструганными палками, с некоторым подобием прикладов, и тонким кончиком, имитировавшим штык.
Отряд, громко топая голыми ногами, ушёл на полигон, а Луиш Амош окончательно проснулся. Рядом с ним лежала Мабетта, обвив его смуглыми ногами и прижавшись грудью. Она что-то бормотала во сне, раскрыв тонко очерченные губы, и обнажив белый жемчуг зубов.
Он долго рассматривал её, любуясь своей возлюбленной, пока она не почувствовав его взгляд, недовольно пробормотала какие-то несуразности, и повернулась на другой бок, демонстративно прикрыв своё нагое тело накидкой, из отлично выделанной шкурки гепарда.
Луиш хотел от неё ребёнка, а она, очевидно, нет, постоянно вешая ему «лапшу» на уши, и используя всякие отговорки. Все его усилия в этом направлении пропадали даром. Нет, она не отказывала ему в близости, но умело сводила все его успехи в зачатии ребёнка на нет, умело пользуясь своими знаниями в лекарственных, и не очень, травах.
Тяжело вздохнув, Луиш невольно подумал: «Воистину, женщины, как кошки. Ты их берёшь на руки, а они лезут тебе на шею». Одевшись, он вышел их хижины.
Вчера пришли дурные вести. Французы, эти заносчивые пожиратели лягушачьих лапок, разгромили отряд защитников Банги, и взяли штурмом город. Временный управитель города Масса, склонил перед захватчиками голову, и перешёл на их сторону.
Обо всём этом поведал ему гонец, прибежавший вчера, весь в пыли и грязи, и после доставки известия, обессилено рухнувший на землю. Эти известия не удивили Луиша. Чего-то подобного следовало ожидать, уже давно.
Наступило время активной колонизации европейцами тех территорий, до которых ещё не добрались их длинные руки, и оставшихся, с их точки зрения, бесхозными.
Весь вечер, и всю ночь он ломал голову, как ему поступить. От Мамбы не было никаких вестей, хотя уже прошло три месяца, как он отсутствовал, и начался сезон дождей.
Бедлам, оставшийся за старшего, несмотря ни на что, гонял воинов на полигон, и надоедал своими требованиями Луишу, как будто бы он сам не любил вождя.
Да, не любил он Мамбу, не любил. Что он, женщина что ли, чтобы любить его. Но и предавать он никого не собирался, даже если бы он отобрал у него Мабетту. Вспомнив о ней, Луиш опять тяжело вздохнул.
Это была не последняя плохая новость за последнее время. С северо-востока доходили неясные слухи о том, что в их сторону движется большой отряд белых людей.
Вместе с Бедламом, они сидели над картой, которую оставил им Мамба, и пытались понять, как обороняться от врага и уничтожить его. В голову решительно ничего не приходило. Бедлам тоже оказался не склонен к умению управлять войсками.
Сейчас в их руках была сосредоточена огромная сила, по меркам центральной Африки, почти две тысячи воинов. Пожалуй, они не были воинами победы, и у них практически не осталось работоспособных винтовок, но зато, большинство из обученных воинов, уже умели стрелять, и больше не боялись издаваемого ими грохота и огня.
Человек, такая скотина, он ко всему привыкает, и всего достигает. Вот научились стрелять и их сограждане, и некоторые, весьма неплохо. Те же, кто продолжал носиться с копьём, и воевать мечом, тоже были реальной силой, пусть и старого строя.
Эти товарищи усиленно работали макетами винтовок, за счёт воображения и экспрессии, компенсируя отсутствие патронов и самих винтовок, как таковых. О результатах таких тренировок они узнают только в бою, если выживут, а пока… пока, полигон никогда не пустовал, в чём была огромная заслуга десятников и сотников, назначенных вождём.
В свободное от тренировок время, вся эта масса воинов не бегала по бабам, мешая и им и себе спокойно жить, а отправлялась на поля работать, работать и ещё раз работать, делая продуктовые запасы.
Склонные к ремёслам шли в кузню, или за гончарный круг, где ковали, ваяли, сплетали будущую государственность своими чёрными руками. Конечно, не обходилось и без эксцессов, куда ж без них.
Иногда поднимался ропот уставших воинов, не желавших идти работать на поля после полигона, и указывающих на веками закреплённый порядок жизни, когда на полях работали только женщины.
На счёт таких действий и Луишу, и Бедламу были даны подробнейшие инструкции, вкупе с фразой «Солдат должен быть всегда занят, и думать только о еде и сне, чтобы плохие мысли не лезли в голову».
Луиш, опять вспомнив Мабетту, был полностью согласен с этими словами. «Всё зло от женщин!» Точнее, от их отсутствия, либо недоступности. Борьба с недовольными была простой. Их ещё больше нагружали работой, но кормили при этом неплохо.
Тех, кто переступал рамки разумности, сажали в зиндан, круглую яму с деревянной решёткой наверху. Парочку, особо упрямых, пришлось казнить, дав шанс умереть, как воинам. Один погиб, сражаясь с крокодилом, другой — со стаей гиен.
Трусы, предатели, и мелкие гадёныши, пойманные на изнасиловании без обоюдного согласия, привязывались к позорному столбу, и подвергались моральным унижениям несколько суток. Некоторых пришлось повесить, и их трупы долго качались на ветвях акаций, привлекая к себе грифов, и напоминая своим видом об ужасных обычаях племени макарака, которые коптили своих усопших родственников, и развешивали на деревьях, для долговременного почитания.