И он положил письмо себе на лоб, закрыл глаза и начал читать:
— «Моя милая-премилая Марженка! Пышу тебе (грамматическая ошибка, — сказал карлик: — должно быть не „ы“, а „и“), што я палучил место шофера, так естли ты хатела бы справить сватьбу, напыши мне, любиш ли еще миня. Пыши мне скарей твой верный Франтик».
— Благодарю вас, — сказал Кольбаба. — Это мне и было нужно.
— Не за что, — ответил домовой. — К вашему сведению, в письме одиннадцать грамматических ошибок. Не очень-то многому научился Франтик в школе.
— Хотел бы я знать, что это за Марженка и что это за Франтик? — пробормотал Кольбаба.
— Не могу вам помочь, — сказал карлик. — Это в письме не указано.
Утром Кольбаба сообщил почтмейстеру, что письмо без адреса написал шофер Франтик девушке Марженке и что в письме он выражает желание жениться на ней.
— Эге! — сказал почтмейстер. — Это очень важное письмо, следовало бы вручить его девушке.
— Я бы его быстренько доставил, — сказал Кольбаба, — если бы знал фамилию Марженки и в каком городе, на какой улице, в каком номере дома она живет.
— Каждый сумел бы, Кольбаба, — ответил почтмейстер. — Для этого не нужно быть почтальоном. Но я был бы очень рад, если бы девушка все-таки получила письмо.
— Хорошо, господин почтмейстер, — обещал Кольбаба. — Я буду искать эту самую Марженку, хотя бы мне пришлось бегать целый год и обойти весь свет.
Сказал, положил письмо в сумку, надел ее через плечо, взял краюху хлеба и отправился по свету.
Ходил, ходил повсюду Кольбаба и спрашивал всех, не живет ли в этом краю девушка Марженка, которая ждет письма от шофера Франтика. Прошел он так весь Литомержицкий край и Лоунский край, Пльзен, Домажлицы, Писек, Будейовицы, Табор, Часлав и Градецкий, Ичинский и Болеславский округи; был он и в Кутной Горе, Литомышле, Требоне, Воднянах, Сушице, Пржибраме, Кладно, Младой Болеславе, в Вотицах, в Трутнове, в Соботке, в Турнове, в Сланом, в Пельгржимове и даже в Добрушке, в Упице, в Гронове, у Семи Хижин и на Кракорке, побывал он и в Залесье, — в общем, везде и всюду спрашивал о девушке Марженке. Марженок он нашел — их в Чехии сорок девять тысяч девятьсот восемнадцать, — но ни одна из них не ждала письмеца от шофера Франтика. Некоторые из них ждали письма от шофера, но его звали не Франтиком, а Тоником, либо Ладиславом, либо Вацлавом, Иозефом, Яромилом, Лойзиком или Флорианом, Иркой, Иоганом, Вавринцем, даже Домиником, Венделином и Еразимом, только не Франтиком. А другие Марженки ждали письмеца от некоего Франтика, но он был не шофером, а слесарем или солдатом, столяром или кондуктором, аптекарем, мебельщиком, парикмахером или портным, но только не шофером.
Проходил так Кольбаба год и день, но не мог вручить письмо настоящей Марженке. Многое он увидел: деревни и города, поля и леса, восход и заход солнца, прилет жаворонков и приход весны, сев и жатву, грибы в лесу и зреющие сливы, видел в Жатце хмель, в Мельнике — виноградники, в Тржебоне — карпов, в Пардубицах — пряники, но когда прошел год и день, Кольбаба сел печальный у дороги и сказал себе: «Все напрасно! Видно, я уже не найду эту Марженку».
Ему было жаль до слез девушку Марженку, не получившую письма от юноши, который ее любил больше жизни. Пожалел он и шофера Франтика и себя, странствовавшего напрасно целый год и день в дождь, жару, туман, непогоду.
Так сидел Кольбаба у дороги и печалился. Вдруг он увидел приближающийся автомобиль, который ехал медленно-медленно, со скоростью не более шести километров в час.
«Наверно, это какая-то развалившаяся колымага, — подумал Кольбаба, — иначе он не двигался бы так медленно».
Машина подъехала ближе. Кольбаба увидел, что это прекрасный восьмицилиндровый автомобиль. За рулем сидел печальный, весь в черном шофер, а в машине — печальный, весь в черном хозяин.
Когда грустный хозяин увидел у дороги мрачного Кольбабу, он приказал печальному шоферу остановить машину и сказал:
— Идите сюда, почтальон, я вас подвезу!
Кольбаба обрадовался предложению, потому что от долгого путешествия у него ныли ноги. Сел он рядом с печальным хозяином, и машина двинулась дальше, печально и тихо, будто перед ними ехал катафалк.
Когда они отъехали километра три, Кольбаба спросил:
— Простите, вы, наверно, едете на похороны?
— Да нет, — ответил печальный хозяин машины. — Почему вы так думаете?
— Потому что вы так печальны.
— Я печален, — сказал гробовым голосом человек, — потому что эта машина так медленно и печально едет.
— Ну? Почему же эта прекрасная машина так медленно и печально едет?
— Потому что ее ведет печальный шофер.
— Ага!.. А позвольте спросить, почему ваш шофер так печален?
— Потому что он не получил ответа на письмецо, которое послал год и день тому назад, — ответил грустный человек. — Он писал своей любимой, а она ему не ответила, и он думает, что она его не любит.
Услышал это Кольбаба и воскликнул:
— Простите, не зовут ли этого шофера Франтиком?
— Его зовут Франтишек Свобода, — ответил человек в черном.
— А ту девушку — Марженкой? — продолжал расспрашивать Кольбаба.
Тут печальный шофер проговорил, грустно вздыхая:
— Неверную, забывшую меня, зовут Мария Новакова.
— Ага! — радостно закричал Кольбаба. — Милый мой, дорогой, так это вы тот дурачок, тот бездельник, неловкий, рассеянный лодырь, путаник, растяпа, растеряха, чудак, бестолковый разиня, безалаберный недотепа, шляпа, соня, неряха, крокодил, вспугнутая мокрая курица, лаптеплет, бестолочь, мазилка, колода, полоумный, несуразный пустомеля, пугало, тот губошлеп, который опустил в почтовый ящик письмецо без адреса и без марки? Батюшки, как я рад, что имею честь познакомиться с вами! Как же могла Марженка ответить вам, когда она до сих пор не получила вашего письма?
— Где оно, мое письмо? — закричал шофер Франтик.
— Если вы скажете мне, где живет ваша Марженка, — ответил Кольбаба, — это письмо пойдет прямехонько к ней. Милый ты паренек, вот уже год и день, как я ношу в сумке это письмо по всему свету и ищу твою Марженку! Золотой мой мальчик, живо, раз-два! Дай мне адрес этой Марженки, и я пойду и вручу ей письмецо.
— Никуда не пойдете, почтальон, — сказал человек в черном. — Я довезу вас туда. Франтик, прибавьте скорость, и едем к Марженке.
Не успел он договорить, как машина вздрогнула и полетела со скоростью шестидесяти, семидесяти, восьмидесяти, ста, ста двадцати, ста пятидесяти километров в час, все скорее и скорее, так, что мотор пел, выл, ревел и гудел от радости, а человеку в черном пришлось придерживать обеими руками шляпу, чтобы она не улетела. Кольбаба держался за сиденье, а Франтик кричал:
— Здорово едем, хозяин? Сто восемьдесят километров в час! Ого-го, мы прямо летим по воздуху! Поглядите, как убегает дорога! Ведь у нас выросли крылья!
Впереди показалась хорошенькая белая деревня. Это был Либнятов. Шофер Франтик сказал:
— Теперь хозяин, мы уже на месте.
— Остановитесь! — приказал человек в черном, и машина стала на краю деревни. — Какова скорость у моей машины! — радовался он. — А теперь, Кольбаба, вы можете вручить Марженке это письмо.
— Пожалуй! — ответил Кольбаба. — А может быть, Франтик скажет ей лучше устно то, о чем написано в письме? Ведь там одиннадцать грамматических ошибок!
— Что вам пришло в голову? — защищался Франтик. — Я стыжусь показаться ей на глаза: столько времени она не получала от меня ни одного письма! А потом, — добавил он печально, — может быть, она забыла обо мне и ни капельки меня не любит? Глядите, Кольбаба, она живет в том домике, где оконца чисты, как родниковая вода.
— Ну, я пойду! — промолвил Кольбаба.
Он загудел, как почтовый рожок: «Едет, едет почтальон», и прямо направился к домику.
У окна с чистыми стеклами сидела бледная девушка и шила себе платьице.
— Добрый день, барышня Марженка! — закричал Кольбаба. — Что это вы шьете себе? Венчальное платье?
— Нет, — печально ответила Марженка, — я шью себе саван.
— Ну! — участливо сказал Кольбаба. — Ах ты батюшки, ах матушки! Вы, барышня, так опасно больны?
— Не больна, — вздохнула Марженка, — но мое сердце разрывается от боли. — И она положила руки на грудь.
Вы, наверно, знаете, ребята, что в каждом районе Праги всю ночь не спят несколько стражников, на случай, если произойдет что-либо, например: если куда-нибудь вломятся разбойники или натворят каких-либо бед злые люди. Одни из стражников всю ночь дежурят в караулке, а другие ходят по улицам и отыскивают разбойников, воришек, домовых, привидения и всякую другую чертовщину. Так стражники расхаживают всю ночь. А чтобы скорее уходило время, они иногда собираются в караулке, курят трубки и рассказывают друг другу об интересных происшествиях.
Однажды они сидели, курили и разговаривали. Когда очередь рассказывать дошла до стражника Худеры, он набил трубку табаком, закурил и начал:
— Я расскажу о драконе с Войтешской улицы. Однажды я обходил эту улицу. Вдруг вижу — около церкви лежит огромное яйцо. Такое большое, что оно не помещалось даже в моей каске. Тяжелое, словно мраморное.
«Батюшки! — подумал я. — Вероятно, это яйцо страуса или кого-нибудь в этом роде. Отнесу-ка я его в отдел находок, может быть найдется и хозяин».
Тогда в этом отделе сидел мой приятель Поур. У него ломило в пояснице, и поэтому он натопил железную печурку так, что в комнате было жарко, как в духовке.
— Здорово, Поур! — сказал я. — У тебя тут тепло, как у чертовой бабушки! Заявляю тебе: я нашел на Войтешской улице какое-то яйцо.
— Положи куда-нибудь, — ответил Поур, — да садись. А я расскажу тебе, как меня мучают боли в пояснице.
Поговорили мы немного. Начало уже смеркаться, и вдруг слышим — в углу хрустит что-то и щелкает. Зажгли мы огонь и увидели — из яйца вылупился дракон. Очевидно, этому помогла страшная жара. Он был не больше фокстерьера, но мы сразу поняли, что это дракон, потому что у него было семь голов — так каждый может узнать дракона.
— Вот так штука! — воскликнул Поур. — Что же мы с ним будем делать? Не вызвать ли по телефону машину, чтобы его убрали отсюда?
— Знаешь, Поур, — сказал я, — такой дракон — очень редкий зверь. Я думаю, надо бы дать объявление в газету, чтобы разыскать его хозяина.
— Ладно. А чем нам пока кормить его? Попробуем накрошить ему хлеба и дать молока. Каждому малютке полезно молоко.
Накрошил я семь булочек в семь литров молока. Поглядели бы вы, как дракон набросился на молоко! Головы отталкивали одна другую, ворчали и лакали так, что забрызгали все помещение. Потом они облизнулись и уснули. Поур запер дракона у себя в кабинете, где лежали все утерянные и найденные вещи, и отнес в газету следующее объявление:
«На Войтешской улице найден только что вылупившийся из яйца детеныш дракона. Приметы: семиголовый, в черных и желтых пятнах. Просьба к владельцу явиться в полицию, в отдел потерь и находок».
Когда утром Поур пришел на работу, он сказал только:
— Ох-хо-хо, гром и молния! Что такое? Чтоб ему провалиться! Ни дна ему, ни покрышки, чтоб не сказать больше!
Этот самый дракон сожрал за ночь все вещи, хранившиеся в комнате: кольца, часы, кошельки, бумажники, блокноты, мячи, карандаши, пеналы, школьные учебники, мраморные шарики, пуговицы, перчатки и вдобавок все казенные бумаги, акты и протоколы — словом, все, что было в комнате, даже трубку Поура и лопатку для угля.
— Это никуда не годится, — сказал Поур, — такого зверя я здесь держать не могу!
И он позвонил Обществу покровительства животным, чтобы вышеуказанное Общество призрело у себя дракона, как оно делает с заблудившимися собаками и кошками.
— Почему бы и нет? — ответил председатель Общества и согласился взять дракона. — Только мне хотелось бы знать, — продолжал он, — чем, собственно, питается дракон? В учебниках естествознания об этом ничего не сказано.
Стали кормить дракона по-разному: молоком, сосисками, яйцами, морковью, кашей, шоколадом, горохом, сеном, помидорами, булками и гусеницами. Дракон глотал все. Кроме того, он сожрал у Общества покровительства животным книги, газеты, картины, дверные ручки — все, что там было, и рос так, что вскоре стал больше сенбернара.
В это время Общество получило телеграмму из Бухареста, в которой было написано:
«Драконий детеныш — заколдованный человек. Подробные сведения сообщу при встрече. Приеду не позже, чем через триста лет на центральный вокзал. Волшебник Боско».
Тут председатель Общества покровительства животным почесал за ухом и сказал:
— Если этот дракон — заколдованный человек, то мы не можем держать его в нашем Обществе. Нужно отправить его в детский дом.
На это детские дома ответили:
— Если человек превращен в зверя, то это не человек, а зверь. Заколдованные люди нас не касаются.
И так как переговоры ни к чему не привели, то ни Общество, ни детские дома не захотели держать у себя дракона. Дракон так этим огорчился, что перестал есть. Особенно убивалась его третья, пятая и седьмая головы.
Среди членов Общества был один маленький, худенький человечек, незаметный и скромный. Звали его… как-то на букву «Н» — Новачек, либо Нерад, либо Ногейл… Да, вспомнил: его звали Трутина.
Увидев, как худеют одна за другой головы дракона, он сообщил об этом Обществу: