Они вообще ни на что не возражают, не бурчат и не спрашивают, они сидят в обнимку в гостиной и смотрят «В мире животных».
Про сафари.
И не шумят, когда я переключаю на футбол.
Футбол они тоже согласны смотреть, и магазин на диване, и криминальную хронику, которую я сама поспешно выключаю.
И, не выдержав, я демонстративно заслоняю плазму и упираю руки в боки.
— Что за тихий бунт на корабле, монстры?
— Ничего, — они отвечают хором и вяло.
И желание еще раз проверить температуру у меня возникает само, и вопрос чего болит я задвигаю подальше.
— Тогда что происходит?
Суслики вздыхают и переглядываются, чтобы снова вздохнуть и также хором ответить:
— Ничего.
И их механическое «ничего» меня добивает. Хватит, в душу лезьте и пытаться выяснить я не собираюсь, но и страдать весь день тоже не выход.
Обойдутся.
Я за кипишь и веселье, поэтому плюхаюсь между ними на диван и складываю руки на груди, чтобы мрачно возвестить:
— Отлично, раз у всех сегодня ничего, то поход в Град отменяется. Будем сидеть и страдать. Разрешаю даже рыдать навзрыд, только дайте я спасательный жилет надену и лодку куплю.
Информацию они переваривают с минуту, а потом Ян пихает меня в бок и недоверчиво переспрашивает:
— Ты хотела повести нас в Град?
— Ага, — врать, не краснея, я научилась давно, поэтому на заискрившийся в глазах восторг я отвечаю кристально честным взглядом.
— А Кирилл не будет против? — Яна хмурится, но у нее глаза тоже загораются.
Про ФантазиюГрад они невзначай — чисто случайно по сто раз на дню — жужжали уже дня три.
— Не будет, мы ему напишем, — я фыркаю и достаю телефон, — и позовем с собой Эля.
Я им подмигиваю, а суслики переглядываются и улыбаются.
Предвкушающе-довольно.
Эль, как оказалось, из всех моих им понравился больше всех. И, узнав это, я долго смеялась, а потом под протестующие матерные вопли самого Эля, вспомнив «Усатого няня», переименовывала его в Кешу.
Сейчас новоявленный Кеша отвечает сонным голосом, посылает далеко и надолго, но в Град соглашается и через час там быть обещает.
ФантазияГрад, пожалуй, предел мечтаний всех спиногрызов с трех и до четырнадцати. Там есть все, на любой вкус, цвет и желание. Горки, батуты, скалодромы, всевозможные лабиринты, комнаты ужаса, смеха, кривизны, салон красоты (здравствуй, аквагрим!), дом мод, канатная дорога, тысяча и один модулятор, кафешки и… я закончила перечислять первый из четырех листов брошюры.
Признаю, мечтают там побывать не только дети.
Я, например, тоже.
Эль, судя по минимум мата в его обычно богатой нецензурной речи, тоже не прочь. И он даже улыбается при виде нас, излучает благодушие и дурачится с сусликами, которые бегут к нему навстречу.
— Даха, я согласился на эти муки только из любви к тебе, — пафосно и нарочито громко объявляет Эль, подходя с сусликами ко мне, и довольно лыбится, ибо многочисленные посетители в очереди начинают на нас смотреть.
— А о любви ко мне ты вспомнил, когда я вспомнила, что ты должен мне желание? — я его любовью не проникаюсь и бесчувственно хмыкаю, протягивая купленные билеты охраннику.
- Да я и без этого согласился бы, да, Янка? — Эль хулигански подмигивает ей и лихо под восторженный визг усаживает себе на шею. — Цени, единственная женщина, которой я дал сесть себе на шею.
Яна соглашается ценить, а Ян презрительно фыркает и сразу тянет меня в лабиринт страха, уверяя, что бояться не будет и что со мной его точно пустят, но, если спросят про возраст, лучше говорить семь.
Или восемь.
Лаврову после длительных уговоров я таки скидываю фотки, ибо суслики хотят похвастаться аквагримом, костюмами средневековых рыцаря и принцессы, хвостом русалки, гримасами из дома вверх дном, тюремными робами из квеста, обнимашками с неопознанным нами чудовищем, топором в голове Яна, перемазанными в шоколаде рожицами, поверженным Элем в роле дракона, батутным трехэтажным лабиринтом с горками и шарами, из которых мы два часа не могли выловить монстров.
И еще тем, и еще другим.
Фоток на моем айфоне за день набирается больше четырехсот, и все четыреста отправлять Лаврову я отказываюсь наотрез.
Сходимся мы на пятидесяти, самых крутых.
И отправляя только самые-самые, я тоскливо думаю какую самую-самую характеристику даст мне Кирилл Александрович, когда такое количество счастья свалится ему во время конференции.
Он, определенно, будет рад.
И я готова дописать, что это не я, меня заставили, когда на экране всплывает имя Лёньки, которого с утра на волне раздражения я мстительно переименовала в клеврета Фрекен Бок.
Отвечать или не отвечать я раздумываю с минуту, но под вопросительным взглядом Эля и удивленным сусликов, которые перестают спорить дом мод или кёрлинг дальше, отвечаю и отхожу в сторону.
Узнаю, что ночевать сегодня Лёнька домой не приедет, ибо на фирме аврал, в три ночи прилетают сербы и они сразу хотят ехать на завод в область, в общем мотаться домой нет смысла. А мне волноваться, поелику Зинаида Андреевна приготовила чистый костюм и с водителем отправила, не забыв положить и обед, а мне эта замечательная женщина сейчас готовит ужин, заботливо написав инструкцию как что разогревать.
И еще Фрекен Бок приносит извинения за джинсы — она хотела как лучше — выражает надежду, что мы все же подружимся, и даже, чтобы не мешать мне, уходит сегодня домой.
Хотя обычно — на неделе — ночевать она остаётся у Лёньки, и комната своя у нее есть. Об этом мне сообщили во вторник утром, когда стакан с соком выпал у меня из рук от ее арктического «доброе утро» за спиной.
Наверное, следовало почаще ночевать у Лёни на рабочей неделе, а то я жила с уверенностью, что Фрекен Бок явление приходящее и редкое, а дальняя комната, как и другие две, гостевые.
Ошиблась.
— Данька, — Лёня вздыхает под конец разговора, — ты б как-то помягче, что ли. Зинаида Андреевна же заботится о тебе, всегда все для тебя, старается, а ты…
А я — бессовестная дрянь.
И истеричка.
— Ладно, — согласиться я себе заставлю сквозь душевный скрежет, ибо ругаться не хочется, да и бесполезно, в домработнице Лёнька души не чает, — постараюсь.
— Спасибо, я знал, что ты поймешь.
Лёня выдыхает, отключается, а я оборачиваюсь на возглас Эля и вижу, что он стремительно идет ко мне с перекошенным лицом.
И без монстров.
— Где суслики? Эль? — рука с телефоном опускается сама, и я шагаю к нему.
— Не знаю, — Эль заковыристо матерится и оглядывается, — мы на льва смотрели, у них там шоу на минус первом уровне. Циркачи выступают. Даха, я даже не понял, когда они и как…
— Надо Лаврову звонить, и по связи объявлять. Я звоню, а ты к охране, — я тоже оглядываюсь.
И теряюсь.
Четыре этажа, запредельная площадь и тысяча посетителей.
Где они могут быть?!
И… это похоже на детство, когда ты потерялся в магазине, а вокруг толпы людей и совсем чужой и огромный мир. И чувство собственной беспомощности, ничтожества накатывает враз…
— Эль… — я растерянно смотрю на него.
Я никогда не теряла детей.
Никого никогда не теряла.
— Даха, без паники, — не церемонясь, он встряхивает меня за плечи, — мой кореш — хладнокровная сучка, а не дура истеричная, помнишь?
— Угу.
Как меня обозвали на практике летом, я прекрасно помню.
Напоминать излишне, но Элю плевать, и он снова встряхивает и жестко отчитывает:
— Ну а если помнишь, то шары на место вернула, и пошли искать. И Красавчику нашему звонить не смей, иначе он нас обоих укокошит. Сначала сами, я к охране и на минус первый, а ты на третий. Въезжаешь?
Пощечина получается обидной, но… необходимой.
И я киваю, потирая щеку.
И следующие сорок минут худшие в моей жизни, я пристаю к прохожим, ругаюсь со смотрителями аттракционов, которые уверяют, что взрослым на батуты не положено и детей там без билетов быть не может.
Может — не может, я должна убедиться лично.
Я должна найти их.
И я их нахожу, когда уже готова позвонить Лаврову.
Суслики сидят в домике, и, когда я на четвереньках заползаю к ним, то две головы синхронно поднимаются и на меня глядят две заплаканные рожицы.
И ругаться, пороть и орать на них я передумываю.
Я звоню Элю и говорю, что нашла их и чтоб он ждал нас у входа, и отключившись, залажу окончательно к ним и сажусь напротив.
Опустошение наваливается враз, и я не могу больше ни пошевелиться, ни заговорить.
Всё.
Пожалуй, так последний раз было после экзамена по гисте, на котором меня промучили восемь часов. Я приехала к Лёне и не могла выйти из лифта, стояла в кабине и беззвучно ревела, пока не вышел Лёнька и не увел в квартиру, безрезультатно требуя объяснить, что случилось.
И сейчас я тоже не могу ничего объяснить, сказать или спросить.
Мы сидим молча и играем в гляделки.
Долго.
И первым заговаривает Ян:
— Там лев был.
Три слова, и он смотрит будто ими все сказано, оправдано и объяснено.
— Там тетка рядом стояла, она сказала, что если плохо себя вести, то лев съест. Он любит непослушных детей.
— А дядька сказал, что взрослых тоже, — Яна с каждым словом кривится все больше, и по щекам снова катятся огромные слезы, — что львы всех едят.
— И мы подумали, вдруг он маму тоже съел, — Ян всхлипывает и утыкается лицом в коленки, чтобы прошептать почти неразборчиво, — и папу.
И они оба снова ревут, а я ничего не понимаю и… и как успокаивать детей?!
Погладить по головке? Шоколадку пообещать купить? Сказать, что все будет хорошо? Рявкнуть, что они думают какую-то дичь, ибо причем здесь лев и с какого он должен вдруг сожрать их родителей?
Я спрашиваю последнее, в более корректной форме, и, тяжело вздохнув, ищу в рюкзаке платки.
И воду.
Со слезами пора заканчивать.
— Мама вчера не позвонила, — шепотом сообщает Яна, широко распахнув глаза, — Кирилл злился. Он думал, что мы спим, а мы не спали. Он ругался и сказал, что плохо раз на связь она не выходит.
— Мама рассказывала, что у них там есть львы, — Ян сердито трет кулаками глаза, шмыгает носом.
— И антилопы, — Яна криво улыбается сквозь слезы, которые размазывает по лицу, — она говорит, что там живут еще жирафы, как в стихе. Нам папа читал.
— Вдруг маму лев съел?
— И папу, он с нами уже неделю не говорит. Мама говорит, что он много работает и устает, — у Яны трясутся губы, и она крепче цепляется за Яна.
И вдвоем они вопросительно глядят на меня.
Ждут, что я заверю, что львы никого не съедали и вообще все хорошо.
Мама позвонит.
Папа.
И они обязательно оба скоро вернутся.
Глава 14
От взрослых убегать нельзя, и пугать их до седины тоже.
Об этом говорит Эль, демонстрируя свою иссиня-черную макушку и уверяя, что седина там теперь есть, просто глядеть надо внимательней.
Суслики глядят, внимательно, но седины не видят и с Элем спорят. Сталкиваются лбами, когда Эльвин с заговорщическим видом манит пальцем и сообщает им что-то по секрету.
Они слушают, и любопытства с каждой минутой на их рожицах все меньше. Суслики хмурятся, поглядывают на меня, и уже мне становится любопытно чего некоторые там глаголют.
И я не ожидаю того, что суслики подойдут ко мне и, виновато опустив глаза, хором попросят прощения. Смотрю удивленно поверх их голов на Эля.
Он же подмигивает, улыбается.
Предлагает бодро сладкую вату и уток, которые в парке через дорогу по пруду плавают.
Сладкую вату и розовую, и синюю монстры хотят, и уток кормить хотят. Требуют хлеба, ибо без хлеба не интересно.
Мы соглашаемся, и в парк идем через продуктовый, где суслики раскручивают Эльвина на две большие плитки Milka, которые злобная Даша покупать отказывается.
И, стоя на берегу пруда и глядя на увлеченных сусликов, которые умудряются деловито разламывать батон и держать одновременно шоколадки — мне такое сокровище на хранение давать отказались, — я с печалью констатирую:
— Эль, ты тряпка.
— Говорит злобный гоблин, оставивший бедных детей без сладкого, — отбривает он.
— У бедных детей от сладкого скоро задницы слипнутся, — я протестую и зловеще угрожаю. — С Красавчиком сам объясняться будешь.
Эль угрозой не проникается, скептически хмыкает и вздыхает:
— Они сказали, чего сбежали?
— Сказали, — теперь вздыхаю я и хмурюсь.
Рассказывать не хочется.
И, покосившись на меня, Эль ничего не спрашивает, а произносит в некуда:
— Они пересдачу на следующую неделю поставили.
Они — это кафедра микробиологии. Эль завалился на вопросе про риккетсии. Не самая важная тема и отвечай он не Говорухе, который Эля на дух не переваривал и отличался редкостной принципиальностью, то Эль бы сдал.
Даже на четыре, ибо на остальные вопросы он ответил.
— Какой день? — я спрашиваю столь же нейтрально.
— Четверг.
— Опять.
— Ага.
Мы дружно вздыхаем и наблюдаем, как монстры оглядываются на нас, кричат и показывают на уток, прыгают и кидают им крошки.
— Ты главное помни, что без туберкулеза, ВИЧа и гепатита приходить нельзя, — я иронизирую.
И Эль улыбается.
Кафедральная шутка давно перешла в разряд бородатых анекдотов, но актуальности своей не потеряла.
— Да-ша, смотри лебедь! Лебедь! Эль! — Яна радостно вопит на всю округу, скачет и тычет пальцем на середину пруда.
Ян ведет себя сдержанней, но шею тянет и на нас тоже смотрит.
И мы, спускаясь по насыпи, подходим к ним.
Суслики ноют сфоткаться, пытаются приманить лебедя и запредельно радостно пищат, обмирая от восторга, когда лебедь горделиво подплывает к берегу и снисходительно косится на них черным глазом.
Лебедь расправляет крылья, взмахивает ими. И откуда-то с неба планирует второй, опускается грациозно на воду, и счастье сусликов не поддается описанию.
Они даже не шевелятся, смотрят широко распахнутыми глазами и улыбаются во весь рот.
И такими они мне нравятся гораздо больше.
Домой мы возвращаемся поздно.
Ибо почти половину пути мы идем пешком.
Гуляем.
И рассматриваем город, ибо как возмущается Эль: «Когда мы последний раз шатались?!»
Приходится вспоминать, а потом признавать, что давно, шатались просто так по городу мы очень давно. И вообще все наши прогулки за последний год сводились от остановки к корпусу и от корпуса к остановке.
В общем, наверстать упущенное мы обязаны, тем более спешить мне некуда.
Идем мы медленно, и Эль, оказавшийся тайным краеведом, рассказывает про усадьбы и травит исторические байки.
Про Дом Союзов, усадьбу Жихова и неомавританский стиль суслики пропускают мимо ушей, им больше интересно про подземный ход под площадью и клад на одном из перекрестков.
Тайный ход они требуют обследовать, а клад откапать.
И объяснять, что на месте жандармерии давно торговый центр и вход в подземный туннель завален, а выход в церковь, которой уже почти век нет, замурован приходится мне, ибо на очередной остановке Эль прощается и своевременно сваливает.
Зараза.
Поскольку отвечать, что вскрывать асфальт одного из центральных перекрестков в поисках клада, которого может и не быть, ибо анонимка — не гарант, никто не будет, тоже приходится мне.
И, уже подходя к дому, я все еще ищу ответы на очередные почему и рассказываю кто такой Колчак, коего столь подло упомянул Эль.
Самого Эля мысленно и не раз и непечатно упомянула я.
Сам бы попробовал ответить детям зачем убили царя, кто такие белые и почему они решили воевать с красными. И вообще нечестно, знаток истории, как оказалось, он, а вопросы ко мне.
Где справедливость?!
— А почему Ганина Яма? — вопрос летит от Яна.
— Что почему? — я переспрашиваю уже с раздражением, ибо ключи от квартиры находиться отказываются.