Пожалуй, для одного дня с меня хватит, не хочу быть «в курсе» еще чего-либо. У меня тут вон Тося с Ильей все никак разобраться не могут…
— У нас практику перенесли.
— Чего?!
На диване я подскакиваю как ужаленная, забываю враз и про Лёньку, и про спящих монстров, и про «Девчат».
— В смысле перенесли?
— В прямом, блин, — Лина огрызается, — с четверга начинаем. В двадцать третьей. Готовь медкнижку и костюм.
Глава 17
Просыпаюсь я от того, что по мне скачут и требуют мультики.
А еще еду.
И подушку у меня отбирают, когда я пытаюсь засунуть голову под нее и доспать. Одеяло тоже стягивают, отчего я сразу мерзну, повышаю утренний градус ненависти к миру на соточку и осознаю, что карма в действие все же именно так и выглядит.
— Монстры, вы монстры, — не открывая глаз, я пытаюсь вернуть хотя бы одеяло, но вместо этого получаю Яну.
Обхватив за шею, она начинает меня трясти.
— Даша, ну Даша, вставай! Вста-вай!
— Нас ждут великие дела, — ехидно вставляет Ян и, схватив за руку, пытается стянуть с дивана.
— Вас да, меня — нет, — я выдаю ехидный смешок, и без одеяла вполне можно спать.
Проверено.
Поэтому я сгребаю Яну и прижимая ее к себе, чтобы не мешала, собираюсь уснуть дальше, но телефон все портит.
— Он у тебя час уже пиликает, — нависая сверху делится информацией второй суслик.
— Чего пиликает? — один глаз все же приходится открыть.
А Ян тянется к телефону и высветившемуся последнему сообщению. Зачитывает он медленно, по слогам:
— Тва-ри, у ме-ня по-ло-ви-на ана-ли-зов не сда…сда-ны еще, б-б-бля…
Телефон я успеваю отобрать вовремя, и на заинтересованную рожица Яна отвечаю бурной деятельностью. Кажется, тут кто-то умирал с голоду и от скуки, поэтому включив мультики, удираю на кухню и просматриваю душевную беседу нашей группы.
За ночь двести сообщений — это много, обычно подобная общительность просыпается только во время сессии ну или, как сейчас, из-за подлянок деканата.
И отдела практики, который надо сжечь к… чертям и на… фиг, как выразился Вано, если прибегнуть к эвфемизмам. В общем-то, гневный ор его голосовых понять можно, поскольку, собрав чемоданы и сказав всем: «Hasta la vista, baby», наш Ванечка еще в пятницу улетел с мамой на Форментера.
Вернуться он должен только в следующую пятницу, и, проорав час, Вано философски объявил, что практику вместе с деканатом в гробу видал и возвращаться раньше он не собирается. Лина осторожно согласилась и пообещала что-нибудь придумать и договориться.
Все-таки она у нас замечательная староста.
Жаль, что меня от практики отмазать полностью невозможно.
Невозможно, и значит Лавров лишается бесплатной няни в моем лице.
О чем я вчера сразу ему и сообщила, переслав Линины сообщения. Звонить и разговаривать мне с ним не хотелось. Ему, видимо, тоже, ибо в ответ мне пришло только одно короткое слово: «Знаю», которое взбесило.
Гудвин всезнающий, знает он!
Откуда?
И почему мне не сказал?!
Спросить хотелось сильно, но гордость была сильней, и телефон усилием воли я отложила, и поднялась к сусликам.
Проверить как они и понять, что радости и счастья от того, что все можно закончить так красиво и изящно у меня… нет.
До звонка Лины я сидела и мечтала, чтобы случилось что-то, что позволило бы мне помахать всем ручкой, сказать трагично: «До свидания» и благородной уйти, не по своей волей и не потому, что я не выдержала, устала и суслики временами — почти постоянно — раздражают и утомляют. Нет, не поэтому, а потому что есть что-то, что заставляет меня уйти.
Я не хотела уходить, сопротивлялась изо всех сил — я же хорошая, — но непредвиденные обстоятельства оказались выше меня.
Увы и ах.
Буду скучать и переживать, целую, уже не ваша Даша.
Идеальное решение, идеальный выход из ситуации, идеальный финал истории, которую я вычеркну из памяти вместе с Лавровым.
Мне не нравятся наши с ним взаимоотношения в последнее время. Мне не нравится, что с каждым днем мне все проще и свободней с ним общаться, что хочется перепираться и подкалывать, что мне все сложнее контролировать «вы» и не переходить на «ты».
Это неправильно.
И перенесенная практика — это подарок небес, благословлённое «что-то», на которое я могу всё без зазрения совести свалить и уйти.
Вернуть свою нормальную жизнь, в которой не придётся больше врать Лёньке, вставать в полседьмого утра и заниматься весь день с детьми. Пусть последнее оказалось не так кошмарно, как я думала, но все равно выматывает.
Вот только, глядя на разметавшихся во сне сусликов, я не ощущаю радости и подарок небес подарком не считаю.
Я… не могу их оставить и разумно — мне суслики никто — переложить всю ответственность на Кирилла Александровича, предоставив ему в одиночестве решать куда теперь их девать, я тоже не могу. Очередное «неправильно», но монстры за две недели стали и моими, поэтому проблема кто с ними будет сидеть теперь у нас с Лавровым на двоих.
— Да-ша! — Яна, скользя по полу, влетает на кухню и отрывает от размышлений и медитации на так и непрочитанные сообщения моих, — ты чем нас кормить будешь?!
— Ну… — я откладываю телефон и заглядываю в холодильник, — кашу будете?
— Овсяную? — Яна корчит трагическую рожу и возводит очи горе.
Явно интересуется у небесной канцелярии и потолка, за что им жизнь послала меня с моими кулинарными талантами. Точнее, их отсутствием.
Вот я разве виновата, что все остальные каши, кроме овсянки, у меня пригорают и пересаливаются?
— Могу манку, — я радушно предлагаю альтернативу.
А Яна бледнеет, в ее глазах мелькает отчаянье и еще более отчаянно она начинает мотать головой.
— Н-не надо, — с ужасом шепчет бедный и голодный ребенок, чтобы дипломатично и благоразумно добавить, — овсянка тоже очень вкусная каша.
Кто бы сомневался.
Я такого же мнения, особенно после того, как манка в последний раз подгорела и затвердела до состояния «ножом не проткнуть».
— Так и знала, что ты сделаешь правильный выбор, — я довольно ухмыляюсь и достаю из холодильника молоко.
А Яна фыркает и кивает на мой телефон:
— Тебе звонят.
Она подходит ближе к столу и с любопытством разглядывает всплывшую на экране фотографию.
— Красивая, — Яна поднимает голову и вопросительно смотрит на меня. — Кто это?
Мне на экран смотреть не надо, кто звонит я и так знаю.
— Квета, — я тяжело вздыхаю и, настроив медленный огонь, тоже подхожу к столу. — Моя подруга. Лучшая.
И отвечать подруге лучшей я не спешу, хотя уже два пропущенных от нее видела.
— А… почему ты трубку не берешь? — Яна хмурится. — Мама с папой и Кирилл всегда ругаются, если мы не отвечаем. А твоя подруга не будет разве ругаться?
— Не будет, — я криво усмехаюсь и помедлив все же отвечаю.
— Дарийка, ты обалдела?! — моя Квитанция, как втайне ее зову я, начинает шумно и задорно, как всегда. — Три пропущенных — это знаешь что?! Это значит, что тебя похитили, продали в рабство, убили, расчленили и выбросили по частям в канализацию!
— Ты опять на детективы подсела? — я хохочу, сгибаясь пополам под ошарашенным взглядом Яны.
— Нет, — чуть помолчав, отвечает недовольно моя лучшая подруга, — я только пять сезонов Преступника посмотрела! Что?! Да там…
Квета переходит в наступление и на чешский, ускоряется, и разобрать ее пламенную речь получается через слово в лучшем случае, но я все равно слушаю, не перебиваю и с улыбкой подмигиваю Яне.
Нет, Квитанции в моей жизни последние четыре месяца определенно не хватало. Да и вообще свою жизнь без нее я не представляю.
Хотя общаемся мы и не так часто, а видимся еще реже.
Квета живет в Праге, и познакомились мы с ней очень давно. Мне было семь, ей десять. Мы с мамой первый раз в жизни полетели отдыхать за границу, на пять дней, в Карловы Вары, а Вета на каникулы была сослана в Вары к бабушке.
И наша дружба началась с драки. Из-за чего дрались даже под пытками вспомнить невозможно, но волосы были прорежены, носы разбиты, а левый глаз сердобольного священника подбит.
Дрались мы от души, не замечая никого, и дрались мы в костеле, куда в один день занесло мою маму посмотреть и бабушку Веты просветить необразованное дитя.
Что ж… и посмотрели, и просветились мы вместе, слушая проповедь избитого священника под хмурыми взглядами близких и любимых родственников. Слушали мы долго, часа два, и переглядывались тоскливо-понимающе, а, выйдя на свободу-улицу, важно пожали друг другу руки и под ошеломлённое оханье Кветиной бабушки познакомились по нормальному.
— Стоп, — я командую, обрывая ее поток, тарахтеть Ветка может долго, — моя твоя не понимать. И ты вообще где?
— О божечки, Дарийка, — в бархатном голосе Кветы появляется нетерпение, — я тебе ж и говорю, что я в Гардермуэне. У меня вылет через час, а в семь вечера я уже буду у вас! Димитрий меня встретит или как, мне самой?
Я тяжело вздыхаю.
Вот из-за «Димитрия» я с ответом и медлила. Как сказать Квете, что он женится и даже скоро станет папой я не знала.
— Вет, давай, я лучше сама тебя встречу, — предлагаю осторожно и готовую кашу отключаю, — ты номер рейса скажи только.
Отвечать Квета не спешит, молчит, и я лишь слышу ни с чем не сравнимый шум аэропорта. Гардермуэн — это где? Куда опять занесло Квитанцию?
Прошлый раз она прилетела из Лаоса. Возвращаться в Прагу с остановкой у нас на пару дней из очередного путешествия у Кветы давно стало традицией.
— Номер рейса скину, — Квета все же откликается, но без прежнего задора и отключается, не прощаюсь.
А я снова вздыхаю и треплю Яну по волосам:
— Прекрасное начало дня — это не подгоревшая каша, да?
Мы запускаем железную дорогу, и я, изображая машиниста, делаю из хвоста усы и пытаюсь спародировать прокуренный мужской голос.
Объявляю станции, и суслики радостно хохочут.
Мы уже на полпути к Тридевятому царству через остановку в Нарнии, когда у меня начинает чесаться между лопатками и я невольно оглядываюсь на дверь. И улыбка с лица сползает моментально вместе с хорошим настроением, ибо в дверях Кирилл Александрович и на нас он взирает крайне хмуро.
— Здравствуйте, — с четверенек я встаю поспешно и колени от невидимых соринок старательно отряхиваю.
Интересно, он долго тут стоял?
— Добрый вечер, — Лавров говорит медленно и улыбается одними губами и одним только сусликам.
На меня он не смотрит, лишь приказывает в вежливой манере:
— Дарья Владимировна, тебя не затруднит в мой кабине спуститься? — на меня все же кидают взгляд, косой, запинаются на миг, но договаривают. — Надо поговорить.
— Конечно, Кирилл Александрович, — у меня получается даже улыбнуться и подмигнуть сусликам, стребовав с них обещания, что без машиниста поезд никуда не поедет.
— Я слежу за вами, монстры, — подтверждая свои слова жестом, я ухожу вслед за Лавровым.
В кабинет он меня галантно пропускает первой и на кресло указывает, сам же усаживается на край стола и уже привычно лезет за сигаретами.
И это еще я плохо учусь?
Я хотя бы в отличие от него о том, что Минздрав предупреждает, помню.
На мой демонстративно недовольный взгляд и наморщенный нос Кирилл Александрович только криво усмехается и задумчиво сообщает:
— Жить, Штерн, еще вредней.
— Спасибо.
— Пожалуйста, — он сегодня щедрый, — и я решил проблему с сусликами.
— И?
— Детская студия «Нетландия». Не детский садик, конечно, и сон-часа там нет, но за детьми хотя бы смотрят, кормят и творчески их развивают.
— Творчески — это как? — я хмурюсь.
А Лавров протягивает свой телефон.
От яркого оформления сайта «Нетландии» пестрит в глазах и на тексте сосредоточиться сложно, но все же с программой и завлекаловкой для родителей я знакомлюсь:
— Лепка по вторникам, песни и пляски в среду, а в четверг кулинария. О, а пятница арт-беспредел. Суслики оценят.
— Дарья Владимировна, не язви.
Я фыркаю, и не язвлю я.
Вариант хороший, признаю, но почему-то искренне порадоваться не получается. Впрочем, радоваться мне и не надо, мне уходить надо.
— Правда, — он морщится и барабанит пальцами по столешнице, — студия работает только до обеда, но думаю…
— Да ладно, это нормально, — я отмахиваюсь, — у нас как раз практика около двенадцати-часа заканчиваться будет, так что забирать их смогу.
Нет, вообще официально практика до двух, но проходим мы ее не в областной больнице и не в военном госпитале, а значит отпускать нас будут раньше, поскольку по всеобщему мнению — стоит признать справедливому — мы только мешаемся под ногами и делать ничего не можем.
Наш максимум — мытье полов и ватные шарики.
К обеду же надраить полы и накатать шарики вполне успеваешь, даже раньше и все, аля-улю, поэтому проблема с сусликами прекрасно решена.
Только Лавров почему-то радоваться не спешит, молчит долго и наконец словно нехотя кивает:
— Спасибо.
— Пожалуйста, — я великодушно соглашаюсь и смотрю на время.
Уходить мне все же пора.
Без пяти шесть, а к семи мне надо быть уже в аэропорту.
— Я пойду тогда? — получается вопросом, и уходить я не спешу, только встаю и отдаю ему телефон обратно.
— Иди, — мне с усмешкой разрешают, — до завтра, Штерн.
— До завтра, Кирилл Александрович, — вежливостью на вежливость.
И вчерашний день просто не будем вспоминать.
Так проще.
И я уже зашнуровываю кеды, параллельно объясняя водителю куда ехать — все же дом Лаврова во дворе дворов, — когда Кирилл Александрович появляется в коридоре. Его пристальный взгляд я чувствую и макушкой.
— Да, там слева будет школа и до первого поворота и снова направо, а потом налево и там будет желтое здание, а после него еще раз налево. Нет, это не лабиринт и я не издеваюсь.
Я выпрямляюсь и на Кирилла Александровича смотрю с претензией.
Вот он не мог более нормальную квартиру купить?
Моего взгляда, к сожалению, не понимают и вопросительно приподнимают брови:
— Ты куда собралась, Штерн?
— Да, желтое с белыми и за ним налево, — ура, до паспортного стола водитель доехал, я закрываю динамик рукой и отвечаю уже Лаврову, — в аэропорт.
— Улетаешь?
— Подругу встречаю, — я огрызаюсь, ибо водитель оказывается в тупике.
Во всех смыслах.
И куда дальше он не понимает, о чем мне и сообщает витиевато-многоэтажно.
И громко.
Так, что слышит даже Кирилл Александрович. И, поджимая губы, айфон он у меня отбирает.
— Эй…
— Штерн, помолчи, — он отрезает сухо и с — на минуточку! — моим телефон скрывается на кухне.
И… и что это значит?!
Я пытаюсь подслушать, но двери он тоже плохие установил: ничего не слышно! И отойти вовремя я не успеваю, дверь открывается и мою прелесть, меряя меня насмешливым взглядом, мне возвращают и не терпящим возражений тоном отрезают:
— В аэропорт я тебя сам отвезу.
Глава 18
Суслики остаются дома.
С Аллой Ильиничной.
Ее мы встречаем во дворе, и монстры с хитрым блеском в глазах начинают ныть в разы активней и жалостливей, что ехать никуда не хотят.
У них «Фиксики», паровоз между станциями, пассажиры, и вообще они голодные.
Пройти мимо таких великих страданий Алла Ильинична не может, поэтому «бедных деток» у нас забирают, попутно отчитав, и по делам с чистой совестью отпускают, разрешая даже не спешить обратно.
Ведь Алла Ильинична деткам, коих держат на черном хлебе и воде, решила испечь пирог — «Малиновый или яблочный хотите, ребят?» — с умилением спросила она, «Оба!» — с неменьшим умилением ответили скромные суслики, предвкушающе облизываясь, — и накормить настоящей ухой, кою они все вместе и сварят.
И, выезжая за ворота, я с возмущением гляжу в боковое зеркало, как вслед счастливо машут две запредельно довольные наглые рожицы, а Алла Ильинична улыбается и, кажется, даже украдкой перекрещивает машину.