— Что? — переставая долбить его спине, возмущаюсь я.
На всякий случай.
— Дарья Владимировна, они не едят суп.
— Ну… — я замешкалась, — я умею убеждать.
Шантажировать.
И обещать сотку, если съедят суп.
— Как?
От ответа меня спасают сами суслики.
— Кирилл! Кирилл! — раскинув руки, они наперегонки несутся от боковой дорожки и Милы с Ромычем.
На мгновение мне кажется, что Лавров не удержится и в фонтан купаться отправится вместе с монстрами, но он их ловит и по макушкам треплет.
И замирает.
Я же смотрю, как Мила в отдалении машет рукой и жестами показывает, что потом позвонит. Хорошо, ответить я не успеваю, потому что зловещее шипение заставляет оглянуться на Кирилл Александровича.
— Штерн…
Он разворачивает ко мне сусликов.
И я вздрагиваю.
Черт.
А точнее Чеширский кот, у коего улыбка больше на Челси тянет, и зеленое неопознанное чудовище.
[1] Топочка — топографическая анатомия и оперативная хирургия.
Глава 9
— А-а-а-а-а-а-а, — Ян завывает на одной ноте, старательно завывает.
И соседи снизу ему столь же старательно аккомпанируют по трубам.
— У-у-у-у-у, — продолжает дальше повторять алфавит суслик, когда я, удерживая одной рукой его голову, пытаюсь второй оттереть дурацкий грим с другой щеки.
Офигенно стойкий грим.
Ни водой, ни с мылом он стираться не стал, и купленные — до магазина, сверкая глазами, сгонял Кирилл Александрович — средства для снятия макияжа на любой вкус и цвет лишь слегка его размазали, ухудшив ситуацию.
Из неопознанного зеленого чудовища с желтыми глазами Ян стал… Гринчем. Об этом завороженно сообщает притихшая Яна, сидящая рядом с братом на стиральной машине в ванной. Ее отмыть тоже не получилось.
— Не, он Шрек, — я не соглашаюсь и переключаюсь на лоб, а Ян на протяжное: «И-и-и-и…»
— А, по-моему, больше на Халка похож, — вносит свою лепту от дверей Кирилл Александрович.
Он, к моему удивлению, даже почти не сердится, ибо смирился.
Кажется.
По крайне мере его бормотание: «ну хотя бы живы» вполне можно принять за смирение и осознание, что да, главное — все живы, а разнесенный в хлам дом, спаленная кухня или несмываемый красочный ужас — это уже второстепенные мелочи жизни.
— Или у суслика ветрянка, — глядя на гневно сопящую рожицу монстра, я смеюсь, — когда родители, не заморачиваясь, в зеленке полностью искупали.
— У нас однажды вызов был, — Кирилл Александрович ухмыляется, — дитё на себя полный флакон вылил и губы с языком все зеленые были, родители перепугались, что он ее напиться успел.
— И что? — я на миг оглядываюсь и даже Ян притихает, с любопытством слушая. — Посоветовали сфотографировать и наслаждаться зрелищем?
— Ага, — Лавров хмыкает, — он ее лизнул и пить не стал, ему видите ли не понравилось.
— Ну-у-у, — суслики тянут вместе и на дядю смотрят обиженно.
История их не впечатлила.
Меня же не впечатлили средства для снятия макияжа.
— Все, — я бессильно опускаю руки, — сдаюсь. Это несмываемо.
Оттолкнувшись от стены, Кирилл Александрович подходит ко мне, и сусликов мы меряем одинаково критичными взглядами.
— Через час Ника звонить будет, — хмуро сообщает Лавров и на мой недоуменный взгляд со вздохом поясняет, — моя сестра.
Мама сусликов?
— Ну звонить — не значить видеть… — бодро начинаю я.
Но Кирилл Александрович уточняет:
— По скайпу звонить.
— Значит видеть, — заканчиваю упавшим голосом.
И мы с ним уныло переглядываемся и снова смотрим на сусликов, а те, сложив руки на груди и гримасничая, показывают нам языки.
— Мама испугается, — зловеще сообщает Ян.
— Опять скажет, что ты за нами плохо следишь, — ябедничает Яна.
А лучший дядя, игнорируя мой взгляд, задумчиво информирует:
— Знаешь, у меня где-то мочалка была из сизаля.
— Это которая самая жесткая?
— Ага.
— А пенза есть? — я кровожадно предлагаю альтернативу.
— Наждачку можно поискать, — с энтузиазмом окликается он.
И глаза сусликов с каждым нашим словом округляются все больше, и улыбки медленно сползают с их бледнеющих лиц.
— Не надо пензы… — испуганно шепчет Яна, прикладывая ладошки к разрисованным щекам.
— И наждачки тоже, — сглатывает Ян.
Визжат они хором и, шустро лавируя, пытаются сбежать. Вот только Лавров их перехватывает поперек талии и поднимает, прижимая к себе. Ноги сусликов молотят воздух, вопят они радостно, хохочут.
И мой возмущенно-сердитый возглас вырывается раньше, чем я его даже осознаю:
— Кирилл Александрович, осторожней!
Они уже в коридоре, он их тащит под мышками, кружится и грозным голосом обещает позвать Мойдодыра для самых нечистых трубочистов. И от моего вскрика Лавров разворачивается, смотрит с удивлением, насмешливо приподняв брови.
— Штерн, я своих племянников никогда не уроню.
Он утаскивает их в гостиную, и счастливое повизгивание с рычанием раздается уже оттуда, а я смотрю на зеленый ватный диск, все еще зажатый в руке, и приваливаюсь к машине.
Большей дурой я себя еще не чувствовала.
Я люблю летние вечера на грани ночи.
Когда взбитая пыль оседает до следующего дня, уходят последние трамваи в депо, неспешно катятся полупустые автобусы, ветер приносит запах подступающей ночи и на бледно-желтом небе с алым закатом проступают серебристые звезды.
Город засыпает, растворяя суету мегаполиса.
А во дворе как всегда оглушительно пахнет жасмин.
И домой я не тороплюсь, бреду неспешно и торможу, видя на лавочке у моего подъезда человека. Он сидит, сгорбившись, натянув капюшон толстовки на голову.
Рядом лежит огромный букет роз.
Коричневых.
— Привет, — я останавливаюсь рядом с ним.
Он же вздрагивает и поднимает голову.
— Данька… — улыбается неуверенно, печально и привычным движением взлохмачивает и без того растрепанные волосы.
От идеальной прически ни следа, и он успел обрасти как бирюк.
— А я тут… тебя жду…
Лёнька вскакивает и снова взлохмачивает волосы.
— Зачем? — он выше, и мне приходится задрать голову и отступить на шаг.
От него умопомрачительно веет Kilian Straight to Heaven Extreme, который я подарила на Новый год, и мне хочется его обнять, прижаться, вдыхая личное успокоительное и афродизиак в одном флаконе.
— Данька, я не могу без тебя, — у него взгляд побитой собаки.
И обиды все враз забываются сами, и я тоже готова признать, что без него не могу, а если и могу, то как-то не так.
Плохо могу.
— Я кретин, Дань, и зануда. Формалист, совсем безмозглый тип и просто идиот.
— Самокритично, — я хмыкаю и обойдя его, сажусь на скамейку.
Касаюсь бутонов роз.
Настоящие.
Пусть и кажутся неживыми, и вблизи они бронзовые, а не темно-коричневые.
Лёнька уверяет, что они под цвет моих глаз. Я не спорю, пусть мама считает, что у меня глаза медовые, а Димка с папой отстаивают, что цвета балтийского янтаря.
Я соглашаюсь со всеми.
— Где ты их берешь? — проведя рукой по стеблю без единого шипа, поднимаю голову и смотрю на Лёню.
За те три года, что мы встречаемся, бронзовые розы — неизменный символ раскаянья, примирения и мучительной тайны, где Леонид Аркадьевич их достает в любое время года и суток.
— В большом городе, где столько домов и людей, что не всем хватает места хотя бы на маленький садик[1]… - Леня отвечает как всегда.
И моя улыбка появляется сама.
— Дурак.
— Знаю, — он выдыхает, садится вполоборота и прикладывает мою руку к своей щеке. — Простишь?
Будто у меня есть выбор.
На раскрытой ладони мне протягивают жвачку в синей обертке с красным сердцем и желтым буквами.
Любовь это…
— Мама там борщ приготовила и заразы, — я вздыхаю и капитулирую окончательно.
Сдаюсь на милость победителя.
И победитель победно и радостно улыбается все семь этажей лифта, пока я ворчу, что он бирюк и бомж, с которым невозможно целоваться, поэтому ласты свои в мою сторону протягивать будет только после бритья.
Но предательская улыбка меня выдает, букет роз все же падает на пол.
И до квартиры мы добираемся еще нескоро.
[1] Х.К. Андерсон «Снежная Королева»
Глава 10
Суббота подкрадывается внезапно, сваливается сверху, как я, когда Лёнька, устав наблюдать за моими хаотичными метаньями по спальни, перехватывает и дергает на себя.
— Verweile doch! Du bist so schön![1] — он хохочет, а я воплю, что десять, проспали.
И Лавров меня укокошит.
Даже удивительно, что телефон до сих пор не разорвался от его звонков.
— Данька, сегодня суббота, — сквозь смех просвещает Лёнька, забираясь руками под топ, — ты совсем на своей кафедре заработалась.
Я мычу что-то невразумительно-согласное.
За вранье в аду мне, наверное, уже приготовлен персональный котел, но сказать правду я не решилась. Ни родителям, ни Лёньки.
Они бы вряд ли поняли.
Поэтому для них, оправдывая ежедневное отсутствие, я устроилась на кафедру микробиологии лаборанткой, потому что мне это интересно и посмотреть на практику хочется.
Очень.
Не замечая моего угрызения совести, Ленька перекатывается и подминает под себя:
— Два предложения: психи зовут на озёра с ночевкой, сегодня Ивана Купала, — он целует, и мы снова перекатываемся.
Теперь сверху я.
— А второе? — усаживаюсь удобней и с удовольствием наблюдаю как туманятся его глаза.
— Ты и я, и эта шикарная кровать, — Лёнька ухмыляется и меня вероломно щекочет.
Под мой визг мы снова перекатываемся, и второй вариант меня устраивает целиком и полностью, но Ромыч клянется меня проклясть, заверяя, что в его родне теперь есть настоящие потомственные ведьмы и с одной из них он даже живет, Вано напоминает, что на озёра мы собирались с зимы и уже я клялась поехать, а Лина угрожает пожизненным нб даже на тех лекциях, где я изредка присутствую.
Самые весомые аргументы, как всегда, у старосты, поэтому из постели приходится вылезти и начать собираться.
— Дань, ты уверена, что взяла только необходимое? — Лёнька навьюченным верблюдом, шатаясь от двух походных рюкзаков, вышагивает из подъезда.
— Конечно, — я отвечаю кристально честным взглядом и даже услужливо открываю багажник его джипа.
От спорткара, вспомнив куда и как ехать, Лёня решил благоразумно отказаться.
— То есть череп тоже необходим? — он уточняет скептически.
Блин, заметил.
— Мила просила взять.
— Слушай, а вы там все с прибабахом или нормальные все ж встречаются? — Лёня вопрошает без особой надежды.
— Смирись, мы еще нормальные, — я улыбаюсь и, встав на носочки, его целую, — и спасибо, что согласился поехать.
— Будто у меня был выбор, — Лёнька ворчит и с видом мученика тоскливо вздыхает, — кажется, я уже смирился и с постоянным присутствием этих психов в нашей жизни тоже.
— Вот за это я тебя и люблю, — я смеюсь и, не успев еще раз его поцеловать, оборачиваюсь на протяжный вой машины.
— Эй, голубки, мы едем или нет? — высунувшись из окна, громоподобно орет Вано.
Сидящие на скамейки бабки вздрагивают и крестятся, стая голубей взмывает вверх.
А мы поспешно соглашаемся, что едем.
— Дарий наш первый и единственный, а-а-а, я не видела тебя вечность! Сенечка, поцелуй нашего Дария!
Ураган по имени Варя налетает внезапно, подхватывает, обнимает, хохочет и попеременно целует то меня, то енота, которого держит бульдожьей хваткой и на возмущенное вяканье которого не обращает внимание.
— Варь, отстань от людей, — Дэн, староста смежной группы, притягивает ее к себе, кивает мне и пожимает руку выбравшемуся из машины Лёньке. — Даха, не обращай на нее внимание. Они с Ромычем уже на двоих накатили тинктуры Ба, их час плющит.
— Настойка во! — Варя поднимает вверх большой палец.
— Вы тоже во, — Дэн ухмыляется и енота, который всем видом демонстрирует невыносимые страдания, забирает.
— Эй…
— Сенека идет жарить со мной шашлыки, — от загребущих рук Вари наш староста ловко уклоняется и отбегает.
И Варя возмущенно оборачивается ко мне.
— Нет, ты видела? Меня лишили ребенка! — и подхватив меня под руку, она тащит к пледам и загорающим нашим, успевая крикнуть в сторону Дэна. — Только посмей подать на алименты! Я не буду платить, ты сам забрал этого гада.
— Варька, ты кошмарная мать! — Мила приподнимается на локтях, сдвигает очки на волосы, которые в лучах солнца искрят золотом. — Привет. Ты мне Йорика привезла?
— В машине, — я сажусь рядом и толкаю ее в бок. — Пока не скажешь зачем, не отдам.
— Дашенька, золотце, — Мила смотрит со снисходительной улыбкой терпеливого родителя, — сегодня какая ночь?
— Теплая?
— Купальская!
— И что, папоротник пойдем искать? — Нина приоткрывает глаза и даже заинтересованно поворачивает голову в нашу сторону.
— Ага, и цветик-семицветик заодно, — Мила фыркает.
— А я хочу папоротник поискать, — внезапно объявляет Женя.
— Я тоже.
— Я тоже.
Ди-Ди вопят хором и ревниво переглядываются, пихая друг друга локтями. Я невольно улыбаюсь, они напоминают мне сусликов.
И нет, о сусликах в свой выходной я думать не хочу и не буду, это мой день, поэтому, сдернув футболку под улюлюканье Эля из воды, я с разбегу прыгаю в озеро и плыву к нему.
Притопить.
Дабы нечего орать на всю округу, придурок, что видел меня голым.
Не видел, у меня приличный купальник.
Из воды я вылезаю, когда промерзаю до костей, Лёнька ругается с берега, а Вано орет, что шашлык ждать не будет.
— Ты его хорошо прожарил? — требовательно интересуюсь у последнего, пока Лёня закутывает меня в полотенце и ворчит.
Я же дрожу, ибо, кажется, замерзла все ж основательно.
— Женщина, — Вано смотрит с возмущением и тыкает себе пальцем в грудь, — ты меня, меня спрашивать будешь хорошо ли я прожарил мясо?! Да я шашлык готовил, когда тебя в проекте не было!
— Боже! Надеюсь, старческий склероз еще не настиг, и ты помнишь, что акция заведи друга сегодня не действует? — интересуюсь с притворным беспокойством и ойкаю, ибо Лёнька пихает в бок и просит заткнуться.
Направление нашего разговора он уже понял, и, как натура нежная, аппетит себе портить не хочет.
— С трудом, дорогая, — Вано довольно лыбится, видя, как от его «дорогая» меня передергивает, — но вспомнил, так что, женщина, тебе придется жить дальше без бычьего и свиного цепня.
— Вано, ты козел, — сообщаю ему с чувством, — я лелеяла надежду обогатиться!
О том, что некоторые добровольно соглашаются выращивать у себя этих паразитов для науки, нам с улыбкой сказали на биологии. Правда это или нет, Вано пытался выяснить пару недель, но остался ни с чем.
— Имейте совесть, я хочу есть! — Лёня, зеленая, злится уже всерьез, и я виновато улыбаюсь и приподнимаю руки в знак капитуляции.
Вано согласно кивает башкой и, подмигнув мне за спиной Лёньки, предлагает обсудить валютный рынок или последнюю игру Динамо.
Убить его мало, ибо футбольных фанатов и экономистов мне не понять и их жаркий спор скучен до безобразия. И идущей навстречу Лине я радуюсь больше, чем окончанию самых занудных пар, и мчусь к ней, на ходу влезая в футболку.
— Ты куда? — она глядит с удивлением и стаканчик горячего чая протягивает сама.
— Я от кого, — кипяток я выпиваю залпом и, довольно щурясь, делюсь важной информацией. — Вано — гад!
— Только узнала? — Лина хмыкает и кивает в сторону леса, от которого слышатся голоса. — Долбанутые, со слов Эля, под главенством ведьмы, по уточнению Ромыча, идут собирать цветы на венки.
— Венки? Мы таки будем кого-то прикапывать? — я ликую, кровожадность после общения с Вано меня еще не покинула, но Лина смотрит с укоризной, и приходится печально вздохнуть и пробурчать. — Ну поняла я, поняла. На женихов гадать решили?