Ему удалось красться следом за незнакомцем практически бесшумно. Где-то вдалеке раздался то ли удар, то ли новый взрыв, от чего своды пещеры завибрировали, будто перенимая всю силу воздействия на многовековой камень на себя. Впрочем человека, который шел перед ним, это нисколько не отвлекло от его дела. Он шагал, не оборачиваясь, и сворачивая ровно в тех местах, в которых, по-видимому, ему и нужно было свернуть. Наконец они оказались в небольшой полукруглой пещере, на дне которой, располагалась внушительная каменная чаша. Шульц замер у входа в это странное место, справедливо порешив, что прямо сейчас обнаруживать своего присутствия ему не стоит. Ибо если этот человек действовал не один, будет лучше, если он выведет его к остальным, а не оставит в этой бесконечной паутине подземных ходов, где в итоге Шульц и сгинет.
Он смотрел с удивлением, которое больше походило на оторопь, как человек подходит чаше, прикладывая ладонь с растопыренными пальцами на поверхность алой жидкости, наполняющей собой своеобразный природный сосуд. Лейб-квор предпочитал думать, что это не кровь, хотя инстинкты кричали ему обо обратном. Мужчина что-то произносил на чудесатом языке, более всего похожим латынь, в которой Шульц немного разбирался. Под воздействием его слов и прикосновений, жидкость в чаше стала бурлить, словно вскипая, и Петр Иванович застыл, завороженный этой картиной. Красноватый пар, поднимающийся вверх, совсем скоро заполонил все помещение багряным туманом, который хотелось вдыхать без остановки. Однако разум вновь возопил об опасности, и Петр Иванович прикрыл рот и нос ладонью.
Произнеся последние слова своего заклинания, мужчина, голос и облик которого казались Шульцу смутно знакомыми, поднялся на ноги, заставляя Петра Ивановича отпрянуть ото входа и схорониться за ближайшим каменистым выступом.
И вновь они пустились в путь. Впереди вышагивал странный человек, следом, насколько возможно тихо, шествовал Петр Иванович. Пока наконец оба не очутились в еще одном месте, на этот раз освещенном множеством газовых фонарей. А прямо посреди этого помещения находилась какая-то ужасающая машина, то ли паровая, то ли электрическая. Предположения в голове Шульца сменялись одно другим, пока он стоял в одном из нескольких проходов, ответвляющихся от этой пещеры. Глаза его помимо воли остановились на изящной женской фигурке, возле которой совершенно неожиданно он углядел пианино. Это была Оболенская, безо всякого сомнения, что не только успокоило Петра Ивановича, но и родило внутри него новую вспышку волнения. Помимо них с Оболенской и Моцартом в помещении никого не было, ежели не считать странного человека, который, будто бы находясь под гипнозом, медленно шел к машине, не обращая внимания на происходящее. И когда остановился подле одного из рычагов, капюшон соскользнул с его лица, являя взгляду Шульца знакомые черты, что окончательно убедило лейб-квора в том, что он знает, с кем они имеют дело.
— А это, душа моя, — выкрикнул с противоположной от Настасьи Павловны стороны Шульц, тем самым привлекая к себе внимание не только Оболенской, но и фигуры в плаще, — какая-то адская машина, назначение которой я не знаю. Зато знаю, кто же водил нас за нос все это время, и кто же теперь пред нами. Он указал на странного человека театральным жестом, но тут же в облике его будто словно что-то переменилось, и он превратился в сурового агента сыска, перед которым стоял государственный преступник.
— Оставайтесь на месте, Андрей Васильевич! — гаркнул он так, что ему показалось, будто своды пещеры содрогнулись. — Вы арестованы именем Короны Российской Империи!
Облегчение, которое испытала Настасья Павловна при виде Петра Ивановича, совершенно живого и здорового, ежели не считать алевшей на его щеке кровавой полосы, быстро сменилось ужасом, когда своды пещеры огласил дикий хохот, кажущийся еще более страшным от того, что подземное эхо многократно усиливало этот звук. Быстрый осмотр штабс-капитана Леславского показал Настасье результаты довольно неутешительные, потому как из-за пояса его торчало нечто, отдаленно похожее на пистоль, коим, должно быть, и нанес он рану господину лейб-квору, у самого же Шульца Оболенская никакого оружия не углядела и сильно жалела в этот момент, что ее веер остался погребен под завалом вместе со страшной женщиной. Ибо в сей момент у Настасьи Павловны не было ни малейшего сомнения в том, что Андрей Васильевич сдаваться вовсе не собирается. Что и подтвердилось вскоре его словами:
— Арестован? Я? — По лицу штабс-капитана блуждала кривая полубезумная усмешка, едва ли не более пугающая, чем его смех. — Мне принадлежит весь мир! — Он широко раскинул руки в стороны, словно желал показать масштабы своего могущества и, обернувшись вокруг своей оси, повернулся к Шульцу, все с тем же перекошенным жуткою улыбкою лицом и горящими неистовым огнем глазами. — Вы не сможете меня остановить! Потому что у меня теперь есть все! Все! И я рад, да — слышите? — я рад, что вы станете свидетелями моего триумфа! — произнеся последние слова как-то даже восторженно, Леславский с благоговением коснулся загадочной машины и добавил, кинув на Оболенскую взгляд из-за плеча:
— А вам, Настасья Павловна, я рад особенно.
Оболенская невольно дрогнула, понимая в сей миг совершенно отчетливо, что они имеют дело с еще одним сумасшедшим.
— Отчего же? — произнесла она в ответ, стараясь говорить как можно спокойнее и надеясь, что голос не выдаст того напряжения, что испытывала в данный момент. И еще Настасье Павловне хотелось верить, что Петр Иванович найдет способ подобраться к Леславскому, пока тот отвлечен на разговор с нею.
— Оттого, дорогая моя, что вы сейчас увидите, каким глупцом был ваш муж! Он не хотел отдавать мне эту машину, он не понимал, что она — его величайшее изобретение!
Воспоминание — к несчастью, слишком запоздалое, мелькнуло в голове у Оболенской и увидела она, словно наяву, как представлял ей Алексей Михайлович штабс-капитана Леславского Андрея Васильевича, человека настолько неприметного, что встречу с ним она позабыла тотчас же, и теперь понимала, что видела его прежде именно тогда, в мастерской покойного супруга. И слышала так ясно, будто Алексей Михайлович и теперь стоял рядом, мужнин голос, с восторгом говоривший, что нашелся человек, столь же увлеченный изобретениями, как и он сам…
— А вы меня забыли, Настасья Павловна, не так ли? — голос штабс-капитана с нотками обиды ворвался в ее сознание, возвращая от прошлого к настоящему. — Зато я о вас помнил, уж поверьте!
— Что вы имеете в виду? — уточнила Оболенская, встревоженная вмиг подкатившими к сердцу дурными предчувствиями и подозрениями.
— Ну как же, ведь это я порекомендовал вас Долгоруковым для этого дела, — улыбнулся Андрей Васильевич.
От этих слов его сделалась Настасья враз ни жива, ни мертва, и огромных трудов стоило ей выдавить из себя следующую фразу:
— Вы? Зачем?
— О, дорогая Настасья Павловна, у меня было сразу несколько причин для сего. И я сумел своим планом убить двух зайцев разом, — он хихикнул, по всей видимости, очень довольный собой, а Оболенская стояла, объятая ужасом, и в голове ее в сей момент билась лишь одна-единственная мысль: теперь Шульц знает о ее роли в данной истории, но не от нее самой. И не простит ей этого, должно быть, никогда. Но не стала Настасья все же пытаться уйти в сторону от этой темы, понимая, что крайне необходимо и дальше отвлекать Леславского разговором, а кроме того… она чувствовала, что может узнать кое-что важное и для себя тоже.
— Какие же причины, Андрей Васильевич? — спросила она холодно, отмечая, меж тем, что Петр Иванович, не теряя времени даром, подбирается к штабс-капитану ближе.
— Все просто, Настасья Павловна, все просто, — проговорил с удовлетворением Леславский, — во-первых, как я знаю, вы ассистировали покойному Алексею Михайловичу в его трудах… эх, какая светлая голова был человек! Жаль, что пришлось его убить, потому что он не желал отдавать мне машину, — тон штабс-капитана на последних словах снова сделался обиженным. — А ведь каких великих дел мы могли бы сотворить вместе! — он вздохнул, в то время как Оболенская смотрела на него с нескрываемым ужасом, но даже не замечая этого, Леславский продолжил: — Так вот, я подумал, что если вдруг возникнут с машиной какие-то проблемы… то вы, быть может, сумеете мне раскрыть что-то важное, что поведал вам ваш дражайший супруг, — он еще раз хихикнул, но тут же сделался вновь серьезным:
— Ну а во-вторых, что касательно Долгоруковых, кои послали вас в Шулербург, дабы следить за этим делом, то я польстил вам безбожно, Настасья Павловна, убедив их, что вы куда умнее, чем то кажется согласно вашей репутации. По моим расчетам, вы со своей глупостью должны были окончательно испортить расследование и без того бесславному агентству, кое я также порекомендовал Великому князю, считая, что этим неудачникам никогда не удастся напасть на мой след… Но, однако, я немного ошибся, — взгляд Леславского сделался вдруг цепким и злым, и он произнес резким тоном:
— А где Марго?
— Вы имеете в виду вашу сообщницу? — поинтересовалась Настасья Павловна.
— Я имею в виду брошенную царскую дочь! — рявкнул в ответ штабс-капитан и забормотал себе под нос — так, что Оболенская с трудом разобрала его слова:
— Но скоро он за все заплатит. За нее, за меня…
— Эта женщина — царская дочь? — уточнила Настасья Павловна, поджав губы, лишь бы не рассмеяться презрительно от одного только подобного предположения.
— О да! Ее мать, красивейшая женщина, актриса императорского театра, была вероломно обманута похотливой свиньею, которую зовем мы своим императором! Но скоро придет ему на смену новый повелитель! И все они вспомнят обо мне… все, кто не хотел меня замечать… все, кто вынудил бесчисленные эти лета гнить, нося звание ничтожного штабс-капитана! А я был способен на большее! На великие дела! — Голос Леславского сорвался на крик, затем внезапно сделался заискивающим, когда он повторил свой вопрос: — Так где она?
— Должно быть, рассказывает Всевышнему стишок про рубин, гагат, александрит, изумруд и алмаз, кои вы похитили у императорской семьи, — пожала плечами Настасья Павловна, стараясь не слишком откровенно смотреть за спину Леславского, где уже находился Шульц.
— Вы убили ее! — воскликнул штабс-капитан неожиданно визгливо, но столь же внезапно успокоившись, снова забормотал: — Ну ничего, ничего… у меня уже есть ее кровь…
С этими словами потянулся Леславский к одному из рычагов металлического монстра и в сей же момент прыгнул на него сзади Петр Иванович. Но до того успел штабс-капитан все же привести машину в действие и, пока мужчины катались по полу, охваченные пылом борьбы, Оболенская смотрела, как изобретение Алексея Михайловича начинает извергать пар. Позади нее мгновенно встревожился Моцарт и, ухватив Настасью Павловну за юбку, потянул было прочь, да только никак не могла она сделать ни единого шагу, словно бы сознание ее боле ей самой не принадлежало…
Чем внимательнее вслушивался Петр Иванович в беседу, что затеяла Оболенская с Андреем Васильевичем Леславским, тем больше ужасался. И весь личный ужас лейб-квора Шульца состоял в том, что женщина, которой он доверился и перед которою открылся, была вовсе не той, за кого себя выдавала все то время, что прошло с момента их знакомства.
Он мысленно отмахивался от слов-жал, которые витали вокруг него, будто подземная пещера решила самовольно свести Петра Ивановича с ума, отражая от своих стен признания Оболенской многократным эхом. Но как ни старался, в воспаленном мозгу слышен был рефрен, и суть его состояла в простой истине — Настасья Павловна была приставлена к нему кем-то и, находившись подле него, выполняла чьи-то указания.
Он впервые в жизни чувствовал себя преданным. Настолько, что это не укладывалось у Шульца в голове, и кабы не готовое к подобным экзерсисам тело, вероятнее всего, не смог бы сделать тот последний шаг, которого требовала от него сложившаяся ситуация. Стоило Оболенской отвлечь Леславского настолько, что он полностью был увлечен беседою, как Шульц прыгнул на него, словно пантера на жертву, роняя на каменистый пол.
Краем глаза он успел заметить, что Андрей Васильевич успевает привести в действие адскую машину, а последствий данного события предугадать не мог. Из слов штабс-капитана был ясен примерный ход событий, что послужили их нынешнему местонахождению, однако очень многое еще оставалось под сенью тайны. Впрочем, в данный момент, увлеченный тем, чтобы уклоняться от ударов разъяренного Леславского, который сыпал их Шульцу на голову нескончаемым градом, и одновременно пытаясь нанести точно такие же в ответ, лейб-квор не мог мыслить ни об адской машине, ни обо всей этой истории в целом, разбираться в коей им предстояло и после того, как они покинут эту злосчастную пещеру.
— Черт бы вас побрал, лежите же смирно, — наконец нависнув над противником и несколько раз приложив его затылком об пол, процедил Шульц, хватая Леславского за грудки, чтобы продолжать стучать капитаном о камень.
— Вот еще! — выкрикнул тот, проведя отличный хук слева, который едва не сбил лейб-квора прочь.
Петр Иванович не мог понять, что именно происходит — его сознание то заволакивало туманом, то ясность ума возвращалась к лейб-квору вновь. И чем больше времени проходило, тем меньше он становился властным над своим телом.
Скажи ему кто ранее, что он будет хоть раз в жизни рад сыскным из Охранного, которые бы ворвались в самый разгар выполняемого задания, Петр Иванович бы рассмеялся тому в лицо. Но когда он осознал, что еще немного, и Леславский одержит над ним верх, нежданно помещение заполонили люди в военной форме во главе с Фучиком, который прижимал к носу платок.
— Рычаг! — выкрикнул Шульц, указывая на машину, что все больше духарилась, выпуская новые и новые облачка ядовитых испарений. — Анис Висса. о…ыч! Рычаг!
Повторять дважды не пришлось. Подпрыгнув на добрых полметра, Фучик, с неожиданной для его лет прытью, повиснул на металлическом штыре, пригибая его книзу, и агрегат фыркнул раз-другой и притих.
Притих и штабс-капитан, вдруг сделавшийся из обезумевшего фанатика жалким и тщедушным. Лейб-квор неспешно перекатился с него, распластавшись на каменном полу и раскинув руки в стороны. Видел, как сыскные бросаются к Леславскому, чтобы арестовать его, но мало испытывал ко всему происходящему интерес. Радость от того, что дело это завершилось таким благоприятным образом, и что ничто нынче не угрожало более дому императора, омрачилась все теми же мыслями, что и ранее.
Оболенская Настасья Павловна его предала. И точка. Иначе он услышанное обозначить не мог. Однако повинуясь какому-то уродливому и весьма вредному для своего спокойствия желанию, он поднялся на ноги, подошел к ней и спросил холодным и, как ему самому казалось, безразличным тоном:
— С вами все в порядке? Ежели да, я провожу вас к выходу наверх. Нам всем не помешает оказаться на свежем воздухе.
Оболенская не могла бы сказать, сколько времени она провела словно бы в каком-то забытье, что накрывало ее разум подобно волнам во время прибоя, позволяя сделать лишь вдох перед тем, как воля ее снова оказывалась подавленной неведомою силою, и как ни желалось Настасье Павловне прийти на помощь Петру Ивановичу, сделать это не было у нее никакой возможности, потому как собственное тело теперь ее саму не слушалось вовсе.
Прошло несколько минут, а может быть, и часов — сего она не знала, прежде, чем дурман рассеялся и, сделав жадный глоток воздуха, обнаружила Оболенская пред собою господина лейб-квора, но казался он в момент сей совершенно чужим, и говорил с ней столь холодно, что у Настасьи Павловны враз оборвалось сердце.
Она сумела лишь кивнуть в ответ на его предложение вывести ее прочь из пещеры, но, когда они очутились на поверхности и отдышались, позволив чуть прохладному, но такому необходимому им лесному воздуху очистить затуманенные неизвестными благовониями легкие, Оболенская поняла, что еще один миг — и Петр Иванович откланяется, и сделает это пред нею в самый последний раз. И никогда уже она его не увидит, ежели не сумеет подобрать сейчас слов, кои смогут хоть немного оправдать ее в глазах господина лейб-квора. Вот только как найти те заветные фразы, что могли бы все переменить — она не представляла совершенно.
— Петр Иванович, — проговорила Настасья сдавленно, и, словно боясь, что он тотчас же исчезнет, отчаянно вцепилась в край его рукава, чтобы удержать. — Петр Иванович, все было не так. Вернее — не совсем так, как могли вы то подумать, — мысли путались под гнетом страха, от которого, как явственно ощущала Оболенская, ее начинало немного трясти. — Я действительно приехала, чтобы следить за ходом расследования и… и за вами. Но никаких сведений так и не передала, поверьте! — Оболенская умоляюще всматривалась в лицо Шульца, пытаясь понять по нему, есть ли у нее хоть какой-то шанс сделать то, чего не стала бы делать ни ради кого другого — убедить мужчину, в коем нуждалась больше всего на свете, что была все это время подле него не из-за чьего-то задания, и что не ради приказа сверху шла сегодня на смертельную опасность, а только лишь для того, чтобы быть с ним. Просто быть с ним.