— Тебе чего? Еды? Воды?
Две кастрюльки с водой и остатками вареной курицы стояли под окном, и я снова спросила, как будто он мне ответит:
— В туалет хочешь?
Пес заворчал, фыркнул, стал тереться о штанины, как гигантский кот, крутя башкой и высовывая язык.
— Он уже гулял, зверюга. Просто ластится. — Гранид появился рядом. — Садись, не занимай места. Час дня уже, есть снова хочешь?
— Час дня!? — Я села на табурет и ударила сама себя по пустому запястью. — Персоник в ванной остался… Страшно смотреть, — там, наверное, лавина сообщений. Я вчера кинула с ужином маму, тетю и любимую кузину, а вместе мы так редко собираемся, что теперь обид будет вагон.
— Так не смотри. Никуда родня не денется.
— Я могу приготовить что-нибудь…
И с небольшим сомнением кинула взгляд на старую плиту и две старых сковородки у мойки.
— Сиди. Все есть — чай, кофе. Из еды — яичница, половина вареной курицы и сладкий перец в прикуску. На что согласна?
— На курицу. И на чай.
Гранид включил электрический чайник, засыпал в стеклянный заварочный — черный чай. Пока было время, а пес переключился на него, и тыкался носом уже ему в колени, он присел на корточки и стал задирать собаке верхнюю губу:
— Покажи клыки… смирно, зверь. У него с утра пасть кровила, пил, облизывался, лапой пытался чесать. Надо вернуть его хозяину. А то сбежал спасатель… не крутись!
Я посмотрела на спину Гранида, на замятый воротник его рубашки, шею с короткими подбритыми в стрижку волосами, на более заросший затылок, и захотела дунуть. Ребячась, как в детстве.
И в мыслях затолкалось одно — «скажи ему», «скажи ему», «скажи ему»… «Признайся, черт возьми, что ты — это она, и ты его помнишь!». И не могла.
Я раздваивалась в этих чувствах. Была одна сторона — в которой мне не легко набрать его номер, отправить сообщение и как-то напомнить о себе, когда не рядом. Сторона, в которой мы оставались друг другу чужими людьми, по воле обстоятельств перетерпевшими друг друга в одних стенах полтора месяца. А другая, — в которой мне с Гранидом очень легко общаться, хочется говорить все, как есть, без вранья и смущения. Сторона, в которой он свой в доску! Ведь я его всю свою жизнь знала! И в те моменты, когда он надо мной издевался — он будто говорил с Эльсой-Ромашкой, а когда вот так, по-простому и даже с теплотой — с Эльсой-Лисенком.
«Скажи ему», «скажи ему», «скажи ему»…
В этот момент я поняла чувства влюбленных, которым не легко произнести признание. Что может быть легче, чем два слова «люблю тебя», а попробуй озвучить? Вот так и мне, — «помню тебя», а язык костенеет и сердце замирает. От страха, от трепета, от пронзительной правды. А если представить, что он вот так сразу поверит? Как себя поведет? Что будет? Что он мне скажет?
— Пока не забыл, — письмо.
— Какое?
— Из тридцать седьмого ящика.
— Пойдешь на встречу с Кариной? — Я отдала письмо Граниду. Посмотрела на свою полную тарелку: — А ты не будешь что ли? Я все могу съесть?
— Глупостей не спрашивай. Есть аппетит — ешь все. Весь холодильник твой. Наркоша, это я?
— Да. Пойду пока все-таки персоник проверю.
Только родители — больше ни от кого ничего не приходило. Бури в стакане не случилось, — мама даже написала, как они хорошо провели время. Папа все донимал со статьями, просил приехать и еще раз поговорить. Гранид спросил из кухни:
— Планы на сегодня какие? Нужно куда?
— А работа?
— Не нормированная.
— Если свободен, то давай заведем Нюфа хозяину, а потом можно и домой.
В какой день добраться до карты? Как исполнить обещание проводить Илью в Почтовый? Где его искать? Как ходить по трущобам теперь, когда я знаю, что ловят меня всерьез? А с Гранидом в паре — то просто джек-пот для колодезных. После ночной стычки — все они могут вооружиться, и не только инъекторами с малой дозой «зверобоя». А еще редактор, царевич Елисей.
Не ошиблась ли? Мало ли как меня назвал Илья, значит ли «золотой ключик» то, что значит? Дворы и Мосты, Убежища — открыты мне. Вся такая особенная? Уникальная? Не проверю — не узнаю.
Но решать все сейчас и думать над этим сегодня не хотелось. Хотелось домой и снова спать, отлеживаться и восстанавливать силы. Идти прямо до входа в нужный Двор — далеко, и выбрала путь через смежные.
— Какой здесь адрес?
Гранид назвал, я сверилась с картой и выбрала по списку самый ближайший вход, подошедший и по времени открытия.
— Отсюда полтора квартала. Пойдем сейчас?
— Пойдем сейчас.
Нюф
Гранид вежливо остался за пределами дома, куда я вошла, чтобы через квартиру на втором этаже выйти в Торговые палаты — Двор, где Виктор делал мне подарки зимой. Я честно предупредила, что вернусь не быстро, и ушла по своему маршруту — через четыре прохода — в Почтовый.
Дважды поздоровалась со знакомыми, и они ответили дружелюбно, как ни в чем не бывало. Про синяк и не спрашивали. Вот такой из меня вышел изгой — везде я прошла, как и раньше, без проблем с переходами. И жизнь здесь текла, как и всегда — тихо, мирно, размеренно.
Псу снова одела ошейник, но поводок не подцепила — он и так послушно шел рядом. Ровно до того момента, как я открыла дверь в подъезд его дома. Развернулся от ноги, ушел к лавочке и сел там.
— Ты чего, Нюф? Домой!
— Эльса? Эльса!
Я не заметила сразу — вдалеке с соседями разговаривал Ефим Фимыч, он всплеснул руками, подошел и обнял меня по-отечески, похлопав по спине и поцеловав в щеку.
— А этот негодник где пропадал? Как ты его нашла? Что он творил ночью, не представляешь! Выл как оглашенный! Не на дверь, на окно в кухне даже кидался. Виктор уже не выдержал, и так весь дом перебудили, вывел его к самой арке, к выходу с той стороны, и к дереву привязал.
Я показала отгрызенный поводок.
— Как я рад тебя видеть! Идем скорее наверх. А что же это Витя наплел, что ты уже никак?.. — он замялся, подбирая слово. Не нашел. Задрал голову к своему окну и крикнул: — Сын, чего стариков своих обманываешь?! Пойдем, дочка. Нюф, пошли!
Но собака не сдвинулась с места. Он активно вилял хвостом, даже встал на все четыре лапы, пританцовывая на месте, как щенок-переросток, но не шел.
— Кто тебя там приклеил? Домой!
— Г-хав!
— Э-э-э-й, песель, что не так? У тебя дома дочка-толстушка, миска с едой, Виктория уже распереживалась. Чего ты?
Мы оба подошли к Нюфу и тот довольный подставил свою голову под ласковую руку Ефим Фимыча.
— Он ко мне рвался. — Призналась я. — Ночью в передрягу в трущобах попала, а он защитил, спас.
— В какую передрягу, что случилось?
— Долго рассказывать.
— Эльса?
Виктор вышел из дома и застыл, когда увидел меня. Конечно, я хоть и привела себя в порядок, до лучшего вида мне было далеко. И если Ефим Фимыч не обратил на это внимание, или только сделал вид, то Виктор сразу по всему пробежал глазами и спросил:
— Как ты здесь очутилась? И почему… растрепанная?
— Я причесанная. Просто дома не ночевала и не успела одежду сменить.
— Дома не ночевала?
— На Эльсу в трущобах напали, прояви понимание, сын. Беда может и с местными случиться, никто не застрахован.
Как пса не уговаривали, он не шел. Скулил, вилял хвостом, поджимал его. Но упирался, и в конце концов отбежал от нас еще дальше — под деревья, и сел там.
— Ты что-нибудь понимаешь?
— Нет.
— Эльса, ладно, пойдем пить чай, мы соскучились! Может быть Нюф обиделся, так пускай отсидится.
— Спасибо, но я не могу остаться. Меня ждут.
— Там? — С особым значением спросил Виктор.
Мне стало больно на него смотреть.
— Да.
— Тогда иди.
Кому ты нужна?
Гранид собрался провожать меня прямо до полихауса. В трущобах днем снова стало относительно людно, и мы спокойно добрались до ближайшей станции, сели в вагон и покатили под землей в мегаполис — в муравейник полихаусов и высотных центров. Персоник у меня так и сигналил сообщениями. Отец писал, как никогда много. Я настолько задела его чувства, что он не мог утерпеть, дождавшись разговора и печатал убедительные слова в переписке мессенджера.
— Кто тебя так потерял?
— Родители… папа все пишет. У него мечта рушится, цель жизни, а у меня нет больше ресурсов на новую попытку или переубеждение.
— Так не пиши. Это ты про те свои курсы с журналистикой?
Гранид не совал носа в экран моего персоника, только слышал, как зачастили оповещения и видел, как часто я «ныряла» отвечать.
— Да. Я думала, что у меня получится. Мне хотелось…
Сложно было объяснить свои чувства, но Гранид внезапно выразил одним словом:
— Угодить?
— Да. Все бы хорошо, я их люблю, но вечные требования меня скоро с ума сведут. Маме нужен зять и внуки, папе — карьера.
— Отстань от них, Ромашка. Ты уже взрослая. Отцепись. Пусть живут, как хотят.
— Но это же родители, я не могу не общаться с ними.
— Общайся на здоровье. Приезжай раз в месяц, или два, и они так тебе будут рады, что перестанут выносить мозг. Зачем ты к ним мотаешься? Я еще могу немного понять, что тетка требовала ухода, и ты ездила. А мать и отец не самостоятельные?
— Дело не в этом. Я знаю, что они одинокие, сидят каждый в своей ячейке. Мне не хочется, чтобы они, уже пожилые, чувствовали себя брошенными. Не хочу их расстраивать.
— А тут приезжает бодрилочка и развлекалочка? Всегда в хорошем настроении, всегда поддержишь, развеешь, выслушаешь.
— У тебя снова язва открылась. Говоришь с осуждением.
— Я, конечно, не знаю, что значит — вырасти в нормальном доме, где есть мать и отец, и судить не вправе. Могу по-хамски советовать… А они тебе что? Ну, взамен на эмоциональное обслуживание? Взаимность есть, или только соки тянут?
— Не говори так.
— Почему? Ты лезешь, Ромашка, со своими иллюзиями о родственных узах, как преданная собачка, которую на самом деле завели, чтобы скучно не было. А кому ты нужна? Честно ответь, не мне, себе самой — ты чувствуешь, что нужна им?
— Да… — я ответила ради ответа и он прозвучал неубедительно.
Гранид зло сказал:
— Давай еще разок… ты чувствуешь, что нужна им вот такая, какая ты есть? Или тебя до сих пор дрессируют, заставляя бегать за палочкой и приносить ее к ноге?
— Родители в возрасте, я их единственная дочь, они заслуживают…
— И они умрут. Не дай бог умрут с разочарованием в неблагодарном ребенке, да? Послушная девочка, сдайся уже. Ответь, у тебя персоник оборался сигналами.
При пересадке на другой поезд, уже внутри мегаполисной территории, мест, где сесть, не было. Вагон полный, людей много, пришлось уходить на край, чтобы не толкаться с теми, кому выходить раньше. Покой был потерян. Я не посчитала разговор оконченным, потому что внутри заклокотали эмоции и хотелось доказать Граниду его неправоту. Он осуждал меня, и это было неприятно.
— Людям нужны близкие. Ты — одиночка, но разве и тебе не нужен хоть кто-то в жизни?..
— Себя предлагаешь? — Перебил он холодно. — Тетка умерла, к кому теперь ездить? Эльса, ты и правда, как собака, у которой в природе заложено служение — кому угодно, всем. А я не заметил, чтобы твоя старуха была тебе рада или даже замечала, что ты приходишь и что-то делаешь для нее. А отец с матерью сияют от счастья при твоем появлении? К следователю в подруги набиваешься, а ему оно надо, спросила? Очень хочется быть кому-нибудь нужной, да, Ромашка?
Гранид подозрительно прищурился. Я подпирала стенку вагона, а он стоял боком рядом, но люди вокруг все уплотнялись и уплотнялись, так что можно было хоть шептать — так нас придвинули друг к другу.
— Зачем ты так?
— Не стоит быть такой угодливой. Обижаешься? Значит, и правда в больное место ударил?
От реальной обиды и вместе с ней пришедшей ярости, я выкрикнула, и мне было плевать, услышат ли люди:
— Нет! Не я — нужной, а мне — нужны, понимаешь разницу? Это мне нужны мать и отец! Мне нужна была моя долбаная тетка-старуха! Это мне нужен дом, куда я могу прийти как домой! Это я хочу распираться от счастья и сиять, как лампочка! Да, я собака, родили меня собакой, еще преданной сукой меня обзови! А это тоже я, вот такая у меня порода щенячья, которая тебе не нравится, тоже переделать хочешь, советы даешь… Не устраивает? И не надо! Чего сам прицепился?! Зачем провожаешь? Ку… да едешь? Ва… ли… из вагона! Слы… ши…
Слезы задушили так, что я уже тряслась от рыдания и не могла говорить. Гранида то ли пассажиры прижали, то ли нет, но он меня приобнял и успокаивающе погладил по руке:
— Тихо, Эльса… ты же все равно меня, дурака, любишь, и это тоже простишь. Правда?
У меня всегда было по разному с восприятием того, что Гранид говорил. С самого начала — настолько все равно на него, что и едкость отскакивала. Перетерпеть бы присутствие, и все. В разных мирах жили. После воспоминаний — о нем же, все сдвинулось. Наслоилось прошлое, сделав Гранида взрослого ближе, и стало сложнее не обращать внимания на его язвительность. И во многом я еще держалась на убеждении, что обижаются глупцы, что обида — это мой личный выбор, что ее могут испытывать люди с комплексами неполноценности, обиделась — сама виновата…
А теперь я в ней потонула, по самые уши! Я вжималась в стенку проклятого вагона, чтобы быть подальше от Гранида, сменившего гнев на милость и продолжавшего меня трогать, поглаживая плечо. Это меня не успокаивало, а раздражало. Вся моя психика была настолько истощена и измотана всем на свете, что походила на тряпку в дырах, на сеть нервов, и взять себя в руки больше не получалось.
У меня не было моральных сил даже на то чтобы выйти раньше, избавиться от его сопровождения, пропихнуть себя к выходу, уйти физически. Я мучительно дождалась нужной остановки, и только на станции вздохнула свободно.
— Эльса…
Гранид не отставал, как бы быстро я не шла, слышала его шаги сзади и свое имя.
— Эльса…
У полихауса я ушла в отрыв, в лифте ехала одна и с облегчением думала, что все — он как бы меня проводил, долг выполнен, все по домам. Я не буду его ни слышать, ни видеть, ни терпеть рядом.
Любовь
До самого вечера я лежала на диване. Переоделась в домашнее, и легла. Не хотелось ничего, тем более заниматься работой. Когда в дверь снова постучали, первая мысль была снова про Гранида, которому срочно оказалось нужно донести до меня еще одну очень важную мысль, но внезапный голос Натальи заставил забыть об опасениях.
— Ната!
— Привет! Ой, как же давно меня никто Натой не называл… а ты чего такая? Плакала?
— Плакала. Жалко, что лето, так бы соврала, что простыла, — я вздохнула и добавила, — заходи.
— Время для двух кружек какао? И шоколада?
— Я за обеими руками и обеими ногами.
— Держи пока, здесь гостинцы. Сейчас приведу к тебе двух своих антидепрессантов, и сбегаю в магазин.
Я не стала говорить, что «все есть, не надо», — кивнула, забрала бумажный кулек и подождала пока соседка выпустит из квартиры йорка и таксу. И эти двое, как знали, не к выходу свернули — а к моей двери! Наталья где-то успела загореть, и ее светлые волосы казались еще ярче. Вся она была замечательно счастливой — от пружинистой энергичной походки до высоко поднятой головы. Новая жизнь, перемены, дело, которым она хотела заниматься, — и человек обрел себя!