Не раздеваясь, он прилёг прямо поверх покрывала, чтобы не касаться Кетеван. Но она тут же нетерпеливо потянула из-под него одеяло, заставляя тоже укрыться.
Ничего такого…
— Ложись ко мне, — негромко сказала она. — Холодно же…
Он не понимал, игра это или искренняя наивная непосредственность. А может, Кетеван действительно воспринимала его как некое бесполое существо, которому просто можно исповедоваться без опаски?.. Белецкий не хотел даже думать об этом. Впрочем, он не хотел сейчас думать вообще ни о чём. Точнее — не мог… Уж он-то, чёрт возьми, не был бесполым!..
Её руки и ступни действительно были холодными, как лёд. Он непроизвольно сжал её пальчики в своих ладонях, пытаясь согреть. Кетеван благодарно уткнулась носом ему в рубашку, натянув одеяло до самых ушей. Она почему-то постоянно мёрзла в этот вечер. Как бы и впрямь не заболела…
— А что случилось с твоей семьёй дальше? — спросил он внезапно охрипшим голосом, лишь бы только не молчать. Не думать о том, что самая красивая и желанная девушка на свете лежит сейчас в его объятиях и тихонько дышит ему в грудь.
— Они остались жить в Грузии, — откликнулась она после паузы, мысленно возвращаясь к тем невесёлым событиям. — Их приютила семья бабушкиного брата.
— А твоя бабушка… она сейчас…
— Жива, слава богу, — откликнулась она. — У неё была онкология, но как она сама говорит: "Тот, кто меня сделал, сделал меня из камня". Вообще, бабушка у меня классная. Про таких говорят — человек старой закалки. В прошлом месяце её возил в больницу друг семьи, мама была сопровождающей. Рассказывала мне, что посадила бабушку назад, а сама села впереди. Возмущению бабушки не было предела: какого чёрта мама сидит вместе с водителем, она кто ему — жена, что ли?!
Белецкий почувствовал её улыбку.
— Ну, а жевать жвачку для девушки — это просто преступление, — весело продолжала Кетеван. — Как после такого кто-то решится взять её замуж?!
Он не выдержал и расхохотался.
— Действительно, непонятно…
— А ещё бабушка никогда в жизни не стригла волосы. У неё до сих пор они очень длинные и густые, только поседели… Она говорит, что в волосах — вся женская сила. Помню, мне в двенадцать лет захотелось поэкспериментировать и я остригла волосы до плеч, так бабушка со мной потом неделю не разговаривала! Кстати, то ли она оказалась права, то ли это было простое самовнушение… но с той стрижкой я не чувствовала себя защищённой. Мне было некомфортно, как будто это не я. Я даже плакала и полушутя-полусерьёзно просила папу убить всех девочек с волосами длиннее, чем у меня…
Белецкий улыбнулся и осторожно провёл ладонью по её роскошным тёмным волосам, пропуская их сквозь пальцы. Это было самое большее, самое смелое и одновременно самое невинное из того, что он мог себе позволить.
— Я… постоянно боюсь, Сандро, — произнесла вдруг она в порыве внезапной откровенности. — Если бы ты знал, какая я трусиха…
— Чего боишься, например? — удивился он этому резкому переходу.
— Всего! — горячо воскликнула она, чуть отстраняясь и поднимая подбородок, чтобы посмотреть ему в глаза. — Боюсь, что нам с Асланом не дадут быть вместе, что я проживу всю свою жизнь без любви, без сильных чувств и эмоций… Вообще боюсь прожить скучную и неинтересную жизнь. Боюсь стать актрисой второго плана. Боюсь… смерти своих близких. Боюсь войны. Боюсь, что не смогу иметь детей или заболею какой-нибудь неизлечимой болезнью…
— Ну, хватит, — он накрыл её губы ладонью. — Я тебя понял. Трусишка… У тебя всё будет просто прекрасно, не переживай.
— Откуда ты знаешь? — с сомнением и в то же время с надеждой спросила она, точно Белецкий и впрямь обладал даром предвидения.
— Я так думаю! — произнёс Белецкий с явным грузинским акцентом, подражая Кикабидзе в фильме "Мимино". Кетеван рассмеялась, заметно расслабившись.
— Ты будешь жить долго и счастливо, — начал он медленно, нараспев, точно рассказывая сказку. — У тебя будет прекрасный, любящий, заботливый муж, сдувающий с тебя пылинки…
— Аслан? — уточнила она благоговейным шёпотом, как ребёнок, спрашивающий взрослого о существовании Деда Мороза.
— Конечно, Аслан, кто же ещё… Ты родишь ему трёх детей: двух мальчиков и одну девочку. Станешь известной актрисой. Тебя наперебой будут приглашать сниматься в кино, посвящать стихи и песни, дарить цветы… Ты будешь купаться в любви и обожании. А умрёшь ты старой-престарой женщиной, предварительно попав в книгу рекордов Гинесса как долгожитель.
Убаюканная его сладкими речами, точно колыбельной, Кетеван так и заснула — со смутной улыбкой на губах. А Белецкий, в отличие от неё, долго не мог успокоиться. Он просто лежал и вглядывался в полутьме в рисунок этих манящих полных губ, чуть приоткрытых в беззаботной, как у младенца, улыбке. Ему до дрожи, до боли, до звона в теле хотелось прикоснуться к этим губам… вернее, не так — накрыть их жадным поцелуем, задыхаясь, спеша, почувствовать на вкус, исследуя и подчиняя… Но он не мог — просто не смел.
Самое обидное, что в той безмятежной картине счастливого будущего, которую он ей обрисовал, не нашлось места для него самого. Но Кетеван, похоже, ничуть от этого не расстроилась… В её будущем Белецкого просто не существовало.
Он даже не подозревал тогда, насколько хреновым провидцем окажется.
Белецкий понимал, что надолго его не хватит. “Просто дружить” с такой девушкой, как Кетеван, было нереально. А тем более — спать с ней в одной постели, это был уже явный перебор. Он знал, что рано или поздно сломается и всё испортит, попытавшись перевести их отношения в новое русло — он же не железный! Но тогда Кетеван неизбежно его пошлёт… а ему ужасно не хотелось её терять. Пусть хотя бы как друга.
А она, будто назло, продолжала играть с ним и провоцировать. Тот единственный раз, когда они провели вместе ночь, был куда более целомудренным, чем её остальные повседневные "невинные шалости". Тогда она доверилась ему, раскрылась, стала уязвимой и хрупкой… а в обычной жизни ничем не демонстрировала свою слабость, чисто по-женски продолжая упиваться властью над влюблённым в неё парнем и ничего ему не обещая.
Неизвестно, к чему бы это всё привело и когда бы грянул взрыв — а в том, что он грянет, сомневаться не приходилось. Белецкий всё-таки был здоровым молодым человеком со своими здоровыми потребностями, естественными в его возрасте.
К счастью, выход из ситуации вскоре был найден — он обзавёлся девушкой "для тела". Не проституткой, конечно. Просто встретил ту, которую вполне устраивал формат отношений "ничего личного, только секс". Белецкий был благодарен ей за это: реализуя свои физические потребности и скрытые желания, он мог быть спокоен за то, что девушка не станет претендовать, помимо тела, ещё и на его душу. Этого он дать ей не мог, поскольку сердце было до краёв заполнено другой… Партнёршу же всё устраивало в силу занятости, ей некогда было тратить время на романтические свидания и прочую чушь.
Она служила балериной в Большом театре (не прима, разумеется — так, артистка кордебалета), носила нежное имя Лидочка и была старше Белецкого на пять лет. И познакомились они, как ни удивительно, благодаря Кетеван. Точнее, её тете Нателле…
Здание Большого в девяностых совсем обветшало и находилось в крайне плачевном состоянии. За всё время существования театра к нему бесконечно что-то пристраивали, пытались сделать более современным и улучшали. На фундаменте, стенах и даже на отделке интерьеров появились многочисленные трещины. Колонны из белого камня накренились почти на тридцать сантиметров. В конце концов, правительством Москвы было принято постановление о реконструкции комплекса, поскольку тянуть дальше было нельзя.
И всё-таки практически каждый русский человек (да и иностранец тоже!), произнося это волшебное сочетание слов: “Большой театр”, подсознательно испытывал некий благоговейный трепет перед его величием. Белецкий не был исключением.
Не являясь особым поклонником оперы и балета, он, тем не менее, с огромным удовольствием сопровождал Кетеван, если ей нужно было забежать к тёте на работу в Большой — передать ключ или ещё что-нибудь. Ему выписывали пропуск, и иногда он поднимался вместе с Кетеван в костюмерный цех, но чаще просто оставался ждать девушку, неспешно прогуливаясь по фойе театра и любуясь поистрепавшейся роскошью. Блеск, позолота, белый рояль, красные ковровые дорожки на раздвоенной парадной лестнице… Всё здесь дышало стариной и историей.
Как-то раз, поджидая Кетеван, он стоял у подоконника и наскоро перечитывал конспект по истории русского театра, делая там пометки карандашом — готовился к завтрашнему семинару. Невдалеке зазвенел женский смех, и по лестнице легко вспорхнула стайка юных балерин. Мелкие сошки из кордебалета, но все, как на подбор, премиленькие. Белецкий задумчиво и почти неосознанно проводил их взглядом, прежде чем сообразил, что одна из балерин не последовала за подругами, а остановилась прямо напротив него, в упор рассматривая и широко улыбаясь. Зеленоглазая, чуть веснушчатая, с гладко причёсанной головкой, лебединой шеей, точёными плечами и стройными ножками, кокетливо выставленными по третьей позиции — она была прелестна, как весна. Белецкий невольно улыбнулся в ответ.
— Ой, какой мальчик хорошенький, — бесцеремонно заявила девушка то ли себе самой, то ли ему. — Я тебя здесь раньше не видела. Ты новенький? Из балетных?
— Нет, — смутился он, — я… вообще-то, просто кое-кого жду.
— Ну и слава Богу! — выдохнула она с облегчением. — В балете все мужики через одного — голубые. Ты ведь не такой?
Он растерянно и смущённо замотал головой, слегка ошалев от подобного напора.
— Я Лида, — она протянула ему ладошку. — Можно Лидочка. Меня так все зовут, я привыкла.
Ему ничего не оставалось, как тоже представиться. Между тем она деловито отняла у него тетрадку с конспектами и что-то нацарапала карандашом на последней страничке.
— Вот, — сказала балерина, возвращая ему тетрадь. — Позвонишь мне вечером.
— Зачем? — растерявшись, спросил Белецкий. Должно быть, прозвучало не слишком-то вежливо. Но она не обиделась, лишь загадочно улыбнулась:
— Договоримся…
Они действительно славно “договорились”. Практически спелись. Отличный дуэт получился…
Набирая номер Лидочки в самый первый раз, он уже догадывался, понимал, чего она от него ждёт, чего хочет. Явно не стихов под луной и букетов с конфетами… Но почему-то это не вызывало отторжения или протеста. Он признался себе в том, что и сам не прочь… ну, хотя бы попробовать.
Едва заслышав в трубке голос Белецкого, Лидочка, не мешкая, продиктовала ему собственный адрес и велела приезжать.
— Прямо сейчас? — как ни пытался он казаться взрослее и опытнее, чем был на самом деле, а всё же не смог скрыть смущения. — Поздно ведь уже…
Она звонко расхохоталась и подковырнула:
— А что, мама не отпустит?
Белецкий покраснел, злясь на себя и на неё.
— Да нет, — стараясь, чтобы голос звучал как можно более беззаботно, отозвался он. — Просто мне потом ещё обратно пилить через пол-Москвы среди ночи… Не ближний свет, знаешь ли.
— Зачем обратно? — удивилась она. — Приезжай с ночёвкой.
Вот так — сразу.
И дальше всё пошло, как по маслу. Он больше не испытывал в присутствии Лидочки ни смущения, ни неловкости. Всё было естественно, непринуждённо и закономерно. Даже то, что она встретила его практически голая и буквально с порога потащила в постель, промычав ему в губы что-то вроде: “Пока ты доехал, думала — умру от нетерпения!” Это не удивляло, не пугало и не отталкивало. Так и должно было быть. Она — женщина. Он — мужчина. Он даже не представлял себе до этого момента, насколько он мужчина. Судя по тому, как стонала и извивалась под ним Лидочка, как она до боли стискивала пальцами его плечи и в изнеможении откидывалась на подушку, он, фигурально выражаясь, сдал вступительный экзамен и был принят в качестве партнёра на постоянную основу.
Хотя она, конечно, догадывалась о том, что у него мало опыта. Помимо всех прочих признаков — ещё и потому, что он был моложе на несколько лет. Да и очевидно было, что парень из хорошей семьи: такой не станет таскаться по дешёвым шлюшкам или зажимать ровесниц в вонючих подворотнях. Поэтому Лидочка деликатно наставляла и учила его — не грубыми указаниями, а изящными намёками и подсказками, не словом, а делом. Он был безумно благодарен ей за это. Ему нравилось её тело, его влекло к ней. Лидочка была симпатичной и ладненькой — невысокого роста, худенькая — сорок восемь килограммов, с длинными ногами и тонкой талией. У неё была идеальная осанка и грациозная походка. Его завораживало то, как она двигалась. А уж в постели что вытворяла!..
Поразительно, но в эти мгновения он совершенно забывал о Кетеван. Не думал о ней. Всё остальное время в сутках было заполнено ею до отказа: он просыпался с нежным именем “Кети” и с ним же засыпал, по-прежнему считая потерянными те редкие дни, когда они не виделись. Сердце его всё так же замирало от одной только улыбки или вгляда искоса, из-под длинных ресниц, в его сторону… Но в тот момент, когда их с Лидочкой тела сливались воедино, когда их дыхания смешивались, а спутанные волосы переплетались — Кетеван просто переставала существовать. Он и помыслить не мог, чтобы во время секса с Лидочкой представлять на её месте… нет, нет, такое ему даже в голову не приходило. Эти стороны его жизни никогда не должны были соприкасаться друг с другом.
Лидочка не расспрашивала его о личной жизни. Не ревновала и не допытывалась, не обещала сама и не требовала клятв и обещаний от него. Ей действительно с лихвой хватало исключительно телесных отношений. А вот Кетеван, быстро догадавшись о том, что у Белецкого кто-то появился, постоянно норовила выяснить, кто она. Его же почему-то ужасно раздражали эти вопросы.
— Тебе-то что за забота? — злился он. — Какая разница, с кем я провожу время ночами?
— Да вообще-то, никакой… — она терялась под холодностью его взгляда. Сандро казался ей чужим в такие моменты. Он как-то резко повзрослел, не огрубел, но… может быть, просто понял себе цену? Кетеван не ревновала, конечно же, нет — она только расхохоталась бы в ответ на такое дикое предположение. Но в глубине души ей было неприятно, что то безграничное восхищение и обожание, которые прежде Белецкий дарил только ей одной, теперь приходится делить с неведомой девицей, завладевшей его телом и душой.
Кетеван и не подозревала, как глубоко заблуждается. Ни восхищения, ни обожания со стороны Белецкого не стало меньше. Да и душа Сандро по-прежнему принадлежала лишь ей, без остатка. Но, набирая по вечерам его домашний номер и всё чаще и чаще слыша в ответ: “Его нет и сегодня, скорее всего, уже не будет”, она испытывала странное чувство досады и смутного беспокойства. Словно её обкрадывают.
Порой он диву давался, как у Лидочки хватало сил на эти отношения. Уж насколько были заполнены дни у студентов-щукинцев, а до балерин Большого театра им всем было далеко. Лидочка просыпалась в семь утра, чтобы успеть к десяти на первую репетицию. Освобождалась она обычно в девять вечера, а если была занята в спектакле — то ещё позднее.
— Слушай, может, ты устала и хочешь спать? — усомнился он однажды, приехав по её традиционному вызову. Время было — почти полночь. Лидочка беззаботно засмеялась.
— Ну, что ты! После спектакля разве уснёшь! Ещё адреналин не выветрился. Наоборот, сейчас мне хочется хорошего, качественного секса, иначе я не успокоюсь… Ну, иди же ко мне скорее!
С Лидочкой ему было легко и хорошо. Он даже по-своему привязался к ней. Несмотря на то, что большая часть их общения сводилась именно к постели, время от времени им удавалось и поболтать, немного узнавая друг друга. Если Белецкий оставался на ночь, Лидочка непременно кормила его лёгким, но питательным ужином, повторяя, что мужчина не должен быть голодным. Сама при этом никогда не ела вместе с ним — просто устраивалась напротив за столом и трещала без умолку, как сорока.