— Тяжело, наверное, постоянно сидеть на диете? — спросил он как-то. Ему было неловко, что она так старается для него, а сама не съедает при этом ни кусочка.
Лидочка улыбнулась и покачала головой.
— Это уже не диета, а образ жизни. Когда к нему привыкаешь, больше не чувствуешь себя самоограниченцем. У балерин есть золотое правило: не есть много и не есть поздно. Всё просто!
— Но какие-то продукты, наверное, всё равно под запретом?
— Булочки, сахар, газировка… вот, пожалуй, и всё. Меньше соли, меньше специй. Чем проще еда — тем лучше. Овощи, фрукты… Я не испытываю нужды специально худеть или соблюдать жёсткую диету.
— Всё-то у тебя легко и просто, — усмехнулся Белецкий недоверчиво. — А по-моему, балет полон запретов и ограничений…
— Ограничения есть, конечно. Но, если я начну их все перечислять, тебе и правда покажется, что у меня ужасная жизнь, — Лидочка засмеялась. — На самом деле, все эти запреты вполне логичны. К примеру, ноги — это мой рабочий инструмент, поэтому нельзя много ходить пешком. Максимум, полтора-два километра в день. И долго стоять тоже не рекомендуется, именно по этой причине я ненавижу очереди… Нельзя же заставлять, к примеру, оперного певца постоянно кричать — он просто сорвёт себе голос! Потом, мы должны избегать травмоопасных занятий типа катания на коньках или горных лыжах. И вообще, лучше не перебарщивать со спортом, есть риск, что начнут работать совсем другие мышцы, нарастут бёдра, а они для балета неприемлемы.
— Нельзя ходить пешком, говоришь? — он приближался к ней, легко, как пушинку, подхватывал на руки и нёс по направлению к спальне. — Это мы учтём…
Она заливисто хохотала и прижималась к нему крепче, торопливыми гибкими пальцами пробегая вдоль его позвоночника, а он шутливо шлёпал её по попе и приговаривал:
— А вот нарастить бёдра не помешало бы, честное слово!
— Мне нравится, что ты носишь меня на руках, — призналась она однажды, застенчиво уткнувшись ему в плечо, как маленькая девочка. — На сцене я пока не удостаивалась подобной чести, я же не прима — так хоть в обычной жизни попробовать… Слушай, как всё-таки жаль, что ты не танцор. Был бы моим партнёром! Если у нас с тобой в постели всё так хорошо, думаю, на сцене мы бы тоже сработались, — она мечтательно улыбнулась. — Ты вообще… способный парень. Во всех отношениях. Ух, как бабы будут сходить по тебе с ума и терять голову!.. Вот помяни моё слово.
— Почему это? — он усмехнулся, впрочем, весьма польщённый.
— Чувствую. В постели ты прежде всего думаешь о партнёрше. Не о себе. Это подкупает, знаешь ли… Ты очень отзывчивый и внимательный. И это не показное, а от души…
Белецкий нежно прикоснулся к её щеке, обводя пальцем веснушки. Они ему ужасно нравились. Лидочка улыбнулась:
— На самом деле, я рыжая.
— Что? — не понял он.
— Я крашу волосы.
— Правда? — удивился он. — Я… не особо в этом разбираюсь. А зачем? Тебе, наверное, и рыжей было бы очень хорошо.
— Так положено. Сценический цвет волос у всех балерин — тёмный, светловолосым приходится использовать накладки или краситься. Вообще, все девушки из кордебалета должны быть похожи, нельзя привлекать излишнее внимание. Даже удивительно, что, при нашей внешней одинаковости для зрителей, у нас всё равно заводятся поклонники. Ждут после выступлений, дарят цветы, подарки… Скромнее, чем солисткам, конечно. Но всё же…
— Наверное, нелегко пробиться на главные партии? — предположил он. — Нужны связи и блат?
Он не особо интересовался внутренней кухней балета, но захотелось проявить внимание. Лидочка фыркнула в ответ:
— Ещё спрашиваешь! В Большом театре и блат — большой… За первые роли и сольные номера все друг другу глотки перегрызть готовы. Ну, впрочем, как и в любом другом коллективе, где работает много женщин, — хмыкнула она. — Всюду змеи, сплетницы и интриганки, которые рады плюнуть в спину при любой возможности. Нас же в кордебалете — почти сто человек. Сто! И каждая мечтает о том, что когда-нибудь станет солисткой, примой… Мужчин меньше, поэтому их и ценят выше, и платят больше. И они все на виду… — и тут же принялась взахлёб, с восторгом, рассказывать о молодом талантливом пареньке Коле Цискаридзе, восходящей звезде Большого театра.
— Цискаридзе… — задумчиво повторил Белецкий. — Грузин, что ли?
— Ага, он из Тбилиси. Очень, очень способный! У него пока несколько сольных партий, но ему наперебой пророчат и главные роли в самом ближайшем будущем. А какой красавец… все девочки у нас пищат от восторга. Да только Коля — кремень, ни с кем служебных романов не завязывает… ну, или очень хорошо это скрывает.
Почему-то Белецкому было приятно слышать о том, что один из лучших молодых танцовщиков Большого — именно грузин. Словно, благодаря Кетеван, он и сам немного сроднился с этим весёлым гостеприимным народом…
— Не жалеешь, что выбрала эту профессию? — спросил как-то Белецкий у Лидочки.
— Иногда… Обидно, когда приходится отказываться от больших праздников, — призналась она. — К примеру, Новый год… Вся страна веселится и отмечает с ёлкой, салатами и мандаринами, а у нас в это время выступления. Но в целом… конечно же, не жалею. Я об этом с детства мечтала! А ты? В смысле, почему решил стать актёром? Хотя с твоей внешностью тебе туда прямая дорога, жалко добру пропадать, — она улыбнулась и провела пальцем по его лицу, очерчивая профиль.
— Да на самом деле, как-то спонтанно получилось, — признался он. — В школе в драмкружке занимался, там все ахали — талант, талант… Каких-либо других талантов я в себе так и не обнаружил, вот и решил попробовать. И неожиданно поступил! Одновременно в школу-студию МХАТ и в Щукинское. Подумал и выбрал Щуку. Всё-таки, это одна из самых сильных театральных школ в мире…
— Ты будешь знаменитым, — заявила она уверенным тоном. — Очень, очень знаменитым. Я это тоже чувствую — на интуитивном уровне. Когда-нибудь приду к тебе за автографом, так и знай! По старой памяти дашь мне его вне очереди?
Он засмеялся, не воспринимая её болтовню всерьёз.
Они встретились много лет спустя, когда он действительно стал знаменитым актёром, а она к тому времени уже завершила свою танцевальную карьеру. Век балерины недолог — тридцать пять, максимум — тридцать восемь лет, и она уже выходит в тираж… Когда возле служебного входа после спектакля Белецкого подстерегла красивая рыжеволосая женщина с букетом и несмело окликнула, он даже не сразу узнал в ней Лидочку. А узнав — очень обрадовался. Она изменилась, а вот осанка, грация и походка остались прежними… Пообщаться им тогда толком так и не удалось — поклонницы, визги, вспышки фотоаппаратов, программки, подсунутые ему для автографов… Только и успели перекинуться парой дежурных фраз. Лидочка, по всей видимости, очень смущалась, осознав, какой большой звездой он стал, и когда Белецкий отвлёкся на очередную фанатку, расписываясь ей в блокнотике, попросту испарилась. Ушла по-английски. Обнаружив её отсутствие, он ужасно расстроился и долго потом жалел, что не успел задержать, не сделал и не сказал чего-то важного и искреннего, тёплого, необходимого… В конце концов, в его сердце и памяти Лидочка занимала особое место. Она навсегда осталась для него первой настоящей женщиной. Учительницей, которая сделала из него — мужчину…
Новый, девяносто четвёртый год, встречали в общаге. Мало кто пожелал уехать из города к родителям на праздники — да и смысл? Всё равно в первых числах января начиналась сессия.
Решено было повеселиться на славу. Гуляли целым этажом, вскладчину — каждый собирался притащить в общий котёл что-нибудь вкусное: кто тазик винегрета, кто холодец, кто селёдку… Анжела обещала испечь "Наполеон", а девчонки из тридцать восьмой комнаты — сибирячки — затеяли самые настоящие пельмени. Белецкий поручился, что достанет через приятеля-бармена шампанское и другой алкоголь.
Тридцать первого декабря он забежал к Кетеван, чтобы вдвоём ехать в общагу. Тётя Нателла, всё утро провозившаяся вместе с племянницей у плиты, уже уходила — вечером в Большом показывали традиционный новогодний балет “Щелкунчик”. Он застал её в прихожей. Галантно подав женщине пальто, Белецкий поздравил её с наступающим и вручил коробку шоколадных конфет. Тётя Нателла расчувствовалась чуть не до слёз.
— Дай Бог тебе счастья и здоровья, Сандро! — проговорила она. — И пусть жена тебе достанется красивая, умная и послушная…
Его невероятно смутило такое пожелание. Кетеван, выскочившая навстречу Белецкому с одним накрашенным глазом и услышавшая эту фразу, смешливо фыркнула и снова умчалась в ванную — докрашиваться и переодеваться.
— Хорошо вам повеселиться, дети! — уже стоя в дверях и обернувшись на пороге, тётя Нателла помахала рукой в кожаной перчатке. — До встречи в следующем году!
Когда Кетеван принялась деловито складывать в большую хозяйственную сумку какие-то бесконечные кастрюльки и миски, обёрнутые в маленькие кухонные полотенца, Белецкий не удержался от патетического восклицания:
— Господи, женщины, чего вы туда наложили?
— Да так, по мелочи… — отмахнулась она. — Сыр, баклажаны, лобио… Ну, и сациви, конечно. Как ты думаешь, стоит захватить ещё и вино?
— Перебьются, — отозвался Белецкий, забирая у неё тяжёлую сумку. — Выпивки более, чем достаточно. Давай скорее одевайся, нас там давно ждут…
Общежитие было по-новогоднему украшено: снежинки из белой бумаги на окнах, развешанные по стенам плакаты с шуточными стихотворными поздравлениями, самодельные гирлянды из старых открыток и канцелярских скрепок, покачивающиеся в дверных проёмах, как лианы… Но самое-то главное, конечно, — это настоящая, живая ёлка. Пушистая лесная красавица, которую Жорка Иванов притащил на собственном горбу с ёлочного базара, стояла посреди просторного холла и переливалась разноцветными электрическими огоньками, словно приветствуя всех прибывающих гостей.
— Что, и хоровод водить будем? — засмеялась Кетеван, когда они ввалились с мороза в тёплую общагу.
— Непременно, — подтвердил Белецкий весело, любуясь её разрумянившимися щеками и ощущая в себе какую-то полузабытую, детскую радость от предвкушения праздника. — Водить хороводы — это моё любимое занятие… — и, неожиданно даже для себя самого, взял Кетеван за руку. Просто не смог удержаться. Она была такая хорошенькая — с сияющими глазами, восторженной белозубой улыбкой и смоляными волосами, выбившимися из-под вязаной белой шапочки…
Кетеван смущённо опустила ресницы, но своей руки не отняла. Так они и поднимались вверх по лестнице — переплетя пальцы и не говоря друг другу больше ни слова, но у него внутри всё замирало, дрожало и пело от счастья.
В общаге, как всегда, было шумно и весело. С каждого этажа тянуло запахами готовящейся вкуснятины, из комнат доносилась разнообразная музыка. У девчонок пела Анжелика Варум и Алёна Апина, а у парней играл русский рок и крутились модные зарубежные хиты:
— What is love?
Baby don't hurt me
Don't hurt me
No more…*
— Ребята! — на них медведем налетел Жорка, сгрёб в охапку, расцеловал Кетеван в щёчки, а Белецкого обнял так крепко, что у того, кажется, хрустнули все кости. — С наступающим! — похоже, он уже активно начал отмечать.
— Эй, мальчики! — с противоположного конца коридора им отчаянно замахала Анжела Климова. — Вы на кухне срочно нужны, туда надо ещё пару столов внести… Кети, а ты иди сюда, мне тоже требуется помощь!..
Белецкий с огромной неохотой разжал пальцы, выпуская ладонь Кетеван из своей. Та взглянула на него немного виновато и упорхнула к подруге, а они с Жоркой послушно отправились переносить столы.
___________________________
*”What Is Love” — всемирно известный танцевальный хит исполнителя Haddaway, вышедший в 1993 году. К марту 1994 года уровень продаж сингла составил 2,6 млн. копий.
К сожалению, когда рассаживались за столами, придвинутыми один к другому, на кухне возникла небольшая неразбериха, поэтому Белецкий в суматохе оказался далеко от Кетеван, на противоположном конце стола. Это немного расстроило его, но он успокаивал себя тем, что никто не собирается сидеть на своих местах всю ночь. Зато рядом с ним устроился ещё более пьяный, чем в начале вечера, Жорка, и принялся исповедоваться по поводу своих безответных чувств к Анжеле.
Ни для кого на курсе не было секретом, что этот здоровяк запал на Климову. Однако белокурая красотка не спешила отвечать ему взаимностью, даже поцеловать себя ни разу не дала, и это искренне удивляло, огорчало и злило Жорку.
— Нет, Сань, ну вот что ей ещё надо, да? — обиженно гудел он в ухо Белецкому, навалившись на приятеля всей тяжестью своего немаленького и нехуденького тела. — Я вроде не урод какой-то, да? Всё при мне… Ни одна баба ещё не жаловалась. А эта… крутит жопой и не даёт. Думаешь, мне легко каждый день её перед собой видеть? Эти юбки её короткие… колени… нарочно ведь провоцирует, да? Кокетничает, соблазняет… и не даёт!!!
Белецкий слушал его рассеянно, вполуха, постоянно косясь в сторону Кетеван. Та тоже стреляла глазами и неоднократно ловила его взгляд, после чего смущённо отворачивалась или принималась шептаться о чём-то с Анжелой.
“Наверное, тоже нам кости перемывают”, - подумал он со смешком, без злости или досады.
Из магнитофона звучал “Чайф”:
— Не дай мне повод встретить тебя,
Hе дай мне подойти к тебе слишком близко,
Поставь меня обратно со всеми в ряд,
Ведь в этом вопросе лучше без риска.
Hе дай мне повод!..
Hе дай мне сказать тебе пошлых слов:
Вполне приличных о худших из худших.
Hе дай мне сюжетов для сладких снов.
Я начну говорить — ты заткни свои ушки…
Hе дай мне протянуть к тебе руки.
Hе дай узнать твои губы на вкус.
И следующий мой шаг будет за дверь.
Я непременно уйду и никогда не вернусь…
Белецкий снова поймал взгляд Кетеван. На этот раз она не отвела глаза, а уставилась ему в лицо — дерзко, с вызовом. Ему почему-то казалось, что в эту новогоднюю ночь в их отношениях случится сдвиг. Что-то определённо изменится. Да, он долго держался — целых полгода. Но так больше не может продолжаться. Он не хочет больше оставаться на второстепенных ролях “лучшего друга” и “плакательной жилетки”. Он хочет, чтобы она наконец-то дала ему повод.
Перехватив направление его взгляда, Жорка понимающе пробасил:
— Что, у тебя та же история? Ты так её ни разу и не трахнул?
— Прекрати, — поморщился Белецкий. — При чём тут это…
— При чём, при чём… — передразнил Жорка. — При всём! Если между парнем и девушкой нет секса, то такие отношения — курам на смех. Тебе не кажется, что она тебя просто динамит? Держит около себя, как на поводке, но и слишком близко подойти не даёт, соблюдает дистанцию…
— У нас с Кети всё не так, — выговорил он с трудом. — Ты просто не понимаешь…
— Ну уж куда мне, — обиделся Жорка. — А вообще, какая-то она… себе на уме. Держи ухо востро, Саня. Что-то она не внушает мне доверия, — и, налив себе очередную стопочку, жахнул её в один миг.
Слышать подобные речи было неприятно.
— Ты просто не знаешь Кети, — сухо отозвался Белецкий. — И вообще, закусывать надо. А с ней и нашими отношениями я сам разберусь. Без посторонних.
— Променял друга на бабу, да? — попенял ему Жорка укоризненно. — Вот увидишь, ты ещё с ней наплачешься… помяни моё слово!