— Покуда я не умерла от горячки, покуда я еще помнила, я повторяла только, чтоб боги хранили тебя, — укоризненно сказала старуха, сегодня почему—то распрямившаяся. — Как ты можешь умереть?
— Знаешь же, что я птица? — вскричала я.
Эхо опять не подхватило моего голоса, но старуха отчего—то кивнула, смотря мне в глаза: в глаза невидимой мне, почему—то ставшей второй.
— Знаю, — ответила нищенка глухо. — Но я столько дней молилась за тебя. Ты не можешь умереть.
— Знаешь же, что для меня самое ценное — моя песня?! Но что делать соловью. у которого больше не осталось песен?
— Живи! — прошептала старуха с мольбой. — У меня тоже не было песни. У меня много лет ничего не было. А потом пришла девочка. которая хотела отдать мне что—то свое. Я хотела отдать ей мое сердце, если б от этого была какая—то ценность. Много дней, покуда ноги носили меня, а в подаянии или в разлохмаченной земле еще находилась какая—то еда, я молилась о тебе, Я Ню! Когда я умерла. я узнала, что тебя зовут Я Ню! Я узнала, что ты дух—соловей! Несколько лет я слонялась по миру людей, помня о тебе! Слишком грешная, чтоб вознестись к небесам. Слишком пламенною объята мечтой, чтобы провалиться под землю! Ии наконец душа моя потянулась повыше, застряла средь страшных темных скал… но я однажды нашла твое мертвое тело здесь. Живи. Я Ню! — она сложила сухие, костлявые руки и даже… опустилась предо мной на колени, с мольбой прошептала: — Живи!
— Как может жить соловей без песни? — устало я от нее отвернулась.
— Но если ты так отчаянно цепляешься за жизнь, значит, какая—то песня с тобою есть?
— Уснула, поганка! — заржали надо мной. — Вспотела, согрелась. Жаль, поджарить себя не додумалась! Люди сырое мясо не жрут, а поджаривают… ха—ха… такою девка даже лучше!
Мое тело пнули. Пнули так ощутимо.
— Эй! — погрустнел чей—то хриплый громкий голос надо мной. — С тобою так скучно, малявка! Ты обещала мне петь! Хотя бы пошевелись, чтоб я мог запихнуть в тебя кое—что! Тоскливо, когда ты трупом тут лежишь!
С трудом разлепила глаза. Надо мной склонилось чудовище.
С визгом я отшатнулась.
Демон заржал торжествующе.
Песня… старуха сказала, что у меня осталась какая—то песня, но это точно был не он!
Демон ржал, поддерживая поднос с какими—то поганками. Не поднос даже, просто отщепленный тонкий кусок скалы.
— Бледная, как они, — прибавил. — Даже поиметь тебя, кажется, грешно. Бледная такая, полудохлая. Глядишь, и переломишься пополам, как я в тебя войду!
Рука упала безвольно вниз, сползла по бедру окровавленному. Наткнулась на круглое лезвие.
— Эй! — демон возмутился, отодвинув руку со своими поганками.
Но страх мелькнул в его глазах на миг.
Страх… это так сладко, когда очередной мужчина, отзывающийся обо мне грубо и жаждущий меня поиметь, внезапно смотрит на меня с ужасом!
И я почему—то ступила вперед, а не от него.
— Эй! — возмутился мой учитель, сбросив поганки. — Нечего так на меня зыркать! Я учу тебя! Я принес тебе поесть! А ты на меня замахиваешься?
Страх в его глазах сменился гневом. Жаль, куда лучше было, когда он был напуган. Таким он нравился мне намного больше. Хотя он бы нравился мне больше, если б лежал кровавым мякишом как тот изгнанный бог в стороне!
— Я тебя этим подносом по заднице отлуплю! — демон взмахнул грозно.
И, кажется, собирался исполнить.
Глупые мужчины, мнящие себя императорами небес и земли! Думаете, даже полудохлый соловей не имеет права иметь свое мнение? Думаете, даже полудохлый воробей всегда будет трястись и позволять вам делать с ним все, что вздумается?
Вопль…
Вопль, долго рвущийся из худой груди и из шеи, покрытой толстым и длинным шрамом, совсем не был похожим на песню.
Но это жалкое, рванувшееся вперед тело заставило огромного мужчину впереди на миг замереть.
Страх… я снова видела страх в глазах этого уродливого демона!
Тело пошло туда, куда вела его ненависть. Рука ушла туда, куда ненависть ее рвала.
Гневно заревев, он отшатнулся, рукою накрыл пораненное плечо.
— Я раздеру тебя на клочки! — проревел. — Но сначала… — криво ухмыльнулся. — Сначала раздеру тебя пополам, начиная с ног.
Он сам озверел. Он сам потерял уже способность думать, когда рванулся на меня, выхватывая из—за спины огромную секиру. Это как—то поняло мое полудохлое ослабшее тело.
Оно все же сумело увернуться. Вместо обрубка запястья просто кровавое пятно из распоротой руки.
Нет… этот полудохлый соловей вашим не станет ни за что! Лучше просто сдохнуть, чем снова сжаться в слезах под новым извращенцем!
— Я—а—а—а—а—а!!!
Озверевший соловей — это уже не певец. Это больше не певец. Озверелый соловей — это просто чудовище.
Я не знаю, что вело меня. Я не помню, когда перехватила перекладину полумесяца в левую руку. Только несколько кровавых росчерков, его и моих…
Когда он падал — а он наконец—то падал с распоротой накрест грудью — я снова видела в его округлившихся глазах страх.
А потом он наконец—то упал.
И больше ничего.
Кровь журчит у моих ног.
Бьется в агонии огромное тело. Но даже его рога больше не выглядят грозными.
Но меня не радует ничего,
Крылья… птица рождается для неба… а соловей — рождается, чтобы петь.
Боги, что вы со мной сделали?..
Когда в этом мире соловей рождался для того, чтобы стать воином?
Когда не торжество жизни и искусства захватывало его всего, а кровавая месть?..
Но уже поздно.
Ты стала воином, хрупкое злопамятное существо.
Ты даже стала убийцей, уставшая девочка.
Помнишь, ты ужасалась разговорам об обитателях Бездонного ущелья, цепляющихся за жизнь?
Время… только время может рассказать, какими мы сами станем, если нам придется цепляться за жизнь.
Сладкое—сладкое небытие… почему ты оставило меня на растерзание этим уродам, чтобы снова жить?
Говорят, что выживают сильные. Говорят, что выжить всяко сложнее и достойнее, чем умереть. Почему иногда так сложно и так больно жить?..
От меня не осталось ничего.
Горькая—горькая теплая кровь.
Кровь с моих растрескавшихся губ.
Горячая—горячая кровь, растекающаяся у моих ног.
Ты стала воином, Я Ню. Ты внезапно стала воином.
Только он мог в такое время смеяться. Я бы не смогла.
— Поздравляю с первой победой! — сказал феникс, вырастая внезапно у меня за спиной.
Но сейчас меж нами было уже расстояние в несколько шагов.
Он меня боится?..
Нет, он не стал бы подходить со спины, если б боялся меня. Я отчего—то была уверена в этом.
Он и не выглядел напуганным. Спокойно обошел меня, с привычною своей усмешкою. Что—то катал в сжатой руке. Меж его пальцев стекало две тонких, тускло светящихся ниточки. Рукав был в крови.
Странно, для кого—то убийства становятся больше, чем торжество. И даже не пустотой.
Кому—то, кто так спокойно прошел, встал в паре шагов напротив, меж мною и трупом, убийства — это так же естественно, как соловью — петь.
— Что стоишь? — усмехнулся свергнутый бог. — Забери его душу, покуда не отошла. Души демонов такие хрупкие.
— Разве у демонов тоже есть души?
— Души есть у всех, — посерьезнев, он присел и внезапно вдруг удлинившимися когтями свободной правой руки вырвал чудовищу… сердце.
Пусть и черное, но трепещущее, как будто у всех. Кажется, еще теплое.
Мощные пальцы сделали только пару четких и твердых движений, распарывая внутренности. И вот от сердца, нащупав, вытащили нить, а за нею… дрожащую, крохотную, сверкающую искорку, бело—голубую.
— Люди говорят, что у демонов нет ни души, ни сердца, потому что они жрут что угодно, с кем угодно дерутся и… — кривая усмешка. — И что угодно поимеют. Но взгляни.
Он выпрямился, сжимая ту светящуюся нитку и крохотную душу, отчаянно пытавшуюся сорваться. Подбросил — душа отчаянно рванулась к небу, но тут же была будто пришиблена к земле. Играясь, он пальцами ее саму уже подхватил, большим и указательным.
— Взгляни, души богов и чудовищ похожи, — Эн Лэй поднял робко трепещущую душу на уровень моих глаз, насмешливо смотрел сверху вниз, рослый, широкоплечий, могучий мужчина на хрупкую почти девочку. — Отличается только цвет ауры и направление ци.
Сегодня я снова стала убийцей.
Я же убила уже одного свергнутого бога здесь. Зачем я это вспомнила?
И… Эн Лэй сам это видел?.. Раз утверждал, что я должна понять, что души богов и демонов похожи.
— Если люди ужасаются демонами, значит, за дело, — я с презрением отвернулась.
Эн Лэй снова рассмеялся. Дерзко. Резко. Нервно как—то.
— Глупая девочка! — выдохнул он глухо. — Что боги, что демоны — все они людей используют.
— Разве боги?.. — дернулась сердито, но замерла. сраженная твердым, уверенным взглядом темных глаз.
— Боги используют ци людей, которые в них верят. Демоны просто забирают чью—то ци. Мы все так или иначе используем людей.
— Но боги не жрут чьи—то души, как демоны! — сердито сжала кулаки.
С ужасом и тоскою ощутив сжатую окровавленную рукоять оружия в левой руке.
— Боги забирают души своих верующих, в вечное пользование. Если люди разрешат. Но… — странная улыбка—ухмылка исказила прекрасное лицо феникса. — Боги забирают чужие души.
— Что же, — ухмыльнулась, так как мне отчаянно хотелось хоть чем—то, хоть на миг задеть самоуверенного свергнутого бога, — раз демоны и боги так бегают за человеческими душами, выходит, что люди сильнее всех?
Эн Лэй расхохотался. Даже, смеясь. разжал пальцы — душа подохшего чудовища отчаянно юркнула в сторону, но была тотчас же зажата в мощный кулак мускулистой руки, выползшей из замызганного кровью алого рукава ханьфу.
— Люди… — мужчина ухмыльнулся. — Люди так хрупки! Их век недолог. А еще они так шумно мечутся между богами и демонами!
— Если бы боги были самыми сильными, то давно бы истребили всех демонов! — я не желала уступать.
— Боги и демоны равны, — Эн Лэй усмехнулся. — Мы — одно. Разные грани бессмертной силы.
— На Небе тебя бы снова сбросили в Бездонное ущелье за такие речи богохульные!
— Какая беда! — он, играясь, вытаращил глаза. — Я—то уже с Небес свергнут! Эдак им снова придется поймать мою мерзкую и грязную тушку, опять, пыхтя, утащить наверх, чтобы эдак вторично свергнуть! Или… — насмешливо прищурился. — Или ты думаешь им помочь. Я Ню? Ты?1 Твоими—то жалкими, тощими ручонками и сломанными крыльями дотащишь грозного феникса наверх, на светлые и блистательные земли Небес?
Он называл имена Небес без привычного богам трепета. Что уж поделать: совсем иначе видит мир свергнутый бог.
— Душа демона горькая… — он поднес к глазам трепещущий комок. — Но куда вкуснее тех поганок, что он притащил тебе поесть.
— Зачем ты вообще сюда пришел? — не выдержала я, поднимая свой полумесяц в дрожащей руке.
— Зачем… я… пришел? — он изобразил на своем лице пылкую растерянность. — А что, Владыка Бездонного ущелья должен получать разрешение полудохлого воробья, когда вздумает прогуляться здесь?
— Помнится, когда я пришла сюда за господином Минжем, кто—то тобою командовал. А так все передохли, поубивали друг друга — ты выжил каким— то неведомым образом — и внезапно возомнил себя сильным?
— Ты знаешь. откуда тут столько трупов. девочка? — мужчина нахмурился. — Ты. уверен, еще не всех даже увидела. Ты слишком трусливая, чтоб далеко зайти, и слишком брезгливая, чтобы внимательно смотреть. Но твой приятель не успел всех доесть. Может, тебе повезет увидеть еще одну грань бытия.
— Я помню, что кто—то отдавал приказы и шутил над Минжем, покуда ты покорно молчал.
— Приказы отдавал Ло Вэй, — он затряс душу чудовища, а та замерцала еще тускнее, напугано, сжалась в совсем крохотный комочек, но пальцы свергнутого бога сжались за нею, удерживая в плену. — Вообще—то, всю эту орду изгнанников и демонов убили мы с ним вдвоем.
— Ужели слуга оказался сильнее господина? — насмешливо прищурилась. — Или… слуга вовремя ударил господина в спину?
— Ты! — кулак левой руки сжал плотней, оттуда что—то отчаянно блеснуло.
— Я же не видела. Откуда мне знать, кто ты такой есть?
А взглядом стала выискивать второе улетевшее оружие. Ну, мало ли. Он или сожрет эти души, прежде чем напасть — и у меня будет несколько жизненно важных спасительных мгновений — или сразу бросится, посчитав бегство захваченных душ слишком малой каплею невезения по сравнению с убийством одной наглой девочки.
— Что ж… — он внезапно снова ухмыльнулся, меня поразив и заставив отшатнуться — глаза его насмешливо сощурились, когда он приметил мой ужас — и добавил уже глухо: — А маленькая девочка уже научилась взрослых дядей бить!
— Да разве можно сохранить манеры и вежливость, когда тут не с кем по— человечески поговорить?
— О, ты б еще в Преисподнюю сходила, чтобы с кем—то поговорить по— человечески! Там очень любят маленьких наивных девочек! — взгляд скользнул по моей ноге, выглядывающей в длинный вырез отобранного у мертвой ханьфу. — Или не совсем невинных.
— Ты зачем вообще сюда приперся, умудренный сединами дед? Ах да, ваше великолепное божественное величие, дух Феникса? Кстати, а почему императорами столько тысячелетий становятся боги с династии драконов?
Я вроде нахамила ему как могла. Припомнила давнее даже соперничество кланов фениксов и драконов, которым никак не хотелось признавать, что духами четырех направлений выбрали даже не их двоих, а вообще четыре вида богов!
Но Эн Лэй, голову откинув назад, внезапно расхохотался. Долго, громко, искренно. Мощный, здоровый мужчина. Вообще как будто не торопящийся никуда среди скал, забросанных протухающими трупами.
Но… боги, до чего же он был красив! А еще… а еще я же так хотела его разозлить! Совсем не хотела добавлять ему мгновения счастливого смеха!
— Ах да, душа этого демона скоро развеется, — отсмеявшись, он снова посмотрел на сжавшийся и еще даже больше померкнувший комок. — Ты, кажется, слишком малодушна, чтобы отобрать его у меня?
— Ну пусть! — повесив полумесяц единственный — пока единственный, если выживу — на пояс, я руки скрестила на груди. — Пока малодушна!
— Ты быстро учишься, — он внезапно посерьезнев, взглянул на меня дальше с интересом.
— Его величеству Владыке Бездонного ущелья больше заняться нечем, кроме как лаяться здесь с полудохлым воробьем? Или… — ухмыльнулась. — Или прекрасный феникс снизойдет до пары в виде полудохлого воробья общипанного?
— Я просто… — он внезапно очутился у меня за спиною, вплотную почти, заставив задрожать и замереть. — Я просто здесь скучаю, Я Ню. Просто хочу найти другого соперника, с которым смогу танцевать чарующий танец смертельной войны.
— Соперника… — мой голос дрогнул. — И только?..
— А полудохлый воробей общипанный смеет на что—то еще надеяться?
— Я — соловей!!! — сжав кулаки, резко развернулась к нему.
Уткнулась почти лицом в мускулистую грудь. А этот резкий запах пота от недавно подравшегося — не сильно — мужчины… божественный запах пота! Ну… тьфу!
Голову закинув, сердито заглянула в глаза. смотревшие сверху вниз насмешливо.
— Я — соловей!!!
— Ты так часто зовешь себя общипанным воробьем. что я сам забываю. кто ты на самом деле. — насмешливо сощурился мой мучитель.
— Ну… это… — смутилась. — Это чтобы много о себе не мнить. Духи и боги с Небес слишком гордые. До омерзения.
— A ты решила гордо величать себя общипанным воробьем, чтобы на них не походить?
— У вашего императорского величества как—то слишком много интереса к моей жалкой и почти дохлой соловьиной тушке! — сердито сощурилась. — Вы правда думаете, что с меня вам будет что—то поесть? Для такой огромной и хищной птицы?..
— Я просто… — сказал он и застыл, глядя сверху вниз.
Так близко…
Я даже ощущала его дыханье на моем лице и слышала, как бьется его сердце.
Даже у свергнутого бога есть сердце. И оно бьется. Взволнованно бьется. Неровно бьется. Он… что он хочет со мной сделать?..