— Ваше Величество, Вы предлагаете нам сотрудничать с ниспровергателями основ? — удивлённо воздел брови кверху Герарди?
— Ровно в той мере, в какой вы сотрудничаете с градусником, измеряя температуру, — мгновенно отреагировал император. — Вы охраняете здание государства, а ниспровергатели — ваши незаменимые бесплатные диагностические приборы для определения, в каком месте и что в этом здании пришло в негодность… Я бы сравнил вашу работу с работой часовщика. Конечно, существует несомненное отличие. Государственный механизм — это часы, которые нельзя остановить, починить и запустить снова. Все ремонтные работы приходится делать на ходу. Вы представляете себе уровень сложности этих работ, предстоящих любому, затеявшему реформы?
Жандармы достаточно живо себе представили результат исправления часового механизма без его остановки и теперь смотрели на монарха с грустью, замешанной на жадном любопытстве — ведь если государь говорит об это, значит, у него есть какой-то план…
— Революционерам проще, — император махнул рукой с зажатой в ней трубкой куда-то в сторону окна, — они предлагают всё снести до основания и потом строить заново, но никто из них пока не сказал, сколько будет длиться строительство, что будут кушать и где будут жить всё это время сами строители и те, кому «повезло» оказаться с ними в одной лодке.
Смешок, прошедший по аудитории государь погасил поднятием руки.
— Государство как лодка — это тоже полезная аллегория. Если её экипаж дружно сопротивляется — перевернуть лодку извне крайне сложно… А если не дружно? А если кто-то внутри исподтишка раскачивает её? А что, если он делает это, даже не понимая, чем это грозит? Вот эти люди и будут объектом неустанной заботы создаваемой лейб-жандармерии.
Работа эта крайне опасная, потому что внутренний враг или не считает себя таковым или неустанно рядится в тоги лояльности, являя собой образец преданности престолу. При этом он влиятелен и обладает серьёзными ресурсами для сопротивления, в том числе, вооруженного. Причём, внешне все его действия будут абсолютно легальны и, вроде бы, направлены на благое дело, только вот результат почему-то получается прямо противоположным… Борьбу с такими явлениями и таким противником нельзя вести теми же методами, которыми вы боретесь с вольнодумцами и бомбистами. Нужно учиться работать по-новому. И мы обязательно научимся…
— Ваше величество, вы сейчас говорите о внедрённых к нам идейных врагах империи? — осторожно уточнил аккуратист Ратко.
— Не только об идейных, поручик, и совсем не обязательно о внедрённых. У человека могут быть самые различные мотивы жаждать ослабления государства. Скажу больше, — император улыбнулся, — огромное количество людей, называющих себя патриотами, искренне считает, что самое устойчивое положение государственной лодки — вверх тормашками. О каждой группе мы поговорим отдельно, но первым, самым опасным и сильным зверем, с которым вам придётся работать, является имперская бюрократия… Если брать модный сегодня марксизм, я бы назвал её отдельным самодостаточным классом, потому что бюрократия имеет своё место в исторически определённой системе общественных отношений, отдельную, очень специфическую роль в организации труда и отличающиеся от других классов способы получения своей доли общественного богатства.
Жандармы — люди, привычные ко всему, но только не к лекции на тему классового строения общества на аудиенции у государя. Тем не менее, накатывающее удивление балансировалось жадным любопытством, ибо император приоткрывал корни тех проблем, которые они чувствовали, но не способны были осознать и сформулировать. Поэтому внимали жадно каждому слову, забыв про блокноты для пометок, заботливо положенные перед каждым.
— Ещё Николай I говорил, что «на самом деле, моей империей управляют двадцать пять тысяч столоначальников». Маркиз де Кюстин в своих знаменитых и одиозных записках о России был категоричнее, — император достал мелко исписанный лист бумаги и с выражением продекламировал:
Знаменитый вольтерианец той эпохи, политический эмигрант князь П. Долгоруков изъяснялся ещё резче:
Неспособность российской бюрократии к деятельному участию в общественном обновлении в силу её кастовой отчуждённости от общества отмечает один из самых глубоких наших аналитиков Борис Николаевич Чичерин:
Александр III учредил в начале своего царствования Особое совещание, которое признало необходимым отменить чины, поскольку они стали явной архаикой, утратившей всякое положительное значение, и лишь стимулируют уродливое чинопочитание и не стесняющийся в средствах карьеризм, приводит в госслужбу людей беспринципных, обладающих вместо необходимых деловых и моральных качеств только неукротимым желанием любым путём «выбиться наверх».
Главным выводом Совещания стало предложение о слиянии чинов с должностями. Но когда заключение Совещания было разослано на отзыв главам министерств и ведомств, всё повернулось иначе. Подавляющее большинство министров высказалось против отмены чинов. Чин-де возвышает его обладателя над прочими подданными, а поскольку он даётся за службу государеву, то, тем самым, он укрепляет власть и поднимает её престиж.
Кроме того, в отзывах министров говорилось об опасностях «потрясения в умах» чиновников при отмене традиционного порядка. Решение найдено не было. Император оказался бессилен изменить систему, и вопрос опять «заморозили» до следующего царствования. Сопротивление бюрократической корпорации оказалось сильнее царской воли. Но мы попробуем ещё раз, я обещаю, — император обвёл офицеров пылающим взглядом. — Мы заставим это привилегированное стадо сделать правильный выбор и вы, — каждому из присутствующих показалось что в этот миг он смотрит прямо в глаза именно ему, — вы мне в этом поможете… Ну, или не поможете, — цвет глаз императора превратился в цвет воронёной стали, — и тогда я буду крайне огорчён и разочарован…
Небольшая пауза, в течении которой император не торопясь раскуривал трубку, а жандармы набирали в лёгкие внезапно закончившийся воздух, была прервана совершенно неожиданным продолжением:
— Заходить на господ чиновников мы будем с совершенно неожиданной для них стороны, — глуховатый голос императора рокотал, как армейский барабан, отбивающий ритм идущего в атаку батальона. — В России существует не просто развитая, но изощрённая «культура взяточничества», как по способам вымогательства и дачи взяток, так и по кругу решаемых за взятку дел. При этом и масштабы дел, и размеры взяток растут прямо пропорционально чину взяточника вплоть до очень высоких степеней.
Император внимательно оглядел опять затаивших дыхание офицеров и коротко добавил:
— Учтите, что в вашей работе я вас не буду ограничивать какими-либо уровнями. В качестве примера высокой «культуры взяточничества» приведу косвенные взятки в форме подарков, пожертвований или приобретения по явно завышенной цене имущества лиц, каким-то образом связанных с «нужным» чиновником. При этом возникают устойчивые связи, система посредников и гарантий выполнения обещанного. Сложились определённые традиции и даже, своего рода, «этика» отношений в данной сфере. Именно существование таких неписаных правил поведения имел в виду Салтыков-Щедрин, когда говорил, что вкладывать капитал во взятки выгоднее, чем в банк, ибо это даёт гарантии от неизбежных притеснений со стороны властей. Вот вам, господа, и придётся выявлять традиции и вскрывать эти связи. И начать надо со специальной картотеки, где на каждого чиновника будет заведён формуляр, указывающий на его легальные доходы, а с другой стороны — описывающий его имущественное состояние и текущие расходы. Разница между ними — повод для особого производства… — император остановился напротив Зубатова. — Не страшно, Сергей Васильевич? Или, может, «ну его», и вернётесь к легальным организациям рабочих?
Зубатов опустил голову. Было не просто страшно. Было жутко. В животе бултыхалась огромная холодная жаба, задевая своими скользкими лапками то печень, то селезёнку…
— Знаю-знаю, страшно, — коротко кивнул император, — мне тоже страшно… Но кто-то же должен заниматься очисткой этих авгиевых конюшен?… И если мы это не сделаем, — он наклонился к Зубатову и прошептал так, что слышно было всем присутствующим, — то всё остальное зря, и лучше сразу начинать осваивать новую профессию… что-то вроде управляющего совковой лопатой или смотрителя за карасями в пруду…
Но если вы не передумали, — император вернулся к нормальной речи, — тогда Сергея Васильевича Зубатова я попрошу составить план оперативных мероприятий для установления полного, тотального контроля над неспокойным чиновничьим племенем, а вас, генерал, — император кивнул на Трепова, — попрошу подумать над необходимым для такой работы штатом и бюджетом…
В тот же день — Русское императорское техническое общество
— Мы отстали от других европейских держав и Североамериканских соединенных штатов, как минимум, на сто лет, — попыхивая трубкой, неторопливо произнёс император, глядя на инженеров-энергетиков, увлечённо разглядывающих карту с размашистой надписью «ГОЭЛРО» — мы должны пробежать это расстояние за пять, максимум за десять лет, иначе нас сомнут.
Классон с Красиным оторвались от магических цифр киловатт-часов, километров линии электропередач, тонн и посмотрели на императора с каким-то смешанным чувством восхищения и сожаления.
— Да вы знаете, с какими чудовищными трудностями мы сталкиваемся при строительстве совсем крошечной, по меркам этого плана, электростанции в Биби-Эйбате? — с болью и отчаянием в голосе буквально вскричал Классон, прижав карту всей пятернёй, будто желая взять и спрятать в карман рубиновую россыпь электростанций, условные обозначения которых были щедро отмечены по губерниям, — а вы предлагаете строить станцию на 360 МВт, — с этими словами палец Классона уперся в то место, где красовалась надпись «Рыбинская ГЭС». — Мы не смогли найти пятнадцать чертежников! А вы собираетесь за десять лет построить 30 электростанций и среди них — пять! — это сложнейшие гидротехнические сооружения. Чем строить? Кому? Как?
— Да, Ваше Величество! — согласно вздохнул Красин, не отрывая глаз от множества красных точек на карте. — Маниловщиной попахивает или, точнее, кампанелловщиной. Честно говоря, я пока не вижу, каким образом можно реализовать столь смелый план…
— Кампанелла, — усмехнулся император прохаживаясь вдоль стола, — считал абсолютно необходимым условием существования своей утопии отмену частной собственности. Вы с этим не согласны, Леонид Борисович?
Красин прикусил губу. Он мог поклясться, что этот насмешливый взгляд и этот голос он уже где-то видел и слышал, однако развёрзшиеся перед ним грандиозные перспективы электрификации России сбивали с привычного холодно-расчётливого течения мыслей, которые путались, наслаивались и поглощали без остатка весь аналитический ресурс, не давая сосредоточиться.
Вот эта ироничная фраза про частную собственность встряхнула инженера, заставила оторваться от карты и взглянуть на государя, после чего ему показалось, что прямо в зрачки вонзились два стальных кинжала, а мысли опять завертелись в беспорядочной бешеной карусели.
«Странно, — успел подумать Красин, — а на портретах его глаза выглядят совсем по-другому…»
— Да-а-а-а, — задумчиво протянул император, поворачиваясь спиной к инженеру и направляясь к письменному столу. — Если вас так смутил достаточно скромный план самой первичной промышленной модернизации, даже не знаю, стоит ли показывать что-то еще?
— Ваше Величество, — твёрдо произнёс Классон, наше поведение продиктовано исключительно растерянностью от масштаба преобразований, которое вы задумали. Воспринимайте наши слова не более, чем здоровый пессимизм практиков, которые прекрасно понимают, с какими трудностями столкнётся реализация столь смелых задумок.
— Да разве это масштаб? Разве это преобразования? — усмехнулся император, возвращаясь к рабочему столу, — это только минимальные условия для действительно серьёзных трансформаций всей нашей жизни, в результате чего будет полностью побежден голод, созданы более двадцати миллионов рабочих мест и внутренний продукт, достаточный для обеспечения товарной независимости…
И с этими словами император аккуратно положил поверх карты ГОЭЛРО внушительную папку с более чем вызывающим названием: «План преобразования природы» *
Несколько минут полной тишины, нарушаемой только сосредоточенным сопением и шелестом переворачиваемых страниц, были прерваны тихим голосом Красина:
— Ваше Величество, материал настолько внушителен по объёму и по содержанию, что я просил бы Вашего разрешения ознакомиться с ним более обстоятельно? Разрешите забрать это с собой?
— Да, конечно, — живо отозвался император, — в настоящее время он не представляет собой какого-либо секрета, как любые фантазии на свободную тему. Давайте я только подпишу ваш экземпляр, чтобы не возникло недоразумений с жандармами, которые помнят, что входили вы с пустыми руками, а выходите с документами…
Чиркнув несколько слов, император закрыл папку, вручил инженерам и церемонно откланялся, любезно разрешив являться без доклада, если возникнут вопросы или предложения.
Выйдя из приёмной и рассеянно пройдя несколько шагов, Красин автоматически открыл папку и вдруг остановился как вкопанный, из-за чего следующий за ним Классон чуть не налетел на товарища…
— Что случилось, голубчик, — всполошился Роберт Эдуардович, — вам нехорошо, вы так бледны!
— Нет-нет, ничего, всё в порядке… — вымученно улыбнулся Красин, — не обращайте внимания, просто немного устал… Да вот еще и перчатки забыл в кабинете у государя… Вы это, езжайте обратно без меня, а я вернусь — заберу их и потом пройдусь — подышу свежим воздухом…
Адъютант в приёмной, ни слова не говоря, молча встал и распахнул перед инженером двери. Император стоял у окна и задумчиво смотрел на причудливый бакинский ландшафт, стремительно тонущий в зимнем вечере.
— Удивляешься, как быстро проходит день, — глухим голосом произнес он, не оборачиваясь, — а потом понимаешь, что это был не день, а жизнь… Вы что-то забыли, Леонид Борисович?
— Нет, — покачал головой Красин и, раскрыв папку, положил её на подоконник рядом с императором, — скорее нашёл, — и осторожно, как будто боясь обжечься, коснулся кончиками пальцев небрежной надписи по диагонали первого листа: «Нине от Кобы».
--------
(*) Сталинский план преобразование природы — условное название целого комплекса работ, направленных на то, чтобы преградить дорогу суховеям и изменить климат на площади 120 миллионов гектаров, равной территориям Англии, Франции, Италии, Бельгии и Нидерландов вместе взятых. Центральное место в плане занимало полезащитное лесоразведение и орошение, строительство искусственных водоёмов, дорожной и социальной инфраструктуры.