— Отстань, дура! — я осознал, почему вызываю у всех отвращение — они воспринимали меня сугубо как выродка, человека самого низкого класса, отравленного токсинами человеческого мяса. — Не знаю ничего. Что за манеры?
Видать, такой ответ ей пришелся не по душе, так как она подхватила со стола штатив для пробирок и швырнула в меня. Не успев уклониться, я застонал, когда он врезался в грудь.
— Значит, сдохнешь! Я знаю, что ты был с Мчатряном, — она взмахнула перед моим лицом старой фотографией, забранной мной у майора, и спрятанной в тетради.
Черт! Естественно, она знает Мчатряна, знает его почерк, возможно, даже знает, как было сделано это фото… как получилось, что теперь у нее столько доказательств, что не отвертишься?
А Крылова уже тянулась за тяжелым микроскопом… я рванул к ней, и схватил за руки. Пока она вырывалась, я прижал ее к столу, зажав ее ноги своими — как танцор ламбады. Жасминные ароматы волос, шеи, тела обволокли мой неокрепший разум… мельком я снова увидел это фото на столе, и понял — я все понял.
Блондинкой на фото БЫЛА ОНА! И я пропустил удар в промежность. Мне было очень больно. Ниже пояса, Бро!
****
Пока я приходил в себя на холодном кафельном полу, сбежались почти все, кого я здесь знал: Горин, Сидоров и Свинкин, выглядевший, словно с него сняли лицо — в наказание за мою бесконтрольную прогулку. Как они так быстро добрались, даже не представляю — я предполагаю, что полковничья жена в самом начале нашего разговора нажала какую-то тревожную кнопку.
Меня препроводили в какое-то мрачное помещение, и Сидоров, сначала принятый мною за добродушного здоровяка, оказался совсем не таким — то подставляя мою голову под дверь, то толкая на выступы. В комнате с грубо оштукатуренными стенами стоял крепкий табурет, над которым висели петли, в углу — приоткрытый ржавый шкаф, из которого выглядывали щипцы.
Все это время полковник шел рядом и молчал, лишь когда я был брошен на табурет, он заговорил.
— Гриша, двигаясь по пути зла, добра не достичь. Если тебе есть, что сказать — пора это сделать.
Будут бить, будут пытать, будут делать больно, — осознал я с ужасом. Сразу признаюсь, чтоб не было недопонимания — я совсем не герой, и не персонаж какого-нибудь древнего шпионского боевика. Я очень плохо отношусь к боли, не люблю ее терпеть, и само предвосхищение пыток наполняет мои штаны мочой — уж не обессудьте. Партизан — это не про меня.
— Сказать правду не так страшно, как кажется, — сказал Горин, зачем-то кивая конопатому лейтенанту за моей спиной. — Правда очищает — это путь к катарсису.
Сидоров задрал мои руки за спиной, вдевая в петли, и я почувствовал, как натягиваются веревки. Мое не зажившее тело ответило адской болью…
И тут меня озарило. Ведь это, фактически, был единственный приемлемый выход из скверной ситуации. Раньше я боялся рассказать правду, так как не был уверен в своей безопасности. Но сейчас… я должен продать информацию подороже, стать ценным свидетелем, дать нужное им в обмен на жизнь. А возможно, и на благополучие — Новый Илион мог одарить многими благами. И даже если не так — больше не было другого выхода.
— Я готов. У меня есть, что сказать, — сообщил я. — Илья Андреевич, я приношу искренние извинения — но мне действительно нужно было разобраться в своей голове. Что было реально, а что — фантазия. Те дни в Межнике — они были насыщенными.
Я заглядывал ему в глаза, сделав преданное лицо, и, казалось, сыграл эту роль неплохо. Горин отечески улыбнулся и потрепал меня по щеке — ненавижу такое!
— Хорошо, сынок. Надеюсь, что у тебя будут для нас хорошие новости, — он повернулся к Сидорову. — Степа, звони Ашотовне, пусть приготовит обед, и передаст бутылочку коньяка, — и снова вернулся ко мне. — Отдохни, через полчасика встретимся.
Так и было — я отдыхал, и совершенно не нервничал, изводя желудок до язвы. Конечно, ведь ситуация была совершенно безобидной. Очень смешно, полковник…
****
Мы покушали в офицерской столовой, хотя у меня кусок в рот не лез. Я заставлял себя — запасы энергии никогда не помешают. И рассказал обо всем, что знал. Помимо, естественно, моей роли в смерти кавказца.
Иногда полковник с женой задавали уточняющие вопросы. Только Сидоров хомячил за обе щеки, как будто никак не реагируя.
В столовой пополнился список моих знакомств: нас обслуживала «войсковый кашевар» — главная повариха Крепости Наталья Ашотовна. Видать, Горин ей доверял. Она была неплоха — простенькое зеленое платьице подчеркивало, какие у нее широкие бедра, полномерные ягодицы и большая грудь, при этом, она не была толстой, скорее — слегка полненькой. Такой, ухоженный вариант жгучей брюнетки за тридцать. Она заинтересованно поглядывала, что было мной замечено, и приветствовалось моими улыбками.
Ах да, чуть не забыл — дополнительными участниками мероприятия стали командирский кот Оскар и мой Цербер — его привела Елена Ивановна. Мое чудище сидело более-менее смирно, заколдованно уставившись на стол, и иногда получая оттуда обглоданные ребра. Что меня возмутило — пес был с мордой, разукрашенной женской косметикой. Ну, ладно, чокер на шее — посмертный подарок Тани… честно, я и его бы снял — не подобает адскому животному такая няшность. А разукрашивать бедную собаку по типу проститутки — это вообще перебор!
И Горина, и Кареглазку заинтересовали монахи с Фонтанной площади — оказалось, так она и называлась. Но, главным откровением стал дипломат, за которым велась охота.
— Илья, это Ковчег! — возбужденно сказала Крылова.
Он скептически щурился и почесывал красноглазого белого кота.
— Он что — в дипломате? Ты так это представляла?
— В дипломате что-то есть, — настаивала она. — Подумай сам. Те люди сбили самолет, и охотились за Артуром. И они охотились за его красным кейсом. Но появился Менаев, и забрал кейс. Спрятал. Я думаю, он до сих пор в школе. И нам нужно срочно его забрать.
Горин отложил вилку с ножом и откинулся на широком, царском стуле, поглаживая Оскара.
— Мне уже надоело гоняться за неопределенностью. Это все чушь. Откуда мы знаем, что он, — и полковник бестактно тыкнул в меня грязным жирным пальцем. — Что он нам не врет?
Я сделал вид оскорбленного праведника, а Кареглазка надула чудесные губки.
— Он покажет, где кейс. Полетит с нами, и проведет тебя за руку. Верно, Гриша?
Мои брови взметнулись вверх.
— Да я ногами едва хожу. Зачем я вам — как балласт?
Полковник раздраженно ухмыльнулся, выпустив кота прогуляться.
— Меня не надо за руку вести. Пусть сам и принесет.
От этой наглости я замер вместе с ребрышком, которое было наполовину скрыто у меня во рту.
— Ребята, я вообще не с вами. Я покажу где — и это мой добрый поступок. Все, чао-какао.
Повариха поставила на стол мороженицы, и улыбнулась — я ответил взаимностью, хотя настроение испарилось. Горин достал сигарету без фильтра и смачно закурил, наполнив помещение чадом. Его квадратная рожа повернулась ко мне.
— Здесь, в Горноречье, моя зона ответственности. Я здесь — единственный представитель власти. И хотя вы, выродки и бомжи, каждодневно убиваете друг друга и поедаете, только я могу это делать законно, — он кивнул поварихе, и она налила ему узвар. — Ты полетишь, и сделаешь все, что будет нужно. А потом, даю слово офицера, ты будешь свободен. Останешься в Крепости или уйдешь — это будет твой выбор.
Он искоса глянул на жену.
— Лена, это в последний раз. Мы здесь выживаем, а не занимаемся ерундой. Мир изменился… природа самоочистилась. Хватит жить прошлым.
Кареглазка промолчала, хотя было видно, что ей есть, что сказать. Я, не пережевав, проглотил кусочек мяса и отдал кость Церберу — там еще осталось. Встретился с Леной глазами — в этот раз она не была злой. И тоже отдала собаке недоеденный кусок. Лишь Сидоров был прожорливым чревоугодником, не оставив после себя ничего. Откуда он берет аппетит, когда кусок в горло не лезет? Это дивное местечко с каждым разом радовало все меньше.
Кстати, на обеде стало явным, что Цербер не нашел общего языка с котом. Мое чудище погналось за альбиносом, а тот снова расцарапал ему морду. Пришлось вмешаться — пока кот был под столом, я со всей дури придавил его хвост, и он завопил сиреной на весь Илион. Я все спихнул на пса, и полковник выгнал его. Ничего, Цербер, главное, что я отомстил за тебя.
****
Пропасть была так близко к железнодорожному пути, что, казалось, паровоз легко может сорваться. Вернее, он должен был сорваться — но, благодаря дрону, парящему в вышине, машинист вовремя узнал об обвале. И остановился впритык к карьеру.
Зенон подхватил коляску с Гермесом, и ловко покатил к пандусу в вагон.
— Оставь меня, — сопротивлялся синдик. — Я хочу побыть здесь. Еще хотя бы минут десять.
Спертый запах вагона, пропитанный фенолом и мочой, вызывал у него отторжение на уровне анафилактического шока. А снаружи он мог отвлечься от мыслей. Природа чувствовала смену положения планеты, и отвечала на это возрождением — едва не впервые за последние годы. Выгоревшие горизонты уже не были пепельно-серыми, они покрывались низкой чахлой зеленью. Еще приятней было находиться на краю карьера — щебень сыпался из-под колес, низвергаясь прямо в жерло бездны. Еще чуть-чуть, и он может сделать рывок, погрузиться в грязь, и набрать ее полные легкие… и забыться навсегда.
Он сам? Или ОНА САМА? Теперь не понятно, как правильно. Разум мужчины, тело… уже почти полностью женское. В него влиты десятки литров веществ, призванных перестроить организм. Гормональная терапия скоро добьет те остатки мужественности, которые сохранились. Хочется кричать и плакать, и теперь он не знает, почему. То ли от бессилия, то ли это эстроген с прогестероном.
— Мой друг, не падай духом, — сочувствующе сказал Зенон. — Вся наша жизнь — лишь смена оболочек. Бог определил твою новую историю. Не противься его воле, смирись.
Богобрат грустно вздохнул, убирая ноги, которыми он упирался в вагонную дверь. В голову пришла мысль, что, возможно, медбрат снова даст героин. Это было бы чудесно…
Но внутри их ждал Дионис — он протянул длинную прямоугольную коробку.
— Начни с самого маленького, затем — по возрастающей, — сообщил священник, хладнокровно наблюдая, как Гермес открывает коробку, и оторопевает от резиновых стержней разных размеров. — Все чистое и новое, так что, можешь не кривиться. Ты должна этим прорабатывать вагину. Дважды в день по 20 минут. Иначе срастется, и тебе же будет хуже.
Синдик встретился глазами с Зеноном, и тот виновато пожал плечами. А блондин продолжил напутственную лекцию.
— Используй лубриканты, держи себя в чистоте. Делай гимнастику для груди, как тебе показывали — соски нужно поддерживать в форме. А когда все полностью заживет, можно будет прекратить пользоваться расширителями. Но тебе придется вести регулярную половую жизнь. Сама выберешь, что по вкусу. Смирись с новой судьбой — ты теперь невеста Сурового Бога. Это Провидение, детка, — он снизил голос, в котором, казалось, проскочили нотки сочувствия, а затем строго посмотрел на медбрата. — А Зенон будет все контролировать, подсказывать.
От его рассказа бывший оперативник ощутил зуд в промежности, который усилился и стал распространяться по телу. Еще немного, и кожа прорвется миллионом личинок мокрецов, которые вихрем взвеются над паровозом.
— Я мужчина, — заговорил Гермес, почесывая живот, и ему стало противно от своего нового голоса — тонкого и немного гнусавого. — Вы смогли сделать со мной… эти невообразимые вещи. Но я был и останусь мужчиной!
Дионис смерил его взглядом, от пастыря не скрылось покраснение лица и шеи у Божьей невесты.
— Это прошлое. Не живи им. Ты прошел через операции… скажу так, мы применили китайскую методику, разработанную за несколько лет перед Вспышкой. Удивительная технология, которая использовалась для шпионских целей. И теперь ты — полностью женщина. Только разумом ты цепляешься за прошлое, но это ошибка. Осознай новое «Я». Быть женщиной, да еще и красивой, умной, талантливой — вовсе не плохо. Поверь, многие мужчины раньше об этом только мечтали.
— Но не я.
Блондин словно не слышал Гермеса — он посмотрел на часы и, спохватившись, пошел на выход.
— Кстати, старейшина Стикс предложил тебе новое имя — Афродита. Коротко, Дита. Совсем не плохо, как думаешь? — и он исчез в дверном проеме.
Зенон отпер железный шкаф — оттуда глядело большое зеркало в полный рост. Затем громила включил дополнительное освещение, озарившее вагон, словно прожекторами.
— Попробуй поработать… с вагиной, — смущенно попросил он. — Пока что сам… сама, то есть. А если не получится, — он столкнулся взглядом с разъяренными глазами Гермеса. — Я недалеко, если что.
И он вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Синдик с усилием поднялся, и встал перед зеркалом, спустив с себя одежду. Он не видел себя — там стояла девушка. Невысокая, субтильная, довольно спортивная, что выдавали крепкие ноги и мускулистые руки. Уродина, покрытая шрамами, хотя их было не так уж и много. «Экспериментальная китайская методика», «заживет, как на собаке», «вернее, как на суке», — обрывчатым калейдоскопом вспомнились фразы, звучавшие последние сутки. Урод — вот кто он…
Слова закружились в бешеной пляске, перемешиваясь с видениями и кошмарами, он склонился и застонал, прикрыв рот рукой, чтоб не услышал медбрат. Казалось, что это тело не принадлежит ему, просто его голову обтесали и приделали к женской фигуре. Утонченные скулы, маленькая торчащая грудь с выпирающими сосками, выбритый лобок над ярко-красным влагалищем… «Будет побаливать поясница — тебе сделали кошачий изгиб позвоночника, — говорил Зенон. — Хорошо питайся, принимай лекарства… гормоны, время и жир сделают свою работу очень быстро — у тебя будет такая задница — мама, не горюй! Все бабы обзавидуются». Голова пошла кругом, глаза затуманились от слез. Гермес схватил коробку с расширителями и с силой бросил на пол, а затем достал ножницы, и стал отрезать грудь.
— Проклинаю тебя, Буревестник! — кричал он, отдирая кусок кожи. — УБЬЮ!
Дверь распахнулась, и вбежали Зенон с Эскулом. Они отобрали ножницы, и сделали укол, после которого конвульсии прекратились. Гермес-Афродита уснул, но лишь вернулся к своим кошмарам.
****
Вторник обещал быть пасмурным. Серые тучи бороздили небосвод, и явление светила было редким счастьем. Сегодня мы прилетели за дипломатом.
Мы приземлились у школы, и солдаты окружили вертолет, ощетинившись автоматами. Несмотря на недавно произошедшие здесь трагические события, я не испытал никакой ностальгии. Я просто не хотел участвовать в этой затее, и не хотел здесь быть.
Я с трудом соскочил с вертолета, стараясь меньше беспокоить ногу с больным коленом. Рядом оказались полковник с женой.
— Тебе оно нужно? — Горин окинул взглядом Кракобой, спрятанный в чехле на голени, а затем — мое ружье. — Тебе выдали дробовик, лучшего и желать нельзя.
— Жизнь научила не бросать старых друзей, — ответил я, рассматривая вход в школу.
Звучало пафосно, и тут я, конечно, лукавил — друзей у меня не было вообще, а всех остальных я легко менял на спирт либо антибиотик. А вот Кракобой был очень полезным — я не раз спасался с его помощью. И хотя огнестрел незаменим, но когда закончились патроны, осечка, отсырел порох и прочее — мой клыкастый молот всегда под рукой.
— Пора, — сообщил полковник, махнув группе военных, сосредоточенных в сторонке. — Отряд готов, время начинать. Не вижу смысла здесь задерживаться.
Сидоров и трое солдат — мое сопровождение на всякий случай.
Горин пошел к вертолету, а я напоследок взглянул на его жену, чтоб набраться воодушевления. Сейчас она была единственным, что сглаживало весь негатив. Обычно она ходила в платьях и юбках, даже невзирая на холод или сырость — я успел это подметить. Ансамбль традиционно дополнялся колготами разной плотности — вот это уже регулировалось в зависимости от погоды и температуры. Сегодня же она изменила своему правилу — она была в кожаных штанах типа леггинсов, в короткой бронзово-коричневой куртке, и в черных лакированных сапогах на низкой подошве.