— Ситуация сложилась таким образом, что… — примостив себя на краешке предложенного кресла, начал инспектор.
— Ты плохо слышишь? — перебил его Великий. — Так пойди, прочисть уши, подожду, мне спешить некуда. Я спросил, ради чего слил трёхмесячную разработку, которой занималась твоя же группа.
Нет, ясновидящим Нартан не был, даже и притворяться не пытался. Зато опыта и мозгов у него хватало. Конечно, Тейлор рассчитывал, что истинное положение дел вскроется чуть позже. Но и к такому обороту был вполне готов.
— Я считаю: при инквизиции необходимо создать группу, курирующую деятельность ведьм.
— С ума сошёл? — инвалидное кресло раздражённо скрипнуло колёсиками под начальственным задом. — Карьерные амбиции глаза застят? Или вдруг забыл, что весь Отдел только этим и занимается?
— Ну, положим, не только этим, — Тейлор уселся поудобнее, ногу на ногу положил. Раз Великий сразу вон не вышиб, то, по крайней мере, выслушать готов. А это уже полдела. — Вы знаете, что в последнее время я плотно занимался аналитикой. Так вот, по моим сведениям, влияние профсоюза ведьмаков укрепляется, причём очень быстро. Рискну предположить: вскоре они станут влиятельнее, чем колдуны и некроманты вместе взятые.
— Это я тебе и без всякой аналитики напророчить могу, — хмыкнул Великий. — Так сказать, на глазок.
— Не сомневаюсь. Поэтому объяснять, чем нам грозит такое укрепление их позиций не стану, — кивнул Тейлор, чувствуя, как по виску ползёт капля пота — медленно и мерзко, оставляя холодящий след, словно мокрица. — По моему мнению, настала пора задуматься о естественном противовесе для них.
— Почему именно ведьмы, а не те же колдуны?
— Колдуны чересчур зациклены на своей кастовости и избранности, их косность тяжело сломать. Точнее, сломать легко, согнуть сложно. Некроманты — это традиционно закрытые группы, к тому же больше всего заинтересованные в прибыли, а не в политическом влиянии. Ведьмы же прогрессивны — в этом их сила и основная слабость. Кроме того, в большинстве своём они эмоциональны, поэтому легко поддаются манипулированию.
— Короче, обычные бабы!
— Вот именно, — спокойно подтвердил инспектор. — И эта командировка как нельзя лучше подтверждает мои выводы.
— Почему сразу не сказал?
— Потому что не был уверен на сто процентов. Решил проверить свои домыслы на деле, — пожал плечами инспектор. — Заодно и вам смог наглядно продемонстрировать. Сами же говорили: пример куда красноречивее любых слов и цифр.
— Ну, допустим, создадим мы такую группу, — изрядно помолчав, каркнул Нартан. — Кто её возглавит? — Тейлор скромно потупился. — Ясно. Недаром же говорили: ты наглый молокосос, выскочка, щенок с завышенной самооценкой.
— Я над этим работаю, — признался инспектор.
— Над чем?
— Над занижением самооценки. А с молодостью успешно справляется время. Да не так уж я и молод, к сожалению.
— Щенок, — повторил Великий, но вроде даже с удовольствием. Здоровое нахальство, правда, без фанатизма, в инквизиции всегда ценили. — Только не думай, что выбил тёплое местечко для ляпанья своей дальнейшей карьеры. Если, я повторяю, если такая группа будет создана, и тебя действительно поставят начальником, спрашивать тоже с тебя стану, понял? Где какой прокол, где какой скандал — лично шкуру спущу. Считай, что за всех ведьм в этой долбаной стране теперь будешь отвечать собственной головой. Согласен?
Инспектор даже не удосужился сделать вид, будто раздумывает — просто кивнул.
— Ну-ну, — недовольно проворчал инквизитор. — Надеешься высоко взлететь? Смотри, как бы вниз не утянуло. Контингент-то такой, специфический. И насколько я знаю, с бабами ты не очень-то ладить умеешь! — Великий хрипло хохотнул. — Ладно, иди. И чтоб завтра наработки по новой группе лежали у меня на столе, понял?
— Понял, — снова кивнул инспектор, вставая.
Ну а чего тут не понять? Его личная Большая Игра, наконец, началась. И Тейлор намеревался собрать все доступные призы. Впрочем, недоступные тоже, иначе дело и затевать не стоило. Ведь кто не рискует, тот не пьёт шампанского, не так ли, госпожа Рейсон?
[1] Право конфиденциальности (здесь) — профессиональные тайны, обеспечивающие неприкосновенность частной жизни, т. е. доверенные представителям определённых профессий для защиты прав и законных интересов граждан.
[2] Статут — правовой акт.
Глава 6
Осень в столице выдалась на удивление мерзкой. Как только календарь подтвердил: да, лету конец пришёл, тут же зарядили дожди. Хотя эту туманную морось, водяную взвесь и приличным-то дождём назвать стыдно. Капли оседали на оконных стёклах пылью. Медленно, словно бы и нехотя, как ртуть, стекались в мокрые дорожки, ползли вниз, собираясь ручейками в щели у карниза.
Что там снаружи творится и не разглядеть: серо, ватно, пасмурно. Сквозь марево чернели размытые акварельные столбы зданий, внизу тянулась мутная лента фонарей вдоль дороги. За горбом моста в каменной щели набережной неподвижно лежала река.
Тоска.
Тейлор отпустил штору, отгораживаясь от уличной хмари. Хлебнул, обжигаясь, кофе из кружки. Кофейные чашки у инспектора были солидные, толстостенные, большие почти бульонные. И кофе ему Джинс варил не в аристократической изящной джезве, а в небольшой кастрюльке.
Госпожу Тейлор и эти кружки, и эта кастрюлька доводили до нервного срывы. Худо-бедно, но инквизитору, в конце концов, удалось приучить себя к фарфоровым сервизам и к порциям на один глоток. «Вам с сахаром или со сливками?» — «Чёрный, если позволите. Я считаю, что нужно чувствовать настоящий вкус напитка»…
Инспектор любил горячий — чтобы язык драл — кофе из огромных кружек с четырьмя ложками сахара и сливок побольше, до светло-коричневого цвета. От утренней серой хмари и тоски лишь такой напиток и спасал, с юности проверено.
Каждый день — снег не снег, дождь не дождь, жара не жара — Мамаша Бэнкс приносила кофе. Жидкость, сладкая до приторности, очень светлая, щедро сдобренная всё теми же сливками, плескалась в огромном бидоне с толстой, плотно притёртой пробковой крышкой. Связка медных кружек позвякивала у мамаши на поясе — на старой пеньковой верёвке, продетой в дужки погнутых ручек. За собой толстуха волочила низенькую тележку на кривоватых деревянных колёсиках. А в ней, горкой, бутерброды в промасленных бумажках: огромные куски пшеничного хлеба и жареная картошка с сочащейся жиром рыбой.
Бутерброды доставались Тейлору нечасто, всё-таки стоили целый фартинг. А вот на кружку мамашиного кофе он всегда старался наскрести, хоть иногда это и было трудновато. Но лучше уж обойтись без обеда, чем без горячей кружки.
В полдень появлялась Мамаша и жизнь на пристани останавливалась. И даже всесильный начальник порта с этим ничего поделать не мог, да и не пытался. Кофе в двенадцать часов дня — это святое. Без его сладости, от которой нещадно ломит зубы, до вечера не дожить. Спина треснет под неподъёмными мешками и ящиками, колени подломятся, нога соскользнёт-таки с мокрых, трясущихся, будто в припадке сходен.
По крайней мере, именно так и казалось: не выпьешь кофе — треснет, подломятся, соскользнёт. А тут: лежишь на мягких тюках с шерстью. В стороне, дымя дешёвыми самокрученными папиросами, негромко толкуют о чём-то своём мужики. Кружка ещё почти полная, а напоследок, на дне обязательно останутся не растворившиеся крупинки сахара, которые нужно вытряхнуть в сложенную ковшиком ладошку и слизнуть языком. А перетруженные мышцы уже не так мучительно ноют. И Мамаша, может, подойдёт напоследок, неловко неумело по волосам погладит, вздохнёт о чём-то своём…
Тейлор криво усмехнулся собственному отражению. Оказывается, он перед зеркалом стоял и, наверное, уже довольно давно — кофе успело порядком остыть. Задумался, понимаешь, в воспоминания ударился. Ну что ж, все мы человеки и ничто человеческое нам не чуждо.
Инквизитор одним глотком допил тепловатую, как парное молоко, жидкость. Было совсем невкусно, но не выливать же!
— Господин, — скорбно сообщил Джинс, появившийся на пороге бесшумно, словно призрак. — Вы велели подготовить вам рубашку с плоёной грудью. Но тут…
— Её погрызли мыши? — предположил инспектор. — Или моль?
— Господин Тейлор, — оскорбился в лучших чувствах старый слуга. — Вы вот шутить изволите, а у меня никогда!.. Я не позволю себе!..
— Да знаю, знаю, — оставив чашку под зеркалом, инквизитор подошёл, приобнял камердинера за плечи, подтолкнул в сторону гардеробной, — мимо тебя ни один таракан не проскочит. Так что там с рубашкой приключилось?
— Да вот, извольте взглянуть, служанка воротничок сожгла, пятно осталось! — со слезой в голосе и почему-то полушёпотом сообщил Джинс, сунув белый ком едва не под нос хозяину.
Тейлор ком послушно изучил и отодвинул его в сторону.
— Других рубашек у меня нет? — поинтересовался скептически.
— Да как же нет? — возмутился камердинер. — Все в полном порядке. Только вот с манишкой у прачки, да с отложным воротничком у неё же. А остальные, извольте убедиться…
— Сколько?
— Что… сколько? — осторожно переспросил Джинс.
— Остальных рубашек у меня сколько? Ну, если не считать тех, с отложной манишкой и воротничком?
— Так ведь… все тридцать… — старик нахмурился, — я хотел сказать, все тридцать две…
— Клянусь тебе, — торжественно заверил Тейлор, — гибель сожжённых служанкой манжет я переживу! Дай что-нибудь нацепить и поеду уже. Наверняка в управлении с фонарями ищут, — часы в столовой, как по заказу, деликатно, но настойчиво, пробили девять раз. — О! — поднял палец инквизитор. — Слышишь? Так что давай одеваться и вперёд — на службу отечеству и родной инквизиции!
— Мантию какую подать? — деловито осведомился слуга.
— О Господи! — инспектор с силой растёр переносицу, только б орать не начать. Стоит, стоит напомнить себе: кричать на слуг и подчинённых — дурной тон, верх невоспитанности. А потом ещё разок повторить. И выдохнуть. И вдохнуть. — Дорогой мой Джинс, они одинаковые. Честно, мне всё равно. Только побыстрее, хорошо? И вели запрягать карету, я выезжаю через двадцать минут.
— Почту просматривать станете?
— А там есть, на что смотреть?
— Секретарь госпожи Тейлор отобрал то, что вас может заинтересовать. Приглашение на фуршет к госпоже Райсер, на партию в преферанс к господину Керру, премьера в театре…
— Отнеси на кухню, — рассеянно велел инспектор, пальцем откинув тяжёлую крышку малахитовой шкатулки, — и скажи, наконец, какую ты рубашку выдашь! Я даже понятия не имею, которые запонки надеть. А мне выезжать через двадцать минут!
— Если позволите дать вам совет, то я порекомендовал бы или с гранатами или золотые, те, что без вензелей. А зачем почту на кухню относить?
— Без вензелей, так без вензелей, — согласился инспектор, выуживая из шкатулки бархатный мешочек. — А почту на растопку, кухарке пригодится.
— На вашем месте я не стал бы пренебрегать светскими…
— Как хорошо, что ты не на моём месте, правда? — отчеканил Тейлор, захлопывая крышку ларца.
Джинс молча поклонился и удалился, умудряясь спиной выразить всё, что он думает о хозяйском поведении. Ничего хорошего камердинер не думал. Но инспектор уже давно научился не обращать внимания на мнение слуг. Ну почти научился. По крайней мере, совершенно точно виду не подавал.
Да и, вообще, какое ему дело до того, что там у других в башке творится?!
***
На завтрак Кира, естественно, опоздала. А во всём, между прочим, виноват будильник, который ей отец ещё на двенадцатилетие подарил. Штучка была, безусловно, милой. И в отличие от других не голосила дурниной, не кукарекала петухом, а нежненько так нашёптывала: «Деточка, вставай! Солнышко проснулось и тебе пора!» Но в этом-то и крылся главный недостаток. Стоило будильник под матрас сунуть и не видно его, не слышно. Спи себе со спокойной совестью дальше.
А потом мечись по дому, пытаясь одновременно умыться, одеться, собраться и матери на глаза не показаться. Потому что строгой родительнице глубоко наплевать, что ты опаздываешь. У неё принципы такие: работа работой, а завтрак по расписанию.
И зачем нужно было опять у предков ночевать оставаться?
Смыться не удалось, мать уже на пороге поймала. И, подталкивая в спину недрогнувшей рукой, препроводила неразумное, а потому слабо сопротивляющееся дитя в столовую. Тут-то всё служебное рвение тихо скончалось, погребя под собой долг и ответственность. А кто перед таким соблазном устоит?
Окно по поводу тёплой погоды распахнуто настежь. Лёгкий ветерок теребит край кружевной занавески. Скатерть на круглом столе бела и накрахмалено-торжественна. Ещё яркое, но какое-то очень осеннее солнце кувыркается на выпуклом боку начищенного кофейника, подмигивает в ложечках.
Под столом, спрятав за краем скатерти хвост, а про внушительные окрестности забыв, прячется Шарик, усиленно делающий вид, что оладьи, румяной горкой лежащие на подносе, его нисколько не интересуют. В кресле-качалке спрятался за газетой отец, делающий вид, что это не он скармливает под стол оладьи. На стуле умывает лапку Маркиз, не обращающий ни малейшего внимания на розовые пластинки ветчины. Особенно до той, что к краю блюда поближе, уже погрызенной, коту не было никакого дела.
Идиллия, пахнущая холодными яблоками и немножко прелой листвой!
— Муж, перестань подкармливать пса! — грозно велела матушка, усадив нерадивое дитя и сунув ему чашку с булкой. — Он и так нас всех уже обожрал!
Вышеупомянутый пёс развернулся, отчего стол дрогнул, жалобно звякнув чашками, и высунул из-под угла скатерти будкообразную морду, выражающую глубокое изумление и даже обиду. Кира, остро реагирующая на несправедливость во всех её проявлениях, немедленно сунула в сторону будки оладью. Шарик — в девичестве Шарейлинбах Аран Дейсерр — пёс поистине герцогских кровей и аристократического воспитания, в сторону взятки даже ухом не повёл. Но оладья исчезла. Кажется, у колдунов такие чудеса назывались трансгрессией[1].
— Давай лучше перестанем подкармливать ребёнка, — жизнерадостно отозвался из-за газеты отец. — У неё есть собственный дом, работа и личная жизнь. А пёсик ещё молодой, ему расти надо.
Пёсик тяжко вздохнул, неловко двинул задом и едва не снёс стул вместе с «ребёнком».
— Я на тебя в суд подам, — пообещала нежная дочь заботливому папе. — За жестокое обращение с детьми.
Господин Рейсон чуть опустил газету, продемонстрировав большие очки в роговой оправе, съехавшие на самый кончик хрящеватого носа. Хмыкнул, глядя на сооружённое Кирой чудовище: булка, разрезанная пополам, намазанная маслом, накрытая сверху солидным ломтём ветчины и стыдливо замаскированная ломтиком сыра.
— А варенье? — скептически поинтересовался папенька. — Тут явно не хватает варенья.
Непочтительная дочь только фыркнула в ответ. Собственно, ответить связно она при всём своём желании не смогла бы — монстр требовал тщательного пережёвывания.
— Муж! — призвала к порядку супруга, вознамерившегося опять за газетой скрыться, госпожа Рейсон. — Ты хотел серьёзно поговорить с Киреллой.
Жила в матери Киры непоколебимая уверенность, будто поддерживать иллюзию главенства в семье мужчины просто необходимо. Естественно, видимость эта никого не обманывала, в том числе и потенциального главу. Но все Большие Разговоры доверялось вести исключительно отцу. По крайней мере, начинать их.
— Да, Кир, я хотел с тобой поговорить, — обречённо согласился господин Рейсон, аккуратно складывая газету и пристраивая сверху очки. Без них глаза почтенного отца семейства стали близоруко-беспомощными и по-детски наивными. — Твоя мама считает…
Матушка предупреждающе кашлянула.
— В смысле, мы считаем, — поспешно исправился оплошавший супруг, — что тебе необходимо сменить работу.
— И чем вас теперь моя работа не устраивает?
Кира длинно, как удав, сглотнула последний непрожёванный кусок и горло немедленно заболело.
— Понимаешь, дочка, нам кажется, что…