Крю был хорошим ребёнком (я предполагаю). К тому времени, я зарабатывала так много денег, что могла себе позволить нанять няню на полную ставку в нашем новом доме. Джереми проводил всё своё время с детьми после увольнения, и он считал, что няня совсем необязательна, поэтому я назвала её нашей домохозяйкой, хотя это была неправда.
Она позволяла работать Джереми на нашем участке каждый день. Мне поставили новые окна в моём офисе, поэтому я могла наблюдать за ним.
Какое-то время жизнь была замечательной. Я познала суть материнства, но Джереми и няня делали за меня всю самую сложную работу. Я много путешествовала. У меня был тур по городам, интервью, на которые мне не очень нравилось приходить без Джереми, но он предпочёл остаться дома с детьми. Я ценила эту свободу. Я заметила, когда я возвращалась домой после недели отсутствия, что всё внимание Джереми переходила на меня, сразу вспоминая совместную жизнь без детей.
Иногда я лгала, что мне нужно уехать в Нью-Йорк, но я отсиживалась в AIRBNB* в Челси и смотрела неделю телевизор. Затем, я снова возвращалась домой, и Джереми занимался сумасшедшим сексом со мной. Жизнь была отлична.
Пока это не случилось.
Это произошло в одно мгновение, как будто солнце замёрзло, и темнота сгустилась над нашими головами, и неважно, как мы усердно пытались, лучи солнца так и не дотянулись до нас.
Позвонил телефон. Я мыла цыплёнка.
Джереми ответил. Я всё ещё мыла цыплёнка.
Его голос зазвучал сильнее. Всё ещё мою этого чёртового цыплёнка.
А потом этот звук… гортанный, болезненный. Я услышала, что он сказал: «НЕТ, и, как и где она, и мы будем прямо там». Когда он закончил звонок, я могла заметить его реакцию в отображении в окне. Он был в коридоре, держась за дверной косяк, как будто собирался упасть на колени, но он этого не сделал. Я всёещё мыла цыплёнка. Слёзы бежали по моим щекам, колени подкашивались. Мой желудок начал переворачиваться.
Я вырвала на цыплёнка.
Вот так я всегда буду помнить самый ужасный момент в моей жизни.
Всю дорогу до больницы я гадала, как Харпер это сделала. Неужели она задушила её, как в моём сне? Или она придумала более хитрый способ убить свою сестру?
Они были на ночёвке в доме своей подруги Марии. Они уже бывали там несколько раз. А мать Марии, Китти, какое глупое имя, знала всё об аллергии Честин. Честин никогда не путешествовала без Эпипена, но в то утро Китти застала её без него. Она набрала 911, а затем позвонила Джереми, как только её забрала скорая.
Когда мы приехали в больницу, у Джереми всёещё была слабая надежда, что они ошиблись и, что с Честин всё в порядке. Китти встретила нас в коридоре и всё повторяла:
«Мне очень жаль. Она не проснётся».
Это всё, что она нам сказала. Она не проснётся. Она не сказала, что умерла. Просто она не просыпалась, как будто Честин была каким-то избалованным ребёнком, который хотел спать.
Джереми побежал по коридору в приёмный покой отделения скорой помощи, где его выпроводили и сказали, что нам нужно подождать в общей комнате. Все знают, что это комната, куда помещают выживших членов после того, как кто-то умер, и тогда Джереми понял, что она ушла.
Я никогда не слышала, чтобы он так кричал. Взрослый мужчина, стоящий на коленях и рыдающий, как ребёнок. Мне было бы стыдно за него, если бы я не была рядом с ним.
Когда мы наконец увидели её, она была мертва меньше суток, но от неё не пахло Честин. От неё уже пахло смертью.
Джереми задавал так много вопросов. Все эти вопросы. Как это случилось? Есть ли у них в доме арахис? В котором часу они легли спать? Её Эпипен вообще достали из сумки?
Все правильные вопросы, все убийственно правильные ответы. Прошло больше недели, прежде чем причина её смерти была подтверждена. Анафилаксия.
Мы были очень бдительны по поводу её аллергии на арахис. Куда бы они ни пошли и с кем бы ни остались, Джереми потратил полчаса, рассказывая матери об их распорядке дня и объясняя, как пользоваться Эпипеном. Я всегда думала, что это перебор, так как мы буквально использовали его только один раз за всю её жизнь.
Китти прекрасно знала об аллергии и держала орехи подальше от них, когда девочки были там. Чего она не знала, так это того, что девочки пробрались в кладовку и схватили пригоршню закусок, чтобы забрать их в свою комнату посреди ночи. Честин было всего восемь лет; когда девочки решили перекусить, было уже поздно и темно. Харпер сказал, что они не понимают, что всё, что они едят, содержит арахис, но, когда они проснулись на следующее утро, Честин не проснулась.
Джереми прошёл через период отрицания, но он никогда не сомневался, что Честин неосознанно съела орехи, но я это понимала. Я знала. Я знала.
Каждый раз, когда я смотрела на Харпер, я видела её вину. Я ждала, что это произойдёт в течение многих лет. Годы. Когда им было по шесть месяцев, я знала, что Харпер найдёт способ убить её, и какое совершенное убийство она совершила. Даже её собственный отец никогда бы не заподозрил её.
Впрочем, её мать. Меня было немного труднее убедить.
Очевидно, я скучала по Честин и была опечалена её смертью, но было что-то неприятное в том, как тяжело Джереми это воспринял. Он был опустошён. Онемевший. После того, как она умерла три месяца назад, я начала терять терпение. После её смерти мы занимались сексом всего два раза, а он даже не целовал меня, как будто он был отключён от меня, использовал меня, чтобы почувствовать себя лучше, чтобы получить быстрый прилив чего-то другого, кроме агонии. Я хотела большего. Я хотела вернуть прежнего Джереми.
Я попыталась однажды ночью. Я перевернулась и положила руку на его член, пока он спал. Я провела рукой вверх и вниз, ожидая, что он затвердеет. Вместо этого он оттолкнул мою руку и сказал: «Всё в порядке, Верити. Тебе это не нужно».
Он сказал это так, словно делал мне одолжение. Как будто он отказал мне в утешении.
Я не нуждалась в утешении.
Только не я.
У меня было больше восьми лет, чтобы принять это. Я знала, что это произойдёт — я мечтала об этом. Я отдавала Честин всю свою любовь каждую минуту, пока она была жива, потому что знала, что это случится. Я знала, что Харпер сделает с ней что-то подобное, но доказать, что Харпер замешана в этом деле, было невозможно. Даже, если бы я попыталась доказать ему это, Джереми никогда бы мне не поверил. Он слишком сильно её любит. Он никогда бы не поверил в такую ужасную вещь, что близнец может так поступить со своей собственной сестрой.
Часть меня чувствовала себя ответственной. Если бы я снова попыталась задушить её в младенчестве, или оставила открытую бутылку отбеливателя рядом с ней, или протаранила пассажирскую сторону моей машины в дерево, когда она была отстёгнута с
выключенной подушкой безопасности, всего этого можно было бы избежать. Так много потенциальных несчастных случаев я могла бы инсценировать. Надо было это сделать.
Если бы я остановила Харпер до того, как она начала действовать, у нас всёещё была бы Честин.
И тогда, возможно, Джереми не был бы таким чертовски грустным всё время.
XVIII
ГЛАВА
Верити в гостиной. Эйприл спустила её вниз с помощью лифта прямо перед тем, как уехать вечером.
Эйприл сказала: «Сегодня вечером она не спит. Я решила, что позволю Джереми уложить её в постель сегодня». — Она оставила её перед телевизором, а инвалидное кресло поставила рядом с диваном.
Верити смотрит «Колесо Фортуны».
Или… смотрела в ту сторону, во всяком случае.
Я стою в дверях гостиной и смотрю на неё. Джереми наверху с Крю. Снаружи темно, свет в гостиной не горит, но света от телевизора достаточно, чтобы разглядеть бесстрастное лицо Верити.
Я не могу себе представить, чтобы кто-то пошёл на такие большие жертвы, чтобы подделывать травму так долго. Я даже не уверена, что кто-то может это сделать. Вздрогнет ли она от громкого звука?
Рядом со мной, у входа в гостиную, стоит ваза, полная декоративных стеклянных шариков вперемешку с деревянными. Я оглядываюсь по сторонам, затем вытаскиваю один из деревянных шариков из вазы. Я бросаю его в её сторону. Когда он падает на пол перед ней, она не вздрагивает.
Я знаю, что она не парализована, так почему же она даже не вздрагивает? Даже, если её мозг повреждён слишком сильно, чтобы понимать английский язык, она всё равно будет встревожена шумом, верно? Есть какая-то реакция?
Если только она не приучила себя не реагировать.
Я наблюдаю за ней ещё немного, прежде чем снова начинаю путаться в своих мыслях.
Я возвращаюсь на кухню, оставляя её наедине с Пэт Сейджак и Ванной Уайт.
В рукописи Верити осталось всего две главы. Я молюсь, чтобы не найти вторую часть где-нибудь, прежде чем я уйду отсюда, потому что не могу принять взлёты и падения всего этого. Беспокойство, которое я получаю после каждой главы, хуже, чем то, что я получаю после того, как хожу во сне.
Я рада, что она не имеет никакого отношения к смерти Честин, но всё это время меня беспокоил её мыслительный процесс. Она казалась такой отрешённой. Она потеряла свою чёртову дочь, но думала только о том, как ей следовало убить Харпер, и ей надоело ждать, когда Джереми оправится от горя.
Тревожно, мягко говоря. К счастью, это скоро закончится. Большая часть рукописи подробно описывает события, произошедшие много лет назад, но эта последняя глава была более поздней. Меньше года назад. За несколько месяцев до смерти Харпер. Её смерть.
Это то, что я планирую сделать в следующий раз. Может быть, сегодня вечером. Я не знаю. Я плохо сплю в последнее время, и я беспокоюсь, что после того, как закончу читать рукопись, я вообще не смогу спать.
Сегодня я готовлю спагетти для Джереми и Крю. Я стараюсь сосредоточиться на ужине, а вовсе не на отсутствии души у Верити. Я специально рассчитала время приема пищи, чтобы Эйприл ушла до того, как ужин будет готов, и я надеюсь, что Джереми отведёт Верити в постель до того, как придёт время ужинать. Мой день рождения почти закончился, и будь я проклята, если съем свой праздничный ужин, сидя рядом с Верити Крауфорд.
Я помешиваю соус для пасты, когда понимаю, что уже несколько минут не слышу телевизор. Я осторожно ослабляю хватку на ложке, кладя её на плиту рядом с кастрюлей.
— Джереми? — Говорю я, надеясь, что он в гостиной. Надеясь, что именно из-за него из телевизора больше не доносится ни звука.
— Я спущусь через секунду! — он кричит мне со второго этажа.
Я закрываю глаза, уже чувствуя, как учащается мой пульс. Если эта сука выключила этот чёртов телевизор, я выйду через парадную дверь без обуви и никогда не вернусь.
Я сжимаю кулаки, чувствуя, как устаю от этого дерьма. Этот дом. И эта чёртова жуткая, психованная женщина.
Я не крадусь на цыпочках в гостиную. Я топаю.
Телевизор всё ещё включён, но он больше не издаёт шума. Верити всёещё в том же положении. Я подхожу к столику рядом с её инвалидным креслом и беру пульт. Телевизор теперь выключен, и я больше не могу говорить об этом. Я покончила с этим. Телевизор не отключает звук!
— Ты чёртова шлюха, — бормочу я.
Мои собственные слова шокируют меня, но не настолько, чтобы уйти, как будто каждое слово, которое я читаю в её рукописи, разжигает во мне огонь. Я включаю телевизор и бросаю пульт на диван, подальше от неё. Я опускаюсь перед ней на колени, располагаясь так, чтобы быть прямо в поле её зрения. Я дрожу, но на этот раз не от страха. Меня трясёт от злости на неё. Я злилась на то, какой женой она была для Джереми. Какой матерью она была для Харпер, и я злюсь, что всё это странное дерьмо продолжает происходить, и я единственная, кто это видит. Я устала чувствовать себя сумасшедшей!
— Ты даже не заслуживаешь того тела, в котором оказалась, — шепчу я, глядя ей прямо в глаза. — Надеюсь, ты умрёшь с горлом, полном блевотины, так же, как пыталась убить свою маленькую дочь.
Я жду. Если она там… если она услышала меня… если она притворяется… мои слова дойдут до неё. Они заставят её вздрогнуть, или наброситься, или ещё что-нибудь.
Она не двигается. Я пытаюсь придумать что-нибудь ещё, что заставило бы её отреагировать. Что-то, что она не сможет сохранить самообладание после того, как услышит. Я встаю и наклоняюсь к ней, прижимаясь губами к её уху.
— Джереми собирается трахнуть меня сегодня в твоей постели. Я снова жду… шума… движения.
Единственное, что я замечаю, это запах мочи. Он наполняет воздух. Мои ноздри. Я смотрю на её брюки, как раз, когда Джереми начинает спускаться по лестнице.
— Я тебе был нужен?
Я отступаю от неё, случайно пну в деревянный мяч, который я бросила ей ранее. Я двигаюсь к Верити, наклоняясь за мячом.
— Она просто… её нужно переодеть, я думаю.
Джереми хватает её за ручки инвалидного кресла и выталкивает из гостиной к лифту. Я подношу руку к лицу, прикрывая рот и нос, когда выдыхаю.
Не знаю, почему мне никогда не было интересно, кто её купает или переодевает. Я предположила, что медсестра позаботилась о большей части этого, но она, очевидно, не делает.
То, что Верити страдает недержанием мочи, что Джереми приходится носить подгузники и купать её, заставляет меня ещё больше жалеть его. Джереми сейчас везёт её наверх, чтобы сделать обе эти вещи, и это меня злит.
Злость на Верити.
Конечно, её нынешнее состояние — это результат ужасного обращения с детьми и Джереми. Теперь всю оставшуюся жизнь Джереми придётся страдать от последствий кармы Верити.
Это неправильно.
И хотя она вздрогнула от того, что я сказала, тот факт, что я, казалось, напугала её, убедило меня, что она там. Где-то. И теперь она знает, что я её не боюсь.
***
Я ужинала за столом с Крю, который всё это время играл на своём айпаде. Я хотела дождаться Джереми, но знала, что он не хочет, чтобы мы ели в одиночестве, а ему уже давно пора спать. Пока Джереми ухаживал за Верити, я уложила Крю спать. К тому времени, как Джереми принял душ, переоделся и уложил её в постель, спагетти уже остыли.
Джереми наконец спускается вниз, пока я мою посуду. После нашего поцелуя мы почти не разговаривали. Я не уверена, какая атмосфера будет между нами, или будем мы чувствовать неловкость и пойдём каждый своей дорогой после того, как он поужинает. Я слышу, как он жуёт чесночный хлеб, а я продолжаю мыть посуду.
— Извини, — говорит он.
— Что?
— Пропустил ужин.
Я пожимаю плечами.
— Ты его не пропустил. Ешь.
Он достаёт из шкафа тарелку и наполняет её спагетти. Он ставит её в микроволновку и наклоняется к стойке рядом со мной.
— Лоуэн.
Я смотрю на него.
— Что случилось?
Я отрицательно качаю головой.
— Ничего, Джереми. Мне здесь не место.
— Ты снова это говоришь.
Я не хочу вести с ним этот разговор. Это действительно не моё место. Это его жизнь. Его жена. Его дом, и я пробуду здесь самое большее два дня. Я вытираю руки полотенцем как раз в тот момент, когда пищит микроволновка. Он не двигается, чтобы открыть её, потому что слишком занят тем, что смотрит на меня, пытаясь вытянуть из меня больше этим взглядом.
Я прислоняюсь к столу и вздыхаю, откидывая голову назад.
— Я просто… мне жаль тебя.
— Не надо.
— Я ничего не могу поделать
— Можешь.
— Нет. Не могу
Он открывает микроволновку и достаёт свою тарелку. Он ставит её на стойку, чтобы она остыла, и снова поворачивается ко мне лицом.
— Это моя жизнь, Лоу, и я ничего не могу с этим поделать. То, что ты меня жалеешь, не помогает.
Я закатываю глаза.
— Но ты ошибаешься. Ты можешь что-то с этим сделать. Тебе не обязательно жить так изо дня в день. Есть учреждения, места, которые могут позаботиться о ней гораздо лучше. У неё будет больше возможностей. И вы с Крю не будете привязаны к этому дому каждый день … всю оставшуюся жизнь.