— Конечно, я его помню, — обрадовалась Олива, — Светленький такой. И эстонку помню: готичная девушка с шипами на запястьях. Как, кстати, они сейчас? Встречаются?
— Нет, они расстались. И Паха тоже расстался со своей Немезидой. Вообще, год какой-то, наверное, високосный: все только и делают, что расстаются…
— Вот это да… — озадаченно произнесла Олива, — Куда ни посмотришь: эти расстались, те расстались — нахрена тогда было начинать отношения? Этого я не в силах понять.
— Я тоже не понимаю, — сказал Кузька, — Однако, это не моё дело...
Никки молча шла впереди них в своей полосатой тельняшке и широких штанах, прихрамывая на одну ногу. Оливе стало немного неловко перед ней за то, что она одна общается с Кузькой, а Никки как бы не у дел. Но, похоже, у той не было никакого настроения поддерживать беседу о вещах, к которым она не имела отношения, и Олива не стала её вовлекать в разговор.
— Так где же этот твой Ярпен? — спросила Олива у Кузьки, — Пользуясь случаем, мне бы хотелось поближе познакомиться с поклонником моей книги…
— Ярпен, к сожалению, уехал в деревню.
— Ай, как обидно! А я так хотела позвать его на чашку чая…
— Если хочешь, я вызвоню его оттуда, — предложил Кузька, — Видишь ли, Ярпен — поэт, он пишет стихи. И ему порой необходимо абстрагироваться от городского шума в тихой и глухой деревне под Пинегой. Он обожает уединение; обожает читать, и перечитал все книги в городской библиотеке. У него в деревне, в горнице стоят огромные стеллажи, сверху донизу наполненные книгами.
Олива представила себе деревенскую бревенчатую избу и деревянные стеллажи с ветхими книгами, простой некрашеный стол и керосиновую лампу над ним, а за столом Ярпена, похожего чем-то на Кузьку, только более худого и более светловолосого. Представила она себе это так явственно, что Ярпен со своей несовременной внешностью поэта аж слился и с этими стеллажами и с ветхой книгой, раскрытой на столе, на котором рядом с нею лежали лист бумаги, чернильница и гусиное перо, а чуть поодаль стояла глиняная крынка молока и чугунок с картофелем, только что вынутый из русской печи.
— О чём задумалась? — окликнул её Кузька.
— Да о Ярпене… Значит, поэт, говоришь. Прямо как Пушкин — тот тоже любил уединение в селе Михайловском…
— Ой, ладно, мне пора, — спохватился Кузька, когда друзья уже пришли домой к Никки, — Надо ещё с одним челом встретиться — он дизайнер-разработчик.
— Как? Ты уже уходишь? — спросила Олива, — А как же чаю?
— Я бы с превеликим удовольствием остался, — тихо сказал Кузька, глядя из коридора на тёмный силуэт Оливы в дверях комнаты, — Но раньше я договорился с человеком, он меня ждёт. А завтра, — добавил он, скользя взглядом по её стройной, обтянутой тёмным трикотажным платьем фигуре, — Завтра я обязательно приду. Обязательно.
— Ну что ж, приходи, — улыбнулась Олива, поправляя заколкой волосы.
— Да. Да. Обязательно, — повторил Кузька, продолжая топтаться в коридоре.
Олива стояла, опершись рукой о дверной косяк и молча, улыбаясь, ждала.
— Ты коварная женщина? — тихо спросил Кузька, стоя на пороге.
Олива задумалась.
— Это как посмотреть…
«Ну вот, теперь, кажется, и Кузька вошёл в число моих поклонников… — думала Олива, ложась в постель, — Вчера был Хром Вайт, сегодня Кузька… Интересно, кто будет завтра...»
Олива вспомнила, как вчера Хром Вайт четыре часа подряд, не отрываясь, курил на кухне кальян, когда все уже перешли в спальню смотреть фильм. Она видела, что с Хромом что-то не то, и смутно догадывалась, что в этом есть доля её вины. Жалко ли Оливе стало Хром Вайта, или что-то другое, помимо жалости, шевельнулось в её душе к этому светловолосому как все северяне и большеглазому парнишке, но она, сама не зная зачем, вернулась к нему в кухню.
— Ты с ума сошёл, — тихо сказала она ему, — Зачем ты так долго куришь кальян? Тебе же плохо станет!
— А тебе не всё равно? — с горечью спросил Хром Вайт.
— Нет. Мне не всё равно.
А потом они вышли на балкон, и Хром целовал её, целовал ей шею, плечи, руки, каждый пальчик. Он целовал её почти как Салтыков год назад, когда тот был ещё страстно влюблён в Оливу. Но всё-таки, это был не Салтыков. И даже не Даниил, хотя Даниил уже ушёл в такое далёкое прошлое…
У Никки же после ухода Кузьки настроение было неоднозначное. Она, конечно, не имела ничего против Оливиных друзей (как любой молодой девушке, ей, напротив, нравились знакомства с новыми людьми, особенно противоположного пола). Но то, что все они, по большей части, обращали внимание не на неё, а на Оливу, немного задевало Никки. Тем не менее, как это часто бывает с девушками не очень красивыми, рассудительна она была не по годам, и самолюбие внушало ей, что у неё предназначение другое, более высокое и серьёзное, чем у её легкомысленной подруги, и ей не надо ни Оливиной судьбы, ни Оливиных поклонников. Потому и Кузька не произвёл на неё ни малейшего впечатления: да, внешне симпатичен, но — и только. По тому, как он весь вечер не отлипал от Оливы, а на Никки даже не смотрел, словно она — пыль, не стоящая внимания, Никки довольно быстро сделала вывод, что он для неё никто, ничто и звать никак. Проходной эпизод, впрочем как все эти Гладиаторы, Флудманы и Хромвайты.
И если бы Никки в ту минуту сказали, что этот самый «проходной эпизод», которого притащила к ней в дом Олива, впоследствии станет её мужем и отцом её троих детей — она бы ни в жизнь не поверила.
Глава 42
В десять часов утра в Никкиной квартире раздался звонок в дверь.
— Кого это несёт в такую рань… — сонно проворчала Олива в подушку.
— Это Гена, — Никки вскочила с постели и, как была босиком и в пижаме, ринулась открывать дверь.
— Какой ещё Гена?
— Гена, мой приятель, — откликнулась Никки из коридора, — У него днюха сегодня. Двадцать лет.
— А чего он так рано припёрся? — зевнула Олива.
— Так он днюху здесь будет отмечать. Тридцать человек народу придут. Он продуктами затарился, щас с утра будем хавчик готовить.
Олива, сонно хлопая глазами, села на постели. Между тем, Гена, плотный парень сангвинического типа, с хамоватым, но добродушным лицом, ворвался в квартиру, неся в руках ящики с пивом и мешки с продуктами.
— Долго спите, — заметил он, и, обращаясь к Оливе, представился: — Гена.
— А я Олива…
— Москвичка, что ли?
— Да, — удивлённо отвечала она, — А ты откуда знаешь?
— Тебя акцент выдаёт.
— Какой ещё акцент?
— Мааасковский! — Гена сунул ей в руки мешки с продуктами, — На-ка, отнеси это всё в холодильник.
Олива хмыкнула, однако понесла в кухню пакеты, в которых было десять килограммов картошки, морковь, огурцы с помидорами, колбаса, сыр, майонез, несколько кур и три десятка сваренных вкрутую яиц.
— Госспади! Накупил-то! — воскликнула она, разгружая на кухне сумки, — Гладиатор отдыхает! Кстати, Гена, тебя надо с Гладиатором познакомить. Вы очень с ним похожи.
— Э, — озадаченно произнёс Гена, — Для чего? Для совместного распития молока?
— А почему нет? Гладиатор тоже молоко любит, — фыркнула Олива, вспомнив, как он пил молоко прямо из пакета.
— Ставьте отваривать морковь, начесночьте кур и садитесь чистить картошку, — распорядился Гена, — Щас я вам в помощь подряжу ещё двух девчонок.
Никки и Олива захлопотали у плиты. Между тем, в дверь позвонили и пришли две девушки, Ира и Олеся, которых Гена подрядил в помощь Никки и Оливе, и в кухне началось такое грандиозное жарение гренок и картофеля, парение кур и яиц, резание овощей и мяса в салат, какого Олива никогда в жизни ещё не видела. Под чутким руководством Гены работа в кухне кипела не переставая: беспрестанно стучали ножи, шумели тёрки, шкворчили на плите, испуская угарный чад, четыре сковородки, до отказа набитые картофелем и гренками. В кухне стоял такой жар и пар, что все четыре поварихи, суетящиеся у плиты, сами готовы были воспламениться в любую минуту.
— Кто-нибудь солил картофан?
— Я солила…
— На какой сковородке?
— Э! Лашкова! — орал кому-то Гена по мобильному телефону, стараясь перекричать гомон поварих, стук ножей и шипение сковородок в кухне, — Лашкова! Ты охамела?..
— Дайте мне кто-нибудь тёрку! Зелени достаточно…
— Переворачивай, переворачивай!.. Да я не тебе! — разрывался Гена между кухней и телефоном, — Лашкова! Я говорю, ты охамела что ли?! Чего?..
— Ген, майонез где?
— Да подожди ты! Яиц для салата «оливье» — шесть, закуска под майонезом — десять… Креветки ещё…
— Ир, куру проверь — может, готова?
— Вилкой, вилкой ткни её!
— Дай мне нож… Да не этот! Этот тупой, тот давай, с чёрной ручкой!
— А где он? Я не знаю…
— Он у меня, я лук чищу!
— Дай на секундочку — тут картошка ещё не дочищена! Можно и после с луком…
— Ай, какой лук сердитый… — всхлипнула Олива, вытирая рукавом глаза и передавая нож.
Олеся, суетящаяся у плиты, неловко подхватила нож, и он упал, выскользнув из её рук, перепачканных подсолнечным маслом.
— О! Мужик придёт, — сказала Ира, нагибаясь за ножом.
Олива высыпала порезанный лук в кастрюлю с салатом и принялась чистить картофель, оставшийся в миске с водой. Она взяла со стола тупой нож, которым резали колбасу, и только надрезала на картофелине кожуру, как вдруг дверь кухни открылась, и вошёл…
— Привет, Даниил, — окликнул Гена, — Мой руки и присоединяйся к работе.
«Даниил!» — понеслось в голове у Оливы. Как он здесь очутился, ничего удивительного в этом не было: Архангельск вообще был сам по себе город чудес. Но удивила её не столько сама встреча с Даниилом на Никкиной кухне, сколько то, что эта встреча, которую Олива столько раз с трепетом представляла себе когда-то, теперь не возымела на неё ровно никакого действия. Ни один мускул не дрогнул на будничном, бесстрастном лице Оливы, несмотря на то, что пришёл тот самый Даниил, в которого она когда-то была страстно и безумно влюблена и которому посвящала стихи. Не оборачиваясь в его сторону, Олива продолжала невозмутимо срезать кожуру с картофелины.
— Здравствуй, — произнёс он за её спиной.
— Здравствуй, — спокойно сказала она и, не оборачиваясь, протянула руку за следующей картофелиной.
Даниил стоял позади Оливы в незнакомой ей красной футболке; густые русые волосы его волнистым чубом падали ему на глаза. Передавая нарезанный картофель в жарку, Олива мельком взглянула на него. Годы сильно изменили его: он резко повзрослел и возмужал, стал шире в плечах; сильная перемена чувствовалась и в его красивом, античном лице. Даниил был и тот, и уже не тот: на месте того странного восемнадцатилетнего мальчишки-шизофреника с полудетской улыбкой, которого Олива оставила прошлой зимой, теперь стоял взрослый красивый мужчина со спокойным и слегка грустным взглядом зелёных глаз.
— Тут не развернёшься, — заметил, наконец, Гена, — В большой комнате разобран стол, так что кто с салатами, перебирайтесь туда.
Олива рада была убраться из душной и тесной кухни на свежий воздух. Подхватив с собой миску с огурцами и разделочную доску, она вышла из кухни. Следом за ней, неся в руках стопку тарелок, помидоры и майонез, двинулся Даниил.
…Они сидели рядом и резали овощи, укладывая их колёсиками на тарелках и поливая майонезом. Бывшие возлюбленные, такие близкие и чужие друг другу одновременно, делали общее дело молча, не глядя друг на друга. Лишь однажды, когда Олива, ссыпав нарезанные колёсиками помидоры в тарелку, закашлялась сильнее обыкновенного, Даниил взглянул на её тощие лопатки, просвечивающие сквозь синтетический сарафан.
— Болеешь? — участливо спросил он.
— Да, — коротко отвечала она.
— Это плохо… — задумчиво произнёс он, внимательно глядя на неё своими большими грустными глазами.
Олива молча протянула Даниилу миску с очищенными огурцами и тот так же молча, кончив их шинковать, положил в рот Оливе попку от огурца.
Глава 43
— Ну, начнём! — объявил Гена, сидя во главе стола, когда все гости, шумя и толкаясь, заняли свои места за большим столом, — Киря, тост!
Кирилл, высокий русоволосый парень с развитой нижней челюстью, встал и поднял свой стакан.
— Ну, Геныч, — провозгласил он, — Чего бы тебе пожелать в твой день рождения… Пожелаю тебе оставаться всегда таким же клёвым и весёлым чуваком, и чтоб вокруг тебя всегда было полно друзей.
— Настоящих друзей, — уточнил другой, с тёмными волосами и в чёрной толстовке, — Их может быть совсем немного.
Кирилл поставил стакан на стол.
— Нельзя ли яснее? — процедил он сквозь зубы.
— Да уж куда яснее, — с внешним спокойствием отвечал тот.
Обстановка за столом накалялась. Никки нервно ёрзала на стуле. Все остальные оставили еду и вопросительно посмотрели в сторону конфликта.
— Нет, подожди, — Кирилл привстал со своего места, — Ты на что намекаешь?..
— О Господи! — вздохнула Олива, ожидая, что за столом вот-вот разразится скандал с последующим за ним мордобитием.
— Ничего, — подмигнул ей Гена, — Кстати, Серёга! — крикнул он через весь стол, — Э, Серый! Москвич! Глухой, что ли?
— Чё? — отозвался с другого конца стола парень в чёрном.
— Иди, с землячкой познакомлю! Олива тоже из Москвы...
Парень в чёрном резко развернулся в их сторону, как будто его толкнули. Он вперился Оливе в глаза с такой странной агрессией, что той стало не по себе.
— Олива из Москвы, говоришь? — усмехнулся он, и от этой усмешки у Оливы аж мороз по коже пошёл, — А мы уже знакомы!
Вот это поворот!..
Олива недоуменно смотрела на «москвича», пытаясь судорожно вспомнить, где они могли быть с ним знакомы. Его интонация, его в принципе симпатичное, но какое-то зловещее лицо ничего ей не напоминали; но в то же время что-то внутри подсказывало ей, что да, она знакома с этим человеком, и знакома давно.
Воспользовавшись суматохой за столом, Олива выскользнула на балкон. Страшная догадка опалила её: а вдруг этот парень с её района? С её школы? Сергеев в Москве много, в её школе тоже достаточно. Правда, она упорно не могла вспомнить его фамилии, но ведь он вполне мог оказаться из параллельного класса, знакомый того же Зайцева или Фёдорова, например. И, если это так, то ей, конечно, крантец, ведь он наверняка знает всю подноготную о её зачморённом прошлом, в том числе и то, что по-настоящему её зовут вовсе не Олива...
Только вот, как же он оказался здесь, в Архангельске? Впрочем, какая разница, земля-то круглая...
— Ну, здравствуй, Олива, — раздался голос за её спиной.
Она съёжилась, и, не оглядываясь, впилась ногтями в балконный парапет.
«Может, притвориться, что я — это не я? — плеснулась мысль в её голове, — Типа обознался; бывают же похожие люди...»
— Интересная у нас с тобой встреча в реале, — с издёвкой в голосе продолжал «москвич».
Олива резко развернулась, глядя на него исподлобья.
— В смысле — «в реале»?
— Чего меньжуешься? На форуме ты была многословнее...
На форуме!.. Догадка молнией просверкнула в её мозгу. Сдвинув брови и наклонив голову набок, она уставилась ему в глаза.
— Ккенг?..
Он не ответил, раскуривая сигарету и глядя на панораму города, открывающуюся с балкона.
Странное чувство охватило Оливу. Вспомнила она, как кипела внутри, мысленно поливала ядом этого Ккенга после того, как два с половиной года назад он «опустил» её на форуме. Какие гневные посты сочиняла она в своей голове, тщетно пытаясь собрать большой и трудный паззл. Ты сам неудачник, ты сам ничтожество... Только на просторах нета и выёживаешься, по жизни — никто... А отправить этот пост не могла, ведь Салтыков её тогда забанил. Так что только и оставалось ей тогда ковыряться в своём паззле да клокотать сама с собой. Не зная ни ухом, ни рылом, что через полтора года нагнёт она этого Салтыкова, что будет бегать за ней, как собачонка. Вот только сейчас уже спорный вопрос, кто кого нагнул...