Даниил вздохнул и, развернувшись всем корпусом назад, вперился взглядом в соседку Оливы.
— Ладно уж, так и быть, — смягчилась она, меняясь с Даниилом местами.
— Я ей четыре флюида послал, — весело сказал Даниил, садясь рядом с Оливой. Та усмехнулась:
— Ты в своём репертуаре…
Мимо пролетали деревни, поля и реки. Вечернее солнце садилось за лесом, освещая мягким оранжевым светом скошенное поле и скирды сена на нём. Во всей неяркой северной природе, пролегающей за окном автобуса, чувствовалось умиротворение вечернего часа, такое же сладостное и теперь, как когда-то давно.
— Я знаю, о чём ты думаешь, — нарушил молчание Даниил.
— О чём же? — спросила Олива, глядя в окно.
— О том, что уже не чаяла ещё раз побывать в наших краях… Я угадал?
— Угадал…
Автобус въехал на мост реки. На противоположном берегу под мостом было видно, как кто-то купается.
— Да, я уже и не надеялась вновь увидеть всё это, — задумчиво произнесла Олива.
— Но ты здесь, — сказал Даниил, — Главное, что ты здесь. А остальное неважно.
Глава 46
Яростный порыв ветра распахнул окно, и вместе с ворвавшимся в комнату дождём защёлкал по подоконнику крупный град. Никки высвободилась из объятий Кузьки и подошла к окну, чтобы задёрнуть шторы.
— Ты смотри, как хлещет, — заметила она, — Вот наши-то там небось попали… Поди-ка, все до нитки вымокли.
— Дурачьё, — презрительно отозвался Кузька, — Угораздило же их потащиться на Медозеро! Вечно эта Олива придумает что-нибудь…
Никки захлопнула окно и, задёрнув шторы, опять нырнула в постель и прижалась к тёплому боку Кузьки.
— Ничего, пусть помокнут, — сказал Кузька, — Главное, что нам с тобой тепло и хорошо.
— Да, — отвечала Никки, — Хорошо, что мы не пошли с ними. Откровенно говоря, я рада, что сбагрила их на целый день. Так хоть отдохну от них немного…
— Я тебя понимаю, — сказал Кузька, — Олива любит собирать вокруг себя балаган. Там, где она — уже не дом, а какой-то проходной двор. Представляю, как они тебя тут вымотали…
— Ладно, что о них говорить, — Никки сменила тему, — Давай лучше поговорим о чём-нибудь поинтересней.
— Давай, — Кузька устроился на кровати поудобнее и одной рукой обнял Никки, — Знаешь, я кое-что читал про тебя в Оливиной книге. Но представлял я тебя совсем другой...
— Да? И какой же ты меня представлял?
— Ну... — Кузька задумчиво поднял глаза к усыпанному звёздами потолку Никкиной спальни, — Такой, знаешь... Себе на уме. Сильной такой, с железной волей. Хитрой стервой, — усмехнулся он.
— А на самом деле я какая? Хуже?
— Не хуже; почему сразу хуже? Как раз наоборот — ты добрая и нежная, — он взял в руку её ладонь и осторожно погладил, — И очень симпатичная...
— Ну, судя по Олиной книге, я бы так не сказала, — усмехнулась Никки.
— Вы не поделили парня; знаю, читал, — сказал Кузька, — Олива не умеет проигрывать, в этом её недостаток. Я только одного не могу понять — почему она после всего этого живёт в твоём доме...
— Просто мне её жалко, захотелось ей помочь... Жизнь жестоко обошлась с ней.
— А может, она заслужила?
Никки помолчала.
— Не знаю, не думаю... Оля вообще-то не плохая, просто незрелая ещё...
— Она же старше тебя на год, — заметил Кузька, — Хотя ты, наверное, права. Несерьёзная; играет в людей как в куклы, забавляется... Такое ощущение, что она сама себе придумала роль для своей книги. А жизнь ведь не игра, чтоб в неё играть.
— А для кого-то это игра... — задумчиво произнесла Никки, невольно вспомнив Даниила с его «установками».
Кузька серьёзно посмотрел ей в глаза.
— Для меня — нет, — сказал он.
Никки отвела взор.
— Что-то не так? — осведомился наблюдательный Кузька.
— Нет... просто иногда не стоит сокращать дистанцию. Чтобы потом не было мучительно больно.
— Ясно. Плоды учения Даниила ака Сорокдвантеллера дают себя знать. No hidden touch, no strings attached, — добавил он по-английски, — Так, кажется, это называется?
— Наверное, — произнесла Никки неуверенно.
— Так вот, а я тебе заявляю, что это чушь собачья, — безапелляционно отрезал Кузька.
Никки слегка отодвинулась.
— Чушь не чушь, а очертя голову тоже бросаться, знаешь... Есть же вещи помимо любви. Люди могут не подходить друг для друга, наконец, кто-то один может потянуть другого вниз. Так что не лишено...
— Значит, это просто не твой человек, вот и всё, — последовал ответ.
— А как узнать, твой или не твой?
— По идее, ты должна это почувствовать, — Кузька поднёс хрупкую ладонь Никки к губам, — Ты дай себе немного времени. Увидишь...
— Мы, — поправила его Никки, — Мы увидим.
Глава 47
Весь день, пока Олива с ребятами были в походе, Кузька и Никки почти не вылезали из постели. Дневная гроза сменилась ясным и тёплым вечером, и Кузька с Никки, поужинав на кухне лазаньей, решили отправиться на вечернюю прогулку.
А тем временем, Олива с друзьями уже сошли с автобуса на МРВ и возвращались домой по сонным улочкам Архангельска. Олива и Даниил приотстали от остальных и шли, взявшись за руки, как когда-то два года тому назад. Казалось, ничего не изменилось за эти два года: Архангельск остался тот же, те же гулкие деревянные тротуары, те же цветущие пухом тополя, те же невысокие блочные дома, тот же воздух, те же чайки, парящие в небе… Только Олива и Даниил были уже не те.
— Помнишь, как ты два года тому назад споткнулась на этом тротуаре и повисла у меня на руке? — спросил Даниил, когда они свернули на улицу Выучейского, — Ты ещё тогда надела такие высоченные каблуки, а ходить в них не умела. А ещё на тебе была какая-то жуткая кофта кислотного цвета и серьги в пол-лица… Ужасно ты смешная была…
— Тебе хотела понравиться, — призналась Олива, — Боже, как давно это было…
— А я как сейчас помню твои мокрые ладошки, — продолжал Даниил, — И твой восторженный взгляд…
— Я в тебя тогда сразу влюбилась, — сказала Олива, — Но, кстати, я тебе, похоже, вначале совсем не понравилась…
— Ужасно не понравилась! Я тогда чуть не сбежал от тебя.
— Я так и поняла…
Ребята свернули в какой-то двор. Оливе он показался очень знакомым. Между тем, Хром Вайт, шедший впереди вместе с Ярпеном, вдруг остановился и обернулся назад.
— Помнишь, Олива, а ведь этот тот самый дом, где вы с Салтыковым жили зимой…
И правда, дом был тот же самый. Теперь вокруг него вместо снежных сугробов была зелень, но Олива узнала и этот дом, и этот двор.
— Помню... как не помнить... — отвечала она, — Вот и подъезд, откуда мы тащили чемоданы...
И прошлое, не то, которое они только что перебирали с Даниилом, а другое, недавнее, яркое и кровоточащее как свежая рана, острой болью полыхнуло в её сердце. Как сейчас вспомнился ей новый год, тридцать первое декабря и она сама, возвращающаяся домой из магазина с полными сумками продуктов. Она, почти замужняя женщина, идущая из магазина домой, где ждёт её муж, которого она сейчас будет кормить обедом. И так же, как полгода назад, представилось ей, что она сейчас войдёт в этот подъезд, поднимется на лифте на седьмой этаж, позвонит в обитую дерматином дверь, и Салтыков в своей розовой футболке, заспанный и лохматый, откроет ей и, приняв у неё из рук сумки, обнимет её и прижмёт к себе, а Олива, не снимая дублёнки, прямо на пороге повиснет на шее у него и, прижавшись губами к его тёплым губам, закроет глаза, с наслаждением вдыхая такой родной и любимый запах его кожи, отдающей сладким одеколоном и тонким ароматом сигарет.
«Вот оно — былое счастье… — горько подумала она, очнувшись от грёз, — То, что было до, и то, что после — всё не то… Даниил чужой мне человек, а того, кто был родным в моей жизни, наверное, уже не будет…»
Придя домой, Олива приняла ванну и молча заперлась на кухне. Не хотелось ничего.
Никки, проводив Кузьку, тоже была не в настроении. Во время прогулки Кузька рассказал ей про Мими, в которую он был безответно влюблён, и по ходу дела не забыл её до сих пор. Никки не могла понять, какую же она сама играет роль в жизни Кузьки. «Если он хочет быть со мной только для того, чтобы забыть Мими, как Даниил, когда перебежал ко мне, чтобы забыть Оливу, — размышляла она, сидя в своей комнате, — То он явно обратился не по адресу…»
В колонках играл Бумбокс — Та, что. Никки гоняла эту песню до одури, слушала и депрессовала. Ей вспомнился Даниил. И с ним была любовь, а теперь и Даниила нет в её жизни. Кузя, конечно, хороший парень, с ним тепло, но он — не Даниил. А она — не Олива.
«Всё-таки, никого никем нельзя заменить, — думала Никки, — Даже одного парня другим…»
То же самое, сидя на кухне с журналом Cosmopolitan, думала и Олива. Из комнаты ей была слышна песня, и песня эта как ничто другое подходило сейчас к её настроению.
— …В гости к тебе идти
По парапету,
И не верить бреду, что тебя нету…
Депрессовое настроение чувствовалось даже в воздухе самой квартиры, и Хром с Флудманом благоразумно решили уйти. Ярпен, уставший в походе, лёг спать в большой комнате, а Даниил, чувствуя себя как никто другой лишним в этом доме, всё же не уходил. Он стукнулся в спальню Никки — та лежала ничком на постели. Даниил прилёг рядом с ней.
— Иди, — сказала Никки, — Оля там, на кухне.
— Я там не нужен, — сказал он, — Там сейчас Салтыков.
— Поэтому ты пришёл ко мне?
— Нет…
— А почему?
— Потому что тебе плохо…
— Да, мне плохо. Но я не нуждаюсь в твоей помощи.
— Жаль, — горестно произнёс Даниил, — Я-то думал, что я тебе ещё нужен…
— Ты мне не нужен.
— Я никому не нужен, — печально заключил он, — Даже самому себе…
Даниил встал и вышел в коридор, прикрыв за собой дверь спальни. Он снял с крючка свою джинсовую куртку, и хотел было уйти, но полоска света из кухни остановила его. Даниил немного подумал и направился к кухне, где сидела за столом Олива, листая журнал.
— Пожарь мне пельмени. Пожалуйста, — сказал Даниил, заходя на кухню.
— Пожарить пельмени? — удивлённо переспросила Олива, — Вообще-то я всю жизнь имела дело только с варёными пельменями, а не с жареными.
— Ну свари. Пожалуйста.
Олива хмыкнула, однако поставила кастрюлю на плиту и снова села читать свой журнал. Даниил потоптался немного в кухне и, видя, что Олива не замечает его, пошёл в комнату Ярпена.
— Что это ты так рано улёгся? — заметил он, присаживаясь к Ярпену на кровать.
— Я устал с похода, — сказал Ярпен, открывая глаза, — Девчонки наши сегодня что-то не в духе…
— Видимо, пмс у обеих, — усмехнулся Даниил, — Ты ноги, что ли, натёр? — спросил он, кивнув головой на истёртую в мясо ступню Ярпена, высунувшуюся из-под одеяла.
— Ага…
— А я послезавтра на новую работу заступаю, — Даниил тяжело вздохнул.
— Кем устроился-то?
— Охранником, кем же ещё…
— Пельмени готовы, — сквозь зубы бросила Олива, заглянув в комнату.
Даниил оставил Ярпена и пошёл на кухню. Олива молча наложила ему пельменей в тарелку и так же молча достала вилку и положила перед ним.
— А сметана?
— Сметаны нет. Майонез в холодильнике, — сухо сказала она.
Даниил молча съел пельмени и положил голову Оливе на колени. Она не шелохнулась и молча продолжала сидеть, не сгоняя его со своих колен, но и не трогая руками его волосы, как любила делать это когда-то, будучи ещё влюблённою в него.
— Ты всё ещё в обиде на меня? — спросил её Даниил.
— Нет, — помолчав, сказала Олива, — Дело давнее... К тому же, ведь это ты спас меня тогда; правда, не знаю, зачем...
— Я спас тебя, а ты меня спасла сегодня на Медозере, — ответил он, — Так что мы квиты.
Несколько секунд прошло молча.
— О чём ты думаешь? — нарушил молчание Даниил.
— Сам знаешь...
— Так ты скажи.
— Я думала о нём, почему он поступил так со мною...
Свет был выключен. В кухне Никки сидела Олива, на коленях у неё лежала голова Даниила. И Олива изливала ему душу, она говорила о Салтыкове ему, тому, кого любила когда-то больше жизни и которого потом так же горячо ненавидела.
— Знаешь, может, он был послан мне, ведь я многое поняла на самом деле... И я уже давно не держу на тебя зла... То зло, которое причинил мне он, не сравнится ни с чем...
— А может, он и не виноват, — сказал Даниил.
— Как же не виноват...
— Может, он хотел сам себя убедить в том, что он способен любить по-настоящему. Но не смог...
— Может, и так...
А за окном безмолвно стояла белая ночь.
Глава 48
Белая ночь безмолвно стояла за окном. В квартире было тихо. Стрелки на часах, слабо чернеющиеся в отблеске светлых сумерек, показывали четверть второго.
— Век бы так пролежал у тебя на коленях, — сказал Даниил, — Но надо бы спать уже. Пойду, душ приму…
— Иди.
Он нехотя встал и отправился в ванную. Олива подумала и, вспомнив, что Ярпен сегодня вечером так и не поужинал, пошла к нему в спальню.
Ярпен лежал у себя в кровати, но не спал. Облокотившись на подушку, он писал что-то ручкой в своём блокноте и задумчиво смотрел перед собой, шевеля губами.
— Струна гитары лопнула натужно…
Сердясь, отброшу инструмент, такой ненужный…
И в сердце зазвучит по-новому струна…
Тебя я вижу... Выходи, моя весна…
— Не спишь? — спросила Олива, садясь к нему на постель, — Вирши сочиняешь?
— Пытаюсь, — застенчиво улыбнулся Ярпен.
— Покажи, — попросила она, заглядывая к нему в блокнот.
— Нравится? — осторожно спросил он.
— Очень…
— Тогда возьми их себе… на память…
— Ты даришь мне эти стихи? — Олива была растрогана.
— Если они тебе нравятся… — Ярпен опустил глаза.
— Спасибо, — она вырвала листок из блокнота и спрятала его за ворот ночнушки, — Пойдём на кухню, я тебе пельменей наложу. Чаю попьём…
Ярпен встал с постели и попытался пройти, как почувствовал, что у него адски болят мозоли на ногах.
— Ты чего хромаешь? Ноги натёр? — спросила Олива.
— Да…
— Погоди, я лейкопластырь поищу.
Олива порылась у себя в сумке и, вытащив оттуда несколько пластырей, протянула Ярпену.
— Спасибо, — поблагодарил он, — Ты очень хорошая…
— Да ладно тебе, — отшутилась она, ставя перед ним тарелку с пельменями, — Ешь быстрее, а то они и так уже почти остыли.
Ярпен положил на стол вилку и, не отрываясь, смотрел на Оливу.
— У тебя потрясающие волосы, — тихо произнёс он, — Ты как львица…
Почувствовав, что разговор пошёл не в том направлении, Олива сухо спросила Ярпена, почему он расстался с Региной.
— Видишь ли, — вздохнув, ответил он, — Я думал, что я в неё влюблён. Вернее, сам себе пытался это внушить. Но не смог…
— А зачем же надо было себе это внушать? — строго спросила Олива.
— С Региной мы познакомились на форуме, — сказал он, — У неё был очень тяжёлый период в жизни, умерли родители. Она несколько раз вскрывала себе вены. И я подумал, что смогу чем-то помочь ей. Так мы начали с ней встречаться…
— Но полюбить по-настоящему ты её не смог, — сказала Олива, — Выходит, ты был с ней только из жалости…
— Выходит, что так, — ответил Ярпен, — Но я пытался полюбить её. Не знаю, что это, может быть, леность души, но не было у меня этого чувства… Регина не виновата, она прекрасный человек, виноват только я один, что не смог полюбить её по-настоящему, и у меня не хватило мужества вовремя признать это.
— Значит, выходит, что ты ей оказал медвежью услугу, — сделала вывод Олива, — Встречаться с человеком из жалости, не из любви, но из желания только помочь — всё равно, что нищему подавать. Жалость унижает — я тебе это говорю, потому что знаю на собственном примере. Думаешь, человек тебе за это будет благодарен?