— Может быть, в чём-то ты и права… — помолчав, сказал Ярпен, — Но не мог я допустить того, чтобы человек сам себя ценить перестал.
— Знаешь, я считаю, что уж коли ты начал принимать участие в чужой судьбе, то участвуй в ней до конца, или же не участвуй вообще, — сказала Олива, — Зачем же надо было начинать с ней встречаться, чтобы потом бросить её?
— Я не бросал её, — ответил Ярпен, — Она ушла от меня сама.
— Не все женщины уходят для того, чтобы уйти. Многие уходят для того, чтобы их вернули…
— Может быть. Но я не стал её удерживать, — сказал он, — Главное, что это было её решение. Слава Богу, теперь у Регины всё хорошо, она нашла себе молодого человека, и я искренне рад за неё…
— Всё равно я этого не в силах понять, — Олива пожала плечами, — Завязывать кратковременные отношения с человеком, а потом просто взять и сплавить его, как бревно по волнам. Я считаю, если не умеешь любить — незачем и встречаться.
— Никто не может сказать, умеет он любить или нет, — возразил Ярпен, — Любовь вообще вещь очень хрупкая. Знаешь, Олив, ведь бывает и так: любишь ты, допустим, человека... Ну, вернее, тебе кажется, что ты его, то есть её, любишь и жить без неё не можешь... А потом какая-то мелочь, которую можно было и не заметить, вдруг выплывает — и всё, к тебе приходит осознание того, что ты этого человека больше не любишь. Да и не любил никогда, наверное...
— Ну да, понимаю... Не вынесла душа поэта, — хмыкнула Олива, — Нет, я тоже, конечно, эстет, и мне вовсе не нравится такая грубая проза жизни как скверный запах изо рта и тому подобное. Но, тем не менее, взять хоть Салтыкова — он был явно не красавец, и пахло от него далеко не яблоками и молоком — а, видишь...
Ярпен взял её руку в свою.
— Олив, забудь про Салтыкова. Ты сама только что сказала: он был. Теперь его нет; это прошлое...
— Да... — она безнадёжно махнула рукой, — А в настоящем что?
Ярпен подавил вздох и уставился ей в глаза долгим, немигающим взглядом.
— Что? — смутилась Олива.
— Ничего. Просто...
Олива почувствовала, что устала от этого пресного и аморфного Ярпена. Хоть он и был «огонь, мерцающий в сосуде», хоть и писал он потрясающие, красивые стихи, и сам он на первый взгляд был очень чуток, нежен, внимателен и добр — после откровенного разговора с ним Олива поняла, что за этой белой и нежной оболочкой тоже нет того, что она так тщетно искала и не находила в других. Точнее, ей казалось, что нашла в Салтыкове, но ошиблась, и это было самое жестокое разочарование в её жизни.
— Ладно, пойдём спать, — Олива встала из-за стола, — А то уже третий час…
Она быстро прошла по коридору, остановилась у дверей Никкиной спальни и, пожелав Ярпену спокойной ночи, хотела было скрыться за дверью, но дверь почему-то не закрывалась. Олива, сразу не сообразив, в чём дело, ещё раз налегла на дверь, и тут только увидела, что в проёме зажат Ярпен — он-то и препятствовал полному закрытию двери.
— Ну чего ты? — спросила она, отпуская дверь.
— Олив, я… я наверно веду себя как полный идиот…
— Почему? — усмехнулась Олива, глядя на растерянного светловолосого парнишку в дверях.
— Ну вот… я как болван тут топчусь… Даже не обнял тебя ни разу…
— Ну, полно, глупости!
— Можно, я теперь обниму тебя? — и Ярпен, не дожидаясь ответа, заключил девушку в свои объятия.
— Тихо! Никки побудишь… — Олива высвободилась из его рук, – Всё, всё. Спокойной ночи.
— Ты не обижаешься на меня?..
— За что?
— Ну, за то, что я… такой болван…
— Да ну, брось давай! Почему болван-то? Выдумал тоже…
— Ну, тогда я это… пойду…
— Спокойной ночи.
— И тебе тоже… спокойной ночи… — пробормотал Ярпен, всё ещё топчась на пороге, – Приятных тебе снов…
— Да. Да. Тебе того же.
Олива, кое-как выпихнув Ярпена за дверь, нырнула в постель.
— Ой… разбудили, что ли, тебя? — спросила она, видя, что Никки не спит.
— Я не спала.
— Ну, как у вас с Кузькой-то?
— Написал мне только что, — сказала Никки, — А вот Влад, похоже, в тебя влюбился…
— Да, мне тоже так кажется…
— Ладно, давай спать. Завтра с утра в Северодвинск поедем.
«Как они меня все любят! Да и можно ли не любить меня?.. — думала Олива, уже засыпая, — Только Салтыков один… ну, да и хер с ним. Нет его — и пусть не возвращается…»
Глава 49
Рейсовый автобус по маршруту Архангельск-Северодвинск, отправляющийся от автовокзала в полдень, ехал почти порожняком. Основная масса пассажиров, состоящая из трёх парней и двух девушек, сосредоточилась на задних сиденьях. Кондукторша, пожилая бесформенная тётка, оторвавшая им всем только что по билетику, сидела на свободном сиденье к ним лицом и, с оттенком грусти к своей безвозвратно ушедшей молодости и зависти к их молодым годам, наблюдала, как ребята, вооружившись ручками и листиками бумаги, вырванными из блокнота, играли в «морской бой».
— Итак, Влад… — задумчиво произнёс один из парней, водя шариковой ручкой по своему листку бумаги, — Влад, Влад… Б-10!
— Мимо!
— Мимо, — повторил Даниил, отмечая точкой заданный квадрат, — Теперь Оля… Так… К-7!
— Ранил, — Олива зачеркнула крестиком часть своего трёхпалубного корабля.
— К-6!
— Ранил!
— К-5!
— Мимо…
Никки и Кузька не принимали участия в общей игре. Они оба слушали Никкин плеер, воткнув себе в уши по одному наушнику; Никки сидела у Кузьки на коленях. Олива, покорно позволив Даниилу и Ярпену первыми убить все свои корабли, убрала листок и ручку в сумку и, закрыв глаза, откинулась головой на сиденье. Ей нездоровилось.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Ярпен.
— Меня тошнит, — сквозь зубы простонала она, — Укачало, наверное.
— Морская болезнь, — изрёк Даниил, — Хорошо, что у меня есть с собой целлофановый пакет…
Олива, позеленевшая от сильной тошноты, легла, положив ноги на колени Ярпену, а голову — на колени Даниилу. Езда в самом заду автобуса вытрясла ей все печёнки, поэтому, когда ребята приехали, наконец, в Северодвинск, им пришлось выводить её из автобуса под руки и, посадив на скамейку, ждать, пока она оклемается.
Дуновение прохладного ветра с залива мало-помалу привело Оливу в чувство. Она открыла глаза, сделала несколько глубоких вдохов, и вдруг увидела приближающегося к ней незнакомого длинноволосого парня в брезентовом плаще. Солнечное гало обрамляло его густые тёмно-каштановые волосы, развевающиеся на ветру; большие, синие, как лесные озёра глаза, были устремлены прямо на неё. В руках у незнакомца был гранёный стакан воды, с которого стекали искрящиеся на солнце капли.
— А вот и Тассадар! — сказал кто-то из ребят.
Тассадар приблизился к Оливе и сел перед ней на корточки.
— Выпей воды, — попросил он, глядя на неё своими бездонными синими глазами.
Олива, не отрывая от него глаз, молча приняла из его рук стакан. Тассадар ободряюще улыбнулся ей.
— Тебе уже лучше? — спросил он.
— Да, — отвечала, улыбаясь, Олива, — Спасибо тебе.
Как только она оправилась, все встали и пошли бродить по Северодвинску. Олива шла рядом с Тассадаром, который, в качестве экскурсовода, рассказывал ребятам про памятник корабелам, что открывался их взорам. Олива заворожённо слушала его рассказ, но мало что понимала, словно говорил он на марсианском языке.
— Тебе не холодно? — спросил он Оливу, когда они, минуя площадь корабелов, вышли, наконец, к заливу.
— Есть немного, — поёживаясь, отвечала она.
Тассадар снял с себя плащ и накрыл им плечи девушки. Олива поймала себя на том, что ей с ним так хорошо, что хочется как можно дольше оставаться в его руках.
— Знаешь, — призналась она ему, — Здесь всё так интересно и необычно, здесь, с нами со всеми… Что я написала про всех нас книгу, ты знаешь, какую… И вообще, у меня мечта однажды снять про нас кино…
— Я буду рад, если у тебя всё получится, — ответил Тассадар, — Только сложно будет найти актёров, полностью вжившихся в наши образы и полностью отождествляющих нас. Мы всё-таки очень специфичны…
— Этим-то мы и привлекательны! Мы, вы, все… Архангельск… Я люблю Архангельск, люблю вас, моих друзей, что живут здесь… — восторженно говорила Олива, — Я хочу, чтобы этот забытый Богом город, который все знают лишь как какую-то безымянную провинцию, стал известен всем с другой стороны, как одно из самых прекрасных мест, где живут яркие, неординарные, замечательные люди, редкие по своей доброте и дружелюбию, которых сейчас днём с огнём не найдёшь нигде…
— Тогда просьба у меня к тебе будет, — улыбнулся ей Тассадар, — Выполнишь? Обещаешь?
Олива тоже заулыбалась.
— Смотря какая просьба...
— Напиши продолжение «Жары». Только обязательно с хэппи-эндом!
— Продолжение напишу, но насчёт хэппи-энда не гарантирую, — сказала Олива, — Это зависит не от меня.
— Почему не от тебя? Книга твоя, жизнь тоже.
— Книга не только моя, вы все пишете её...
— Но идея твоя. И ты вольна рулить ею как захочешь, — отвечал Тассадар, — Ты любой хэппи-энд себе можешь сделать, при желании.
— Не любой. Для танго нужны двое, — вздохнула Олива.
— Значит, надо открыть своё сердце для любви и посмотреть вокруг, — последовал ответ, — Ведь иногда, чтобы полюбить, надо увидеть любовь...
Он подпрыгнул и сорвал с кедрового дерева веточку. Протянул Оливе.
— Ах, я желала бы... — мечтательно произнесла она, принимая веточку.
— Что? — улыбнулся Тассадар.
Олива засмущалась.
— Так, глупости. Всё равно не сбудется...
— Ну, а всё-таки?
— Я желала бы, чтобы этот момент длился всегда.
— Он будет длиться всегда. Он останется в твоей памяти, в твоей книге, — отвечал ей Тассадар.
Глава 50
Ветер гнал рябь по свинцовой воде залива, вздымая прибрежный песок и шевеля заросли тростника. Над заливом низко парили морские чайки, криком своим предвещая бурю.
Тассадар, шедший впереди всех, раздвинул руками тростниковые заросли и, выводя друзей к заливу, обернулся назад и снова ободряюще улыбнулся Оливе. У него была хорошая улыбка: искренняя и доброжелательная. Ветер трепал его чёрный брезентовый плащ и тёмно-русые волосы его, перемешивая их с пышными волнами кудрей идущей рядом Оливы. И вся окружающая её обстановка, так не похожая на Москву — морской залив, тростник, чайки, длинноволосый красивый парень в плаще, являющий контраст с двумя блондинами — Кузькой и Ярпеном, что шли позади — всё это представилось ей как кадр из голливудского фильма про молодых американцев-путешественников с Томом Крузом в главной роли.
«С этими длинными волосами он реально похож на голливудского актёра… И ещё на кого-то, только вот на кого… — думала Олива, заворожённо глядя на него, — А какие потрясающие у него глаза... И улыбка красивая... Где ж ты раньше-то был...»
— Нравится? — спросил Тассадар, когда они с Оливой остановились возле самого причала.
— Очень…
— Это одно из самых моих любимых мест здесь, — поделился он, — Я ведь, знаешь, тоже пишу иногда. Правда, в основном стихи…
— Ты тоже поэт, как Ярпен?
— Не совсем, — усмехнулся он, — Но здесь, на этом заливе, у меня родился один из последних моих стихов…
— Прочти, — попросила Олива.
И Тассадар, устремив в свинцовую даль залива свои прозрачные голубые глаза, начал читать, тихо и быстро, по-архангельски, глотая слоги:
Умереть, чтобы вновь родиться,
И родиться, чтобы не жить,
И жизнью своей не напиться,
И жизни другой не родить.
Ветер правды в лицо мне ударил
Ветер скорби мой пульс обнажил.
Было то, во что я не верил,
Потому что я жил и любил.
Предан месяц с багряной луною
Предан осени той листопад…
Я не помню, что было со мною,
Я не знаю, чему я был рад.
Солнца луч проскочил по зеницам,
Ослепив не на миг — навсегда.
Краски мира исчезли как птица,
Улетевшая вдруг в никуда.
Мир слепых принимает сурово
Всех, кто с умыслом входит в него…
Или место твоё не готово,
Или больше не жди ничего.
Олива, не отрываясь, смотрела в его глаза и тонула в них. Говорят, что глаза — это зеркало души; и глаза Тассадара, синие и огромные, как этот залив, отражали, как в зеркале, его непростой внутренний мир, его тонкую и сложную душевную организацию, его возвышенный, пытливый ум.
«Нет, такой человек не может полюбить меня, примитивную и приземлённую; он слишком возвышен и тонок, — невольно подумала Олива, — Он как будто с неба снизошёл, а я... я слишком обычная, чтобы постичь его сложную натуру, чтобы понять, чем он дышит. О нём мне лучше и не мечтать... Но, Боже, какое это счастье просто стоять рядом с ним и беседовать, глядя в глаза ему... Пять лет жизни за пять минут общения с ним...»
Глава 51
Летний световой день в приполярной полосе, где находился Архангельск с его областными портовыми городками, был почти бесконечен; в конце же июня и начале июля ночей не существовало вовсе. Солнце кружило по небу, уходя за горизонт лишь наполовину и вскоре поднимаясь снова; потом, на фазе начала убывания светового дня, солнце глубже опускалось в реку, крася золотым багрянцем её холодные воды, но где-то примерно через полчаса, не дав ещё остыть заре заката, загоралась другая, предвещающая начало нового дня, а значит, начало новых радостей, новых развлечений, новых приятных встреч.
Никки и Олива не спеша возвращались домой после вечерней прогулки. Из Северодвинска они вернулись где-то час тому назад; парни, проводив их, разбрелись по своим домам, но девушкам перед сном захотелось ещё немного прогуляться.
— Ну как, тебе понравилась поездка в Севск? — спросила Никки.
— Супер! — восторженно отвечала Олива, — Особенно мне понравилось, как мы на каруселях катались, помнишь? Особенно на этой, как её…
— На орбите, — подсказала Никки.
— Да! Точно. На орбите, — Олива радостно заулыбалась, — Как она, значит, скорость-то стала набирать и высоту — ну, чую, душа в пятки ушла, хочу заверещать во всю глотку — а не могу, неудобно перед Тассадаром. Вижу — напротив Кузька тебя обнял, думаю – интересно, Тассадар меня обнимет или нет?..
— Паша скромный, — заметила Никки, — Он бы сам ни за что не решился.
— Ну и хорошо, что он скромный. Вон Салтыков у меня был нескромный — чё хорошего? Этому вообще ссы в глаза — всё Божья роса. А Тассадар… Боже, какой он красивый… Он мне стихи читал… А какие у него глаза бездонные…
— Влюбись, тебе недолго.
— Ну а ты разве в Кузьку не влюблена?
— Да-а, — мечтательно произнесла Никки, — Мне с ним так теплооо….
— Я поистине чувствую к Тассадару что-то необыкновенное! Он — принц, настоящий принц! Ну как тебе это объяснить…
— Оля, не надо его идеализировать. Паша не принц.
— Ну вот, опять ты… Нельзя и помечтать немножко. Нет у тебя никакой фантазии!
— Ну мечтай, мечтай. Только не говори потом, что тебя не предупреждали.
— Конечно, о таком парне, как он, мне лучше и не мечтать, — вздохнула Олива, — Но всё равно я так счастлива, что сегодняшний день был в моей жизни! Такое море позитива, что у меня аж рот болит от улыбки…
— А какие вкусные блинчики мы сегодня ели! — вспомнила Никки и облизнулась, — Я съела с творогом и с клубничным джемом…
— А я с грибами и с капустой, — подхватила Олива, — Они были такие вкусные! Я наелась так, что еле-еле вылезла из-за стола…
— Меня удивляет, как ты радуешься здесь всему, — заметила Никки, — Ведь в Москве гораздо больше всего, чем здесь! И не скажешь, что ты из Москвы приехала…
— Ну и что, что там больше всего, — отмахнулась Олива, — Там у меня нет главного — друзей. А без этого всё остальное теряет смысл.