Боги, меня трясёт от одного взгляда на неё. От вида этого нежного пушка на её персиковой коже. Он изгиба скривившихся в ухмылку губ. И её рука, привычно убирающая назад мои волосы, заставляет меня просто взвыть от невыносимости этих прикосновений.
— Совершенно серьёзно, — бросаю я прутик непонятно как оказавшийся у меня в руках. — Потому что ты невинна. Мы не венчаны. И я ни за что не прикоснусь к тебе до свадьбы.
— Боже, какой ты оказывается… правильный, — смеётся она, снимая плащ. Расстилает его возле разгорающегося, потрескивающего сухими ветками костра. — Нет, если, конечно, ты предложишь, я, может быть, и соглашусь… выйти за тебя замуж. Но давай всё это потом когда-нибудь, — забирается она ко мне на колени.
— Даш, — выдыхаю я, когда её бёдра прижимаются к моим.
— Гош, — улыбается она. — Это всё твоё. Всё равно твоё. И только твоё. Сейчас. Потом. Всегда. Меня не останавливало это раньше. Не остановит и сейчас. Особенно все эти ваши дурацкие условности. Просто возьми меня. Или это я тоже должна сделать сама?
— Надеюсь, я справлюсь, — зарываюсь я в ямочку между выступающих из её корсета холмиков груди. И пока она расстёгивает мою рубашку, достаю из ножен клинок.
— Да что же ты… Варвар! — ударяет она меня кулаком по плечу, когда тесёмки корсета на её спине распадаются под острым лезвием.
— Неужели ты думала я буду возиться с этими завязками? — хмыкаю я, привлекая её к себе. — Иди сюда. Просто иди сюда, — срываю я это ортово платье. — Я хочу видеть тебя. Я хочу чувствовать тебя. Я … О, боги! Сжимаю я в ладонях её обнажённую грудь
— Как всегда правую, — смеётся она, откинув голову, когда я целую затвердевший сосок.
— Левая у тебя не хуже.
Касаюсь языком возбуждённого, упругого бутончика.
Убейте меня! Просто убейте, чтобы я не мучился. Потому что от запаха её кожи, от тяжести груди, от упругости живота меня сейчас порвёт.
— Если ты наивно думаешь, что я смогу остановиться, — укладываю я её спиной на плащ, снимая то, что она назвала колготки. Стягивая эту плотную ткань вместе с кружевными трусиками, стараясь не смотреть туда, где шелковистым треугольником на лобке темнеют волосы и уходят в такую глубину между ног, из которой мне никогда не вынырнуть.
— Если ты наивно думаешь, что я собираюсь тебя остановить, — помогая мне избавиться от штанов, тянет она меня к себе, — ты сильно-сильно ошибаешься.
— Тогда пусти меня, — огибая языком пупок, я прокладываю дорожку поцелует ниже, ниже, ниже… и осторожно развожу в сторону её ноги. — Клянусь, я знаю, что с этим делать.
И да, оказывается, я ортов собственник, но касаясь кончиком языка этих нежных розовых складочек у меня ощущение, что я сам лишаюсь девственности. Первый раз по-настоящему. С душой. Со знанием дела. С таким адским огнём в паху, что, если я не извергну в неё этот огонь, меня испепелит дотла. Если не почувствую это скольжение плоти, обхватывающей со всех сторон то, что доставляет мне такие невыносимые муки своим пульсирующим желанием, сдохну от разрыва мошонки.
Боги! Она пахнет деревом. Такой тонкий-тонкий запах влажной свежеструганной древесины. Такой свежий, лёгкий запах истекающей соком коры. И как тонкий послушный ствол, застонав она выгибается от моих прикосновений.
Когда-нибудь потом она будет улетать от одного этого прикосновения, но сейчас её руки настойчиво тянут меня вверх. И туда, где только что был мой язык, упирается то, что доставит ей сегодня далеко не удовольствие.
Но она сама направляет меня рукой. Наши глаза встречаются.
— Возьми меня, — шепчет она. И порывисто вздыхает, когда я вхожу одним уверенным мощным толчком.
Толчком, после которого я уже не могу остановиться. Я погружаюсь в неё снова и снова, глубже и глубже, одержимый только одним желанием — ей обладать. Утонуть в ней, раствориться, остаться навсегда. Заставить её стонать, кричать, визжать от наслаждения. Но это тоже потом, не сегодня. Сейчас, преодолевая её боль, я хочу, чтобы она знала только одно: я люблю её. Я люблю её так, что хочу, чтобы вся эта боль досталась мне. Мне одному. Но накатывающее волнами желание туманит рассудок.
— Боги, как я люблю тебя, — шепчу я в её приоткрытые губы, когда сдерживать это уже не остаётся сил и прижимаю её к себе, когда в мучительной судороге дёргается моё тело, извергая в неё самое ценное, что у нас есть на двоих — новую жизнь.
Глава 32. Даша
— О чём ты думаешь? — спрашивает мой король, уже справившись с дыханием, но ещё придавливая меня к земле собой.
О, эта удушающая тяжесть его тела! Как же я по ней соскучилась. По его атласной коже. По его родному запаху. По его рукам, сильным, горячим и таким спокойным сейчас.
— О том, что у тебя на пальце всё ещё кольцо, что ты поклялся носить пока будешь меня ждать. Что уже пошёл снег, и он так красиво тает на твоей спине, а ты даже не замечешь. О том, что надо бы подбросить хвороста в костёр. А ещё о том, что тыкать в себя кинжалом больнее, чем лишаться девственности. И если ты не подвинешься, то я задохнусь прежде, чем закончу говорить.
— Прости, замечтался, — целует он меня, поднимая голову и перекатывается на бок. Но всё равно прихватывает меня с собой, прикрывает со спины полой плаща и обнимает.
— А о чём думаешь ты?
— О том, что такое салат, — подпирает он рукой голову.
— Ты не знаешь, что такое салат? — удивлённо всматриваюсь я в его лицо. Но думаю о чём угодно, только не об этом.
О том, как красиво падают его волосы на лоб. О том, как мучительно прекрасна эта трогательная складка между его бровей, этот виноватый взгляд. А ещё о том, что с моей стороны это был скорее акт милосердия, чем желание покончить с тем, что, честное слово, я никогда не считала ценным. Подумаешь, девственность. И хоть низ живота после его чёртова хрена ноет невыносимо, к третьему разу я уже как-то подпривыкла терять девственность что ли.
Зато во всём его теле теперь такое спокойствие, а в глазах столько благодарности, что он сейчас скажет всё, что хочет мне сказать, если найдёт слова, и мы, пожалуй, повторим. Ибо любовь есть любовь, и вернулась я сюда не ради королевской печати в паспорте в разделе «семейное положение», а ради него самого и ещё ради его чёртова хрена. Маленько.
— Я не знаю, что такое салат, — улыбается он.
— Это как начинка из пирожков, только отдельно, — улыбаюсь и я. И не в силах сопротивляться притяжению его губ, приподнимаюсь, чтобы сорвать с них ещё один поцелуй.
Он закрывает глаза. И не просто отвечает, тихонько постанывает, ловя мой язык и подтягивает меня за шею, не позволяя отпрянуть.
В этом физическом притяжении, в танце тел, в единстве плоти есть больше понимания, больше искренности, больше ответов, чем могут выразить наши слова. Которые ну никак не идут на ум. Я не хочу ничего знать. Честное слово, пока не хочу. Пока меня трясёт от его близости. Пока мне хочется ощутить каждой клеточкой своего тела каждую клеточку его тела и воскликнуть: «Неужели, это всё мне? Неужели, это моё?»
— Второй раз подряд это будет жестоко, — шепчет он, когда я откровенно даю понять, чтобы он не останавливался.
— Плевать. Испортим тебе летопись. Войдёшь в историю как Георг Ненасытный.
— И потомки скажут, что ему некогда было управлять государством, потому что он трахал свою жену, — снова заваливает он меня на спину.
— Потомки будут нам завидовать, — бесстрашно обхватываю я его ногами и всё же дёргаюсь от боли. — Ах ты чёрт! Только не тормози!
— А раньше ты просила не торопись.
О, эта мука на его лице, с которой медленно, сосредоточенно он двигается, готовый в любой момент остановиться.
— Ты быстро учишься, твою мать, — пытаюсь я как-то расслабиться. Пытаюсь поймать его ритм, подстроиться под него и почувствовать наконец то, ради чего я и терплю эти муки — нарастающее, приглушающее боль желание.
Увы, пока никак. Чувствую, сегодня оргазма мне не видать. Ну да и хрен с ним! Потому что есть нечто большее, что я сейчас испытываю. Какое-то космически нереальное ощущение того, что ведь он меня на самом деле любит. Этот бог во плоти.
Сражён. Пленён. Влюблён.
До дрожи. До стона. До слёз.
— Гош-ш-ш! Гошенька, — шепчу я, мешая, отвлекая его, увлечённого ритмичным вталкиванием в моё несчастное тело своего царственного инструмента.
Он затыкает меня поцелуем и не думает останавливаться. И не даёт мне больше ни говорить, ни дёргаться, пока не закончит свой красивый танец мощным и опустошающим финалом.
«Вот гад!» — улыбаюсь я в ответ на его финальное кряхтение и спазмы, с которыми он снова извергает в меня нет, не просто королевскую сперму — королевские надежды.
— Мальчик? — улыбаюсь я. — Уверена, сейчас ты думаешь о наследнике.
— Ты обещала трёх мальчиков и трёх девочек, — тяжело дыша поднимает он голову.
О, этот плывущий взгляд! О эта слабость, с которой он ещё держится надо мной на руках, но как подпиленное дерево вот-вот рухнет.
— Я всегда выполняю свои обещания, — сдвигаюсь я, чтобы уступить ему место.
— Очень надеюсь на это, — заваливается он, сгребая меня в охапку. — Я уже говорил, что люблю тебя?
— Да ты только об этом и говоришь, — улыбаюсь я.
— Забудь! Я не просто люблю тебя, я хочу сдохнуть — так люблю тебя. И просто для информации: у меня никого не было кроме тебя. И, честное слово, это стоило того — тебя дождаться.
«Просто для информации, — улыбаюсь я. — Моё Властное Величество. О, да, это — информация».
— Тогда я тебя тоже проинформирую: у меня тоже никого не было. Хоть ты это никак и не сможешь проверить. И всё равно ничего бы не понял. Но чисто для информации: Дамиан на огонёк не заскакивал.
Он ржёт. Не просто ржёт, сотрясается, уткнувшись мне в плечо.
— Заноза ты и есть заноза, Дашка. Сколько тебе лет? — снова подпирает он голову рукой.
— Что ещё за неприличные вопросы, Ваше Величество? — хмыкаю я возмущённо.
— Вот не знаю почему, но я точно был уверен, что тебя узнаю, — тянет он мою руку, рассматривая девственно чистое плечо, потом предплечье, потом кисть. — Без всех этих татуировок, родинок, шрамов. Просто узнаю и всё.
— Наверно, потому, что одна я такая, хоть с татушками, хоть без. И кстати, — отцепляю от себя эту его руку, что проводит ревизию, — это я. Как есть. Ну, немножко моложе, — улыбаюсь я.
— Боюсь показаться назойливым, но, Даш, — приподнимает он моё лицо за подбородок, — ты лучшее, что случилось в моей жизни. Уж не знаю, чем я это заслужил. Не знаю, чем угодил богам. Но ты — это что-то. И знаешь, что? Поехали домой, а?
— А, поехали, — сажусь я, хватаясь за живот. — Чёрт!
— Прости меня, — садясь следом, шепчет он мне в шею. Целует, щекоча своей щетиной.
И как объяснить ему, что не за что мне его прощать? Что это такая приятная боль, что хочется её снова и снова, лишь бы видеть его любящие глаза, лишь бы слышать его взволнованное дыхание, лишь бы он был рядом. Всегда. Навсегда.
Теперь навсегда.
Глава 33. Даша
Заявившись во дворец, мне и хотелось бы воскликнуть: "Дом, милый дом!", но, глядя на неприступный величественный королевский замок, чувства возникли иные: «Сдавайся, ведьма! Ночной дозор!»
Особенно после всего, что рассказал мне по дороге Гошка. Про то, как его решили женить. Про «куриный переворот», что там учинили. Про то, как он неожиданно остался один.
— Не сцы, родной мой, я разберусь, — поддержала я его, как могла.
И не то, чтобы после всего услышанного стыдно стало предъявлять ему какие-то претензии, нет, просто вдруг всё это стало совершенно не важно. Глубоко всё равно как мы шли друг к другу. Я ли должна была сразу ему признаться, он ли меня лучше искать или не отпускать. Не важно! Главное, мы снова вместе. А вместе — мы такая сила, что нам ни чума, ни война не страшны.
— Мы справимся, Гош. Со всем справимся, — стискиваю я его руку покрепче.
— И даже не знаю почему, — улыбается он, — но я тебе верю. В себе я иногда сомневаюсь. В тебе — никогда.
И первой нас прибегает встречать Машка.
— Даша! — бежит она со всех ног по гостиной, оглашая её радостным воплем.
— Здравствуй, солнышко моё! — подхватываю я её на руки. Прижимаю к себе, едва сдерживая слёзы. — Моя девочка! Самая лучшая в мире девочка!
Да что я! Когда слёзы на глазах выступают у таких суровых мужиков, как Георг, пробирает до мурашек. Особенно, когда он обхватывает нас обеих своими ручищами.
Прослезился даже канцлер, который почему-то оказался нечаянным свидетелем этой сцены.
— Дарья Андреевна, — склоняется он в почтительном поклоне.
— Здравствуйте, Клодвиг, — натискавшись, передаю я Машку отцу. — Рада вас видеть.
— Взаимно. Взаимно, — хоть и старается он сдержать улыбку, но она всё же заметна на его лице.
— И не мечтай, что она порешает все наши проблемы, — пресекает его попытку что-то сказать Георг.
— Но Ваше Величество, — оборачивается он в спину уходящему королю.
— Не переживайте, господин канцлер, разберёмся, — подмигиваю я и бегу я за своим королём следом. Хватаюсь за Машкину руку, протянутую за спину отца. А второй держу плащ, что прикрывает моё болтающееся без завязок платье.
Я словно никуда и не уходила. Такое всё родное, знакомое, привычное.
— Привет, Фели, — здороваюсь я с вездесущей Фелисией.
Она всплёскивает руками и как есть оседает по стеночке на пол, хватаясь за сердце.
— Держись, держись, мать. Ты чего это? — приседаю я над ней.
— Ваша милость, — не знает она то ли вставать, опираясь на мою руку, то ли креститься. — Неужели это и правда вы?
— Я хорошенькая правда? — улыбаюсь я, помогая ей подняться.
— Вы такая… молоденькая, — не сводя с меня глаз, прижимает она руки к груди.
— И такая красавица, — передав Машку служанке, помогает подняться Фелисии мой король. И когда она вполне берёт себя в руки, подхватывает меня. — Пошли, пошли, Даш, а то если ты сейчас со всеми будешь здороваться, мы до вечера будем идти.
— До вечера, — смеётся Машка, пока служанка, которую я вижу в первый раз, уводит её за руку.
— Мариэль… — что-то поясняет она девочке, пока та, обернувшись, машет мне рукой.
— Ещё увидитесь, — просто поднимает меня на руки король.
И, пинком открыв дверь, заносит в комнату.
А вот там, когда он ставит меня на пол, я и восклицаю:
— Дом! Милый дом!
Идеально заправленная кровать. На камине: часы и иконка. На столе: гербовая королевская бумага, перо с чернильницей, обычная шариковая ручка и… бутылка из-под абсента. Прямо вижу, как мой король сидел, задумчиво скрипел пером, ждал, когда высохнут чернила, потом сворачивал лист трубочкой, бросал его в бутылку и… ждал.
А я, сволочь, так и не ответила. Ни разу.
— Гош, — оборачиваюсь я. Не в силах подавить этот порыв, обнимаю его крепко-крепко. — Прости меня.
— За что? — гладит он меня по спине.
— За всё.
— Не говори глупостей. Всё это уже не важно. Всё в прошлом, в прошлом. Забудь!
— А Барт? Гриф? Конни, в конце концов?
— У-у-у, — отстраняется он, заглядывая в мои глаза. — Хорошо, что сначала мы поехали в лес. Если бы сразу приехали сюда, я бы не успевал отвечать на твои вопросы. Будет тебе и Барт, и Гриф, и какава с чаем. Только давай не всё сразу. Пошли, я тебе что-то покажу.
— Ещё что-то чего я не видела? А чего я собственно у тебя не видела? — подчиняюсь я его силе, с которой он тянет меня за руку в ванную.
— Смотри! — распахивает он дверь и принимается крутить барашки, которых раньше на этой стене и в помине не было.
— Вау! Это что? Душ?!
— И горячая вода, — довольно улыбается он, подставляя под струю мою руку. — Твои «водопроводчики» из записной книжки постарались на славу. Можешь петь, сколько хочешь.
— Ты серьёзно готов это слушать? — брызгаю я на него водой.
— Хоть каждый день, — брызгает он в ответ, а потом так и прижимает к себе меня с поднятыми для защиты от воды руками. — Всё, переодевайся, собирайся. Фелисия принесёт, всё, что тебе нужно. Жду тебя в кабинете, иначе я отсюда никогда не уйду.