И то ли она считает меня глупенькой юной дурочкой, то ли специально подбивает, чтобы избавиться от конкурентки, да только и я не вчера родилась, и Худышка объяснила мне в первый же день, чем это чревато. Можно не просто места и еды лишиться, потому что выгоняют за это без разговоров. Не только без денег за свои сомнительные услуги остаться, но и увечья получить, и просто оказаться в морге хладным трупом, объеденным крысами до неузнаваемости.
— Так что же тебе мешает? — слежу я как стервятник за добычей за стоящим Тизом и усмехаюсь, когда Маркус, бросив на меня уничижающий взгляд собирается уходить с какой-то мало запомнившейся мне хоть чем-то девицей.
— Надо вдвоём. Чтобы одна другую страховала. Иначе очень опасно, — всё тем же шёпотом, только недовольным, сообщает Конни, раздражением отреагировав на предпочтения Брина.
— Я не могу, — подскакиваю я, потому что «австралиец» вдруг поспешно выходит. Один.
— Почему? — удивляется Конни. Преувеличено удивляется, схватив меня за руку и заставляя обернуться. А потом на её лице появляется гаденькая усмешка. — Неужели из-за короля?
— Да, именно из-за него, — вырываю я руку, чтобы уйти. — Он будет первым и единственным мужчиной в моей жизни.
И, по моему мнению, это был сарказм в ответ на её сарказм, но для людей с уровнем стервозности «бесцеремонная сука», как у Конни — это откровение. И оно сродни мягкому брюшку у перевёрнутого на спину крокодила, месту, куда можно ткнуть.
— Боги, да ты девственница?! — тут же пользуется она этой возможностью «ткнуть» и восклицает на весь зал.
— Все мы здесь девственницы, — спасает ситуацию Джейн, отвлекая на себя огонь и взгляды, пока я избавляюсь от этой приставалы Конни и стараюсь не упустить «австралийца». — Анекдот в тему. Приходит как-то девушка в церковь на исповедь. «Я много блудила, святой отец». «Насколько много, дочь моя?» — уточняет священник. «Простите, но я здесь каяться, а не хвастаться».
Выбегая в коридор, я слышу дружный хохот, а вот исчезнувшего Тиза не вижу.
«Ну, не мог же он просто испариться? Дверь не хлопала, значит, домой не ушёл. Швейцар, выдающий одежду, тоже стоит на месте. Может, с кем договорился и пошёл следом?», — устремляюсь я к чёрной лестнице, потому что именно там вроде что-то и мелькнуло.
И это становится моей тактической ошибкой.
В пустом пространстве маленького холла, он отделяется от полумрака стены как вампир. И с размаха именно к этой стене меня и припечатывает.
— Меня ищешь? Или ты думала, я не замечу как ты следишь за мной весь вечер? — срывает он платье с моих плеч.
Я слышу треск рвущейся ткани, звук лопающихся резинок, но оказать сопротивление его сильным рукам, его мускулистому телу, со всей силы прижавшего меня к стене — не могу.
— Считай, нашла. Тебя и отымею, сладенькая, — ведёт он языком по щеке, сдавливая мою шею пятернёй так, что мне становится трудно дышать.
— Убери лапы, урод! — хриплю я и иду я на всякие безрезультатные ухищрения, чтобы освободиться.
Стараюсь его пнуть. Наступить каблуком на ногу. Но справиться с возбуждённым пьяным мужиком можно только в теоретическом курсе «Как противостоять насилию», который я в этом теле не прошла. А потому оно, моё бедное юное тело, вдруг такое маленькое и беззащитное в его ручищах, просто застывает от ужаса, когда он ещё сильнее стискивает мою хрупкую, резко ставшую просто неправдоподобно тонкой шею, и лезет под юбку.
— Убери лапы, сказала, — задыхаюсь я. И со всей силы вцепляюсь в его руку ногтями, пытаясь оторвать от себя. И больше всего боюсь, что в попытках порвать, содрать с меня «800 DEN с начёсом» одной рукой, он не рассчитает и просто переломит мне шею — так давит он в то место, где у мужиков кадык. А у меня там что? Щитовидная железа?
Господи! Лучше не спрашивай меня о чём я подумала в последний момент перед смертью. Тебе точно не понравится, как я порадовалась, что надела эти колготки.
— Да пошёл ты! — хриплю, делая судорожный вздох, чтобы оказать последнюю отчаянную попытку сопротивления, когда неведомая мне сила отшвыривает этого чёртова мудака в сторону, а потом — на пол одним точным мощным ударом.
— Лежать! — добавляет мой спаситель убедительности своим словам пинком. — Мадмуазель, вы в порядке?
«Георг?!» — силюсь я произнести, глотая воздух, и не верю своим глазам, глядя на его суровое лицо.
— Георг, — выходит почти беззвучно, сипло, жалобно, когда я протягиваю руки к его груди, где на кожаном жилете красуется гордый Благородный Пёс, не совсем уверенная: не умерла ли я на самом деле, не мерещится ли он мне.
Глава 14. Даша
— Мадемуазель, — подхватывает меня король, когда я обмякаю в его руках. Когда прижавшись к нему так, словно нашла драгоценную пропажу, висну у него на шее. — Всё в порядке?
— Да, да, всё в порядке, — душат меня слёзы. Слёзы радости, но вовсе не из-за спасения. Слёзы, сквозь которые я вижу, как его бойцы утаскивают тело Тиза с изрядно отрихтованным таблом.
— Мы знакомы? — немного отстраняется Георг, чувствуя некоторую неловкость из-за моих неожиданно хлынувших чувств. И, видимо, пытаясь вспомнить откуда мы знакомы, разглядывает сначала с удивлением, а потом даже в некотором смятении, не зная, что сказать.
— Ваша слава идёт впереди вас, Ваше Величество, — поспешно и безрезультатно пытаюсь я натянуть на плечи сорванные рукава, вдруг понимая, в каком непотребном растерзанно-обнажённом виде я стою перед ним.
— Надеюсь, дурная слава, — как-то растерянно улыбается он, так и не сводя с меня глаз.
— Самая что ни на есть дурнющая, — прихожу я в себя от этого озадаченного взгляда. Но и он уже берёт себя руки.
— Вас проводить, мадемуазель? Уверяю вас, пока я здесь, больше никто не рискнёт причинить вам вред и посягнуть на вашу честь. А ваш обидчик вряд ли скоро сможет ходить, так что вам не о чем волноваться. Но если вы желаете… куда бы вы ни сказали…
— Нет, нет, спасибо, я сама, — пячусь я к лестнице, придерживая рукой разорванное платье.
И возникает какая-то неловкая пауза, когда я хочу сказать: «Я только переоденусь. Вы же ещё не уходите?» Что для жертвы неудавшегося насилия произнести странно.
А он словно хочет спросить: «Я же вас сегодня ещё увижу?» Что для жертвы неудавшегося насилия услышать ещё страннее.
Вот так мы снова и расстаёмся: я и мой король.
Я — чтобы надеть новое платье, рассмотреть багровые синяки на шее и спрятать их под платком. А ещё осознать, что плевать мне на этого урода Тиза. Сейчас — на всё плевать. Потому что мой король здесь. Рядом. А ещё, что он меня клеил, сволочь! И «посягнуть на вашу честь» для девушки с голыми плечами (а поди докажи ему, что их мне оголили насильно) не прозвучало ли как издёвка? А «проводить, куда скажете» не равносильно ли «не пригласите на чашечку утреннего кофе?» Или всё же он не настолько циничен? Просто пафосен и высокопарен, как и подобает вести себя Его Статусности с незнакомыми девушками?
В общем, не успев встретится, мы расстаёмся, чтобы я тут же начала думать всякую херню.
А он… наверно, чтобы выпить… да какой к чёрту бокал шампанского! Для таких клиентов, как король, шипучий дорогой напиток носят ящиками.
И, как все гусары, его правая рука — Белоголовый Гриф — открывает бутылку… нет не саблей. Всего лишь клинком.
Я застываю на пороге именно в тот момент, когда в одно точное движение лезвие его ножа проскальзывает по горлышку до ободка, и шипучий напиток из обезглавленной бутылки устремляется вверх фонтаном.
С довольным визгом под пенную струю стремятся подставить свои бокалы все без исключения постоялицы и гости заведения. И градус этого веселья такой, что закладывает уши.
Так поздно в гостиную я ещё не приходила. И так неловко себя ещё ни разу не чувствовала, вдруг осознав, что я тут одна просто-таки в монашески-строгом наряде, да ещё и с замотанным вокруг шеи платком. После разорванного платья я, наверно, слегка переборщила с приличиями, но другого «лёгкого» платья у меня всё равно нет. Только это, с корсетом, багровое, по иронии прямо под цвет спрятанных под платком синяков.
А Его Задумчивость всё же меня ждёт.
— Мадемуазель… — мой король подаёт мне бокал и делает паузу, уже так хорошо мне знакомую. Чёрт! Он не знает, как ко мне обратиться.
— Мы знакомы, Ваше Величество, — протягиваю я к бокалу руку, которая дрожит под его внимательным, испытующим взглядом. — Меня зовут... Лола.
— Лола, — выдыхает он с облегчением. Мол, ну как же, как же, а я-то думаю: где же я вас видел? — А я — Георгиус Рекс Пятый, — улыбается он самой пленительной из своих улыбок. — Но для вас... просто Георг.
Глава 15. Георг
Лола.
Её имя простреливает по спине от шейных позвонков, что заставляют меня кивнуть, до таких глубин эволюции, где у меня был хвост, потому что, клянусь, я бы им сейчас завилял. Или щёлкнул, как кровожадная рептилия. Но у этого желания её съесть или служить, как верный пёс, суть одна — я хочу её.
И не та безобразная сцена в полутёмном холле пробудила во мне низменные инстинкты. Не её обнажённое тело под разорванным платьем, хоть она и прильнула ко мне всеми своими свеженькими прелестями, руководит моими желаниями. Нет!
То, как она сказала: «Георг!» — вот что повергло меня в полнейшее смятение.
Смятение чувств, когда я пытался её вспомнить, понимая, что мы не знакомы, хотя она так уверенно назвала меня по имени.
В смятение эмоций, когда я ощутил такую тягу к ней, что хоть оттаскивайте меня семеро.
И само смятение смятений, с которым на какую-то долю секунды я поверил, что это Она. Она! Когда в движении её тела, что прижалось ко мне, в тембре взволнованного шёпота, в дрожащем дыхании, я вспомнил упоительное ощущение — это моё.
Уверенное, сногсшибательное ощущение.
Но потом ортов разум начал сопротивляться. Оценивая, сравнивая, сверяя. Словно впихивая её в какое-то лекало, созданное памятью. И ничто не подходило к нему по размерам. Ничто.
Она была слишком юной, до смешного, как желторотый птенец.
Она пахла чужим мужским потом и перегаром, и запах другого самца действовал отталкивающе.
А ещё эти голые плечи. Обнажённые плечи, что никак не могли принадлежать той женщине, которая вернулась в этот мир ради меня.
Этот признак продажности, порочности, доступности, наверное, и заставлял меня размахивать хвостом и в то же время уверял: та, что отдала за меня жизнь, даже в беспамятстве, даже в стельку пьяная или в крайней нужде не позволила бы никому к себе прикоснуться, а уж тем более добровольно пойти торговать своим телом.
Но такое уж это место — бордель, что одного взгляда на дом с балкончиками хватает, чтобы предвкушающе возбудиться. Едва переступая его порог, уже на каждую девушку смотришь как на предмет вожделения. Уже примеряешься, как сладкоежка у витрины булочной: взять сахарный крендель или глазированный калач.
И на эту девушку невольно я посмотрел как на место, в которое я могу воткнуть свой член. И теперь ненавижу Грифа за то, что он притащил меня сюда. Он настоял, что надо снять напряжение естественным образом и станет легче. Или просто расслабиться, повеселиться, выпить, если уж я не «снизойду» до продажной любви.
Кого я послушал! Зачем я его послушал? Ведь сейчас, глядя на её закрытое платье, в котором она спустилась в залу, пребываю в полном смятении. Единственная девушка, которую я хочу — не продаётся? Или продаётся, но не сегодня?
И первое меня обрадовало бы больше, куда больше. Но второе словно вывело её за круг моих интересов, сделало чем-то неважным, неодушевлённым, чужим.
Нет, это не Она. Не она.
Какое тяжёлое опустошающее разочарование.
— Вы танцуете, Ваше Величество? — спрашивает эта Лола, когда мой поток сменяющихся противоречивых мыслей прерывают аккорды рояля.
— А вы?
— А я пою, — улыбается она, и меня снова, как неопытного юнца, пригвождает к полу такое мучительное душевное томление, что я не слышу, что творится вокруг, и не вижу ничего, кроме её губ. — Пою. Одна, в ванной, под звуки льющейся воды. В общем, вам лучше не слышать.
— А если я буду настаивать?
— Я сделаю все возможное, чтобы отказаться. Например, упаду в обморок. Ах! — словно оступается она. И когда, конечно, я на чистых инстинктах подхватываю её, смеётся, освобождаясь от моих рук. — Вам вряд ли понравится носиться с припадочной девицей.
— Действительно, вряд ли, — улыбаюсь и я, не в силах отвести от неё взгляд, в смятении засовывая в карманы руки, чтобы сберечь ощущения от прикосновения к ней.
Да стукните уже меня кто-нибудь! Или она меня погубит. Я просто как одурманенный рядом с ней. И это опьянение затмевает все доводы рассудка.
— Как вы себя чувствуете после нападения? — понимая, что помощи ждать не откуда, сам привожу себя в чувства, напоминая себе неприятную сцену у лестницы.
— Вашими стараниями, лучше. Уже лучше, — совершенно не кокетничает она. Отпивает шампанское.
И это движение, с которым она подносит к губам бокал снова заставляет меня остановиться. Чтобы откровенно насладиться этим зрелищем. В жизни не видел других девушек, которые умели бы так пить.Только одну. Что умела так обречённо-изыскано подносить к губам бокал, словно кубок с ядом. И так смаковать это зелье, словно оно и правда принесёт ей забвение или избавление от земных мук. Искушённо и невинно одновременно. Уверенно и с сомнением. Знакомо и неузнаваемо.
— Лола, — произношу я, чтобы услышать, как звучит её имя. И едва сдерживаю улыбку. Значит, Лола? И оно так привычно ложится на язык, её имя, что я тут же вспоминаю откуда оно мне известно. Как полезно иногда проговорить что-то вслух. — У моей дочери есть кукла с таким именем.
— А у меня в детстве была кукла по имени Дура. И она была такая дура, — сокрушённо качает она головой, так, что и я сомневаюсь, а о кукле ли разговор. — И не потому, что была глупее своих игрушечных подруг, просто была их на голову выше. Моя бабушка глянула и сказала: «Ты подумай, какая дура!» А кукле подошло. Вот и творила она порой что попало.
— Значит, кукол ещё совсем недавно вы делили по росту и уму? А по какому принципу вы классифицируете, например, мужчин, — предлагаю я ей место на диванчике, когда стоять по центру зала, где вокруг нас стоит моя охрана и кружатся в танце пары, становится, как минимум, неловко.
— Мужчины, к сожалению, менее разнообразны, — опускает она голову, поправляя платье, а потом поднимает на меня глаза. — Их всего два вида: сволочь обыкновенная и необыкновенная сволочь.
— Чувствую, напросился, — смеюсь я, безошибочно определяя, что тону в её глазах.
Она вся как море, как небо, как бескрайние полынные поля — на неё невозможно насмотреться.
Она меня завораживает и в ответ многозначительно пожимает плечами. И на это простое движение что-то в моём животе, кажется, начинает жить своей жизнью. Такое невероятное и хорошо забытое ощущение. Но от осознания его причин меня отвлекает женский голос.
— Ваше Величество, позвольте пригласить вас на танец.
Глава 16. Георг
Я рассеянно оборачиваюсь на тонкий голосок. И только тогда понимаю, что весёлая музыка уже сменилась лирической.
— Пожалуйста, — умоляюще приподнимает брови домиком стоящая рядом со мной девушка. Белокурая девушка с длинными распущенными волосами.
— Конечно, — неохотно соглашаюсь я. — Лола, простите, оставлю вас, — как велят приличия оборачиваюсь я.
— Конечно, — улыбается она, уже принимая предложение Грифа.
Этот-то когда успел подсуетиться? Я же отвернулся всего на секунду!
«Ортов засранец!» — возмущаюсь я и выразительно округляю глаза в знак своего крайнего недовольства. На что Тэф только пожимает плечами: мол, не понял, в чем дело, здесь все равны. И, конечно, прав.
А может, это даже к лучшему? Я, наверно, и правда слишком открыто увлёкся. Слишком откровенно заинтересован. Непростительно. Навязчиво.
И стоило мне отвернуться, как ортовы сомнения снова закопошились в душе: неужели она меня не помнит? Или играет со мной? Или всё это бред моего воспалённого воображения? И эта огова мука, когда перед глазами снова её голые плечи. Всё же в том голубоватом свечении она была старше и казалась мне призрачной, больше похожей на мечту. А вот такая во плоти — она другая. Совершенно другая. Слишком юная, слишком живая, слишком… А если это не она?